Закро вскочил в неописуемом волнении. Девушка подняла голову и задумчиво посмотрела на него.

От этого взгляда у первого силача Кахети задрожали колени, и он снова, как подкошенный, опустился на траву.

— Вовсе я тебя не боюсь, Закро! Напротив, с тобой мне совсем спокойно. Я всегда видела в тебе друга и защитника — чего бы мне тебя бояться?

Закро просиял, теплая волна разлилась по всему его телу.

— Ты не ошиблась во мне, Русудан, нет, не ошиблась! Ты только кликни меня, если кто-нибудь посмеет не так на тебя взглянуть. Не будь я Закро, если он не проклянет день своего рождения! Живьем его съем! Разорву на части! Ты только шепни мне, Русудан!

Девушка ничего не ответила.

— Не убивай меня, Русудан! Что я тебе сделал, в чем провинился? Выговори хоть словечко! Не сжигай меня на медленном огне. Ты ведь собиралась что-то мне сказать.

— Ничего особенного, Закро, просто я хотела тебя поблагодарить. Давно уж собираюсь, и вот наконец представился случай сказать тебе спасибо.

— За что спасибо, Русудан?

— За то, что ты прополол мою кукурузу.

Силач поник, низко опустил голову.

— Не полол я твоей кукурузы, Русудан.

Девушка посмотрела на него с улыбкой:

— Есть на свете лгуны, Закро… Иной так соврет, что от правды не отличишь. Но ты не такой человек, ты лгать не способен. На все ведь нужно умение! От меня ничего не скроется: кукурузу мою ты мотыжил. По ночам работал, чтобы никто не заметил.

После долгого молчания Закро поднял голову:

— От кого ты узнала, Русудан? Неужели Варлам или дедушка Ило?..

— Дедушка Ило ничего мне не говорил, я его вином не поила. А Варлама ты лучше сторонись, Закро. Что у тебя с ним общего? Позавчера у него в магазине была опись, обнаружили большую недостачу. Если он немедленно ее не покроет, пойдет под суд. А на что тебе сдался Валериан? Что за дружба у тебя с этим никчемным гулякой? За всю свою жизнь он ничего путного не сделал! Лопаты в руках не держал — разве только на Алазани… Колхозу не хватает рабочих рук, а он только ночевать в село заявляется. А Серго так и вовсе тебе не ровня. Мальчишка, зазнайка, наглец! Парню девятнадцать лет, а он даже средней школы не кончил, только и знает, что пить вино и раскатывать на машине. Дедушка Ило не в счет, о нем я даже и не хочу говорить. Любил старик свое ремесло, мастерил посуду, а как запретили — махнул на себя рукой, запил, доживает свою жизнь как попало. Но тебя-то что на эту дорожку толкает, почему ты не хочешь подумать, куда она тебя заведет? Ведь такой работник, как ты, двадцатерых стоит, ты для колхоза бесценный человек! И такая сила пропадает зря! А ты тратишь драгоценное время в бездействии, не принося никакой пользы ни себе, ни другим. А ведь сколько хорошего ты мог бы сделать — стоит только захотеть. Не хочешь работать в колхозе — почему не продолжить ученье? Ты же закончил среднюю школу и военную службу успел пройти. Что тебе мешает? Вот ты все твердишь: я, мол, простой человек, неученый человек, — значит, тебе это не по нутру… Но разве, слоняясь без дела, можно чего-нибудь достигнуть? Не нравится в деревне — поезжай в Тбилиси. Такому спортсмену, как ты, в университете очень обрадуются.

Закро слушал затаив дыхание, с сияющим лицом. Ему казалось, что он парит на крыльях над землей. Он смотрел на Русудан и думал, какое это было бы счастье — сидеть вот так, рядом с нею, всю ночь, нет, не ночь, а месяц, год, столетие, и прислушиваться к этому журчащему голосу… Сидеть на берегу этого серебристого ручья, окунаться в его хрустальные струи, впивать его певучий ропот… Слиться вот так воедино и вдвоем бросить вызов круговороту времен — раствориться вместе в безбрежном океане вечности…

— Русудан… Русудан… Русудан… — взывал Закро, и сердце его готово было выпрыгнуть из груди.

Девушка поняла, что зря тратит слова, и встала.

— Уходишь, Русудан? — Закро очнулся, блаженная улыбка сбежала с его лица.

Девушка перескочила через ручей и вышла на дорогу.

