— Честное слово, Тедо, это мне и в голову никогда не приходило! Век буду тебе благодарен за то, что ты мне глаза открыл. Вот теперь я с этим слюнявым разделаюсь, теперь он у меня попляшет!

— Ты напиши маленькую