Он неторопливо направился к своему месту, сел и сразу стал так же холоден, как его посетитель.

— Знаешь, зачем я тебя позвал?

— Нет.

— Будем строить новую зерносушилку. Надо смету составить.

— Зачем тебе еще одна сушилка?

— Старая ненадежна, без новой не обойтись. Завтра пришлю к тебе Шио, и садитесь за дело.

Бухгалтер помолчал.

— В нынешнем году у нас много расходов. Заменили же сломанную доску — чего тебе еще?

— Могут подломиться и другие. Как-никак, там был раньше хлев, и все снизу прогнило от сырости. Ходил я вчера туда, основательно все осмотрел. Я и на эту новую доску не очень-то надеюсь.

— Так поднимем доски и настелем новые.

— Не стоит труда. Раз уж тратиться, построим новую сушилку, да побольше, а то в этой, видишь, зерно не умещается.

— Влетит нам это дело в копеечку. Камень да песок, цемент да известь, лес да черепица…

— Да нет, почему же… Известь у нас своего обжига, лесу, камня и песка заготовлено для клуба вдоволь. Только цемент и придется покупать.

— А что педагоги скажут по поводу камня и песка?

Председатель удивился непривычному многословию бухгалтера.

— С каких пор ты стал печалиться о том, что принесла или смыла Берхева?

Бухгалтер молчал. Дядя Нико понял, что переборщил, и сказал мягче:

— Ладно, кончим об этом. А теперь вот что я тебе скажу: бросьте вы с Лео этот купорос. Когда стригут овцу, не сдирают шкуру вместе с шерстью.

Бухгалтер, отвернувшись, молча смотрел на липу, вырисовывавшуюся в темноте за открытым окном.

— Или вы людей совсем уж за дураков считаете?

Бухгалтер изумленно взглянул на собеседника.

— А давно они поумнели? Забыл, как в прошлом году они забирали назад проданных колхозу коров? Доили мы скотину все лето или нет? А заплатили хозяевам? Только тебе одному.

Председатель откинулся на спинку стула и прищурил глаза.

— Слыхал, как один осетин свел у старухи козу, а на суде заявил: «Может, моя и украл, только никто не видал». Так и не сумели его уличить.

— Знаю, твоей расписки нет. Так что можешь получить снова.

Глаза у дяди Нико почти закрылись.

— А если и во второй раз не распишусь?

— Нельзя. Шила в мешке не утаишь.

— Деньги мне пока не нужны — машину ведь я недавно продал. — После недолгого молчания глаза у председателя снова медленно раскрылись. — А теперь слушай. Незадолго до тебя заходил сюда Наскида. Все лишние участки — твой, мой и чей там еще — будут у нас отобраны до виноградного сбора. Урожай с них пойдет в колхоз, а владельцам напишут трудодни за обработку. Какова стоимость нашего трудодня, ты не хуже меня знаешь. Поезжай в Телави и поговори, с кем надо, — пусть дадут нам снять урожай с этих участков. Деньги, как говорится, дверь преисподней могут отомкнуть. Я и сам потом съезжу, скажу кое-кому. А у Наскиды плохи дела. Кто-то написал информацию в райком, — дескать, есть у него дом и двор в Акуре, а Нико Баламцарашвили поставил ему в Чалиспири другой и землю дал, не поскупился. Ну, мне оправдаться нетрудно: скажу, что не знал, а раз не знал, то и не виноват. А Наскида столько труда потратил — и все на ветер пойдет. Сейчас он бегает, ищет тес и другие материалы, хочет побыстрее закончить дом и продать — пусть, мол, потом с новым владельцем тягаются. Дом хорош, на участке виноград посажен. Купит кто-нибудь здешний, член колхоза, — и никто не придерется. Участок точно по норме: двадцать пять сотых гектара.

— Что ж, придумано неплохо — успеет ли только достроить?

— Эх, жаден Наскида! Я бы на его месте сбыл дом так, как он есть. Пусть кто купит, тот и достраивает.

— Почему он на сына дом не оформит?

— Он же с сыном не врозь живет!

— Пусть разделится — кто ему мешает?

— Ты прав — надо ему подсказать. Жаль человека, столько мучился, хлопотал…

— Если жаль, почему леса ему не даешь?

— Он и так немало взял. Надо и для сушилки оставить.

— А что скажет народ, если ты пустишь на сушилку материалы, заготовленные для клуба?