— Пора спать. Завтра с утра мне надо в поле — взглянуть на ночную вспашку. Не все трактористы работают на совесть. Спокойной ночи, Закро.

Силач пришел в себя не сразу. Он вскочил и догнал девушку.

— Я тебя обидел, Русудан? Скажи, если обидел, — и я тут же на месте убью себя!

— Чем ты меня мог обидеть, Закро? Просто уже ночь, не время сейчас для разговоров. До свидания.

— Постой, Русудан, побудь со мной немножко. Поговори еще — Закро жизнь отдаст за тебя!

Девушка сдвинула брови.

— Уже поздно, Закро. Завтра у меня много дела. Прощай.

— Подожди, Русудан! Может, ты сердишься на меня из-за бедного Ботверы? Я ведь нечаянно его задушил. О-ох, Русудан! С ума схожу всякий раз, как вспомню ту несчастную ночь…

— Не печалься об этом, Закро. Ботвера был хороший пес, и мне его очень жаль, но что делать — случаются вещи и похуже. Еще раз спасибо за кукурузу.

— Ох, Русудан! Ты только не будь на меня в обиде, а я нынче же ночью приведу тебе такого пса… такого пса, что он хоть всю деревню сожрет!

Русудан направилась легким шагом к своему дому. У поворота она обернулась и глянула напоследок на Закро: тот стоял, как бы окаменев, посреди дороги и бормотал:

— Русудан… Русудан… Русудан…

4

Бухгалтер застал дядю Нико далеко не в таком настроении, в каком ожидал. Он осторожно пододвинул стул, уселся перед председателем и равнодушно уставился на развернутую газету, которую тот держал в руках. Направляясь сюда, бухгалтер готовился выразить председателю соболезнование по поводу вчерашнего собрания и уже подбирал по пути соответствующие выражения. Он занимал бухгалтерское кресло с тех самых пор, как колхоз встал на ноги, и изучил дядю Нико так же хорошо, как костяшки своих счетов.

Председатель отложил «Комунисти» и взялся за районную газету, первая страница которой сразу приковала к себе его внимание. Под густыми его усами обозначилась чуть заметная улыбка.

Бухгалтер понял: председатель заинтересовался сводкой выполнения плана по силосу в их районе.

Дядя Нико просмотрел районную газету до конца, отодвинул ее и уперся пристальным взглядом в бухгалтера. Из-под шишковатых надбровий холодно смотрели на него глубоко запрятанные глазки неопределенного голубовато-серого цвета. Длинный хрящеватый нос бухгалтера уныло свисал над бурой щетиной подстриженных усов.

Дядя Нико улыбнулся и встал.

— Россия воевала с Пруссией. Одно из сражений сложилось неудачно. Суворова не было на поле битвы — он прибыл в самом ее разгаре и увидел, как войска его, смешав ряды, повернули назад и побежали перед пруссаками. Преградить путь этой живой лавине и попытаться ее остановить равнялось безумию — поток смел бы его с пути, раздавил бы, как комара. Суворов был умный человек. Он побежал впереди своих солдат, крича:

«Быстрей, ребята, за мной!»

Войско, увидев бегущего впереди полководца, прибавило ходу. А Суворов бежал, бежал, да и остановился. И скомандовал:

«А теперь стойте! Тут отличное место — мы заманили пруссаков в ловушку».

Солдаты подумали: «Значит, это была хитрость нашего генерала!»- остановились, ударили на преследователей в штыки и заставили на этот раз пруссаков показать пятки…

Дядя Нико больше не улыбался. Медленно ходил он по комнате и говорил задумчиво, глядя себе под ноги, как бы обращаясь к половицам:

— Умный человек был Суворов!

Он остановился перед бухгалтером и поймал его проницательный взгляд.

— Когда бараны дерутся, они порой отступают на два-три шага, чтобы разогнаться и придать удару больше силы.

— Не надо было собирать столько народу. Обошлись бы членами правления.

Бухгалтер был прав, и председатель это знал. Но запоздалыми сожалениями не заставишь зазеленеть сухое дерево. Вдруг он понял, что все его притчи и обиняки — лишь извинение по поводу вчерашнего ребяческого просчета, и нахмурился.

«Хочешь держать людей в страхе и подчинении — не обнаруживай слабости даже перед другом. А такие, как этот, — друзья лишь до тех пор, пока сила в твоих руках и пока ты им нужен».