— При чем тут народ? Вынесем решение на правлении, а общее собрание созовем, когда сушилка будет готова. Ручаюсь, что все одобрят. А если дать народу волю да заранее его обо всем спрашивать — получится так, как вчера. Ты скажи лучше, скоро ли смету составишь?

— Постараюсь закончить побыстрей.

— Ты думаешь, не стоит новую сушилку строить?

— Нет, почему же не стоит?

— А может, обойдемся старой?

— И старая не так уж плоха.

— Пожалуй, эти доски продержатся еще год?

— Продержатся, конечно, не такой у нас нынче большой урожай.

— Нет, не думаю, чтобы эти доски выдержали.

— И я не думаю. Хоть и засуха, а на кукурузу виды хорошие.

— А может, выдержат?

— Очень может быть.

— Но, скорее всего, нет.

— И это возможно.

5

Вялые, истомленные зноем побеги лоз, казалось, замерли в дрожащем и переливающемся воздухе. Пожелтелые у оснований, подсохшие, коробящиеся листья, испещренные голубыми пятнышками купороса, бессильно свисали с коричневых ножек. Вокруг саженцев винограда обвилась повилика, потрескавшаяся земля в междурядьях поросла сорной травой. Почва была тверда, как чугун, и мотыги чуть ли не при каждом ударе со звоном отскакивали от нее.

Голые по пояс, загорелые дочерна парни, рассыпавшись по питомнику, усердно, с охотой пололи мотыгами ряды молодых виноградных саженцев. Девушки, шедшие следом за ними, присаживались на корточки около маленьких бугорков у основания неокрепших растений, разрыхляли пальцами землю и осторожно обрезали лишние корешки.

Поодаль от них двое ребят с опрыскивателями на спине прохаживались по чахлому питомнику, и в брызгах бледно-голубого дождя, вырывавшегося из аппаратов, то и дело вспыхивали маленькие, мгновенные радуги.

Солнце клонилось к западу, но жар его не ослабевал, и все вокруг, казалось, готово было расплавиться и закипеть. Брови и ресницы у ребят склеивались от пота, который капал с висков на скулы, стекал струйками по лицу и собирался озерком в ямочке на подбородке, оставляя на лоснящихся как от масла губах и во рту солоновато-острый привкус.

Эрмана и Шакрия время от времени украдкой оглядывались на отставших, несмотря на все старания, товарищей и снова усиленно начинали налегать на мотыги, стараясь догнать ушедшего вперед Шавлего.

— Помнишь, Надувной, в школьные годы во время летних каникул мы почти изо дня в день работали в колхозе. Ты тогда был у нас звеньевым. И сколько бы ты ни поработал, при обмере к концу лета у тебя получалось больше всех.

— А как же — на то я и был у вас «хозяином». Я уже тогда готовился в начальники, да только вот ты меня опередил.

— Кто над кем начальник, это тут совершенно ни при чем. Нужно быть честным. Я чужого никогда не присваивал.

— И я тоже. То, что было ваше, вам и оставалось. А себе я немножко приписывал, — что тут такого? Тот, кто предводительствует людьми, должен быть во всем впереди.

— Только вперед надо выходить не хитростью, а по-честному, по заслугам. Помнишь, как однажды отец Нодара четыре раза обмерял обработанный тобой участок? Смерит, сядет подсчитать и диву дается, соображает: «Этот участок и весь-то не настолько велик, почему же получается так много в одной только промотыженной части?» А мы с Coco сидим тут же, под кустом боярышника, и покатываемся со смеху. Ведь ни разу он, бедняга, не заметил, как ты чуть ли не три метра рулетки прятал у себя в кулаке!

— Он и сам был хитрюга хоть куда. С тех пор как он стал бригадиром, я у него в руках ни лопаты, ни серпа, ни садового ножа не видал.

— Ну-ка, ребята, поднажмем еще немножко и сядем отдыхать. Вон как уже солнце низко! Скоро и прохладой потянет. Вот увидите — сегодня закончим этот участок. Пусть придет дядя Нико и посмотрит своими глазами. Нет, почему это он, спрашивается, не хочет принимать нас в колхоз? Кто скажет, что мы плохие ребята? Чем мы хуже других? — Шавлего обернулся, скрестил ноги и оперся на длинную рукоятку своей мотыги. — Подсобить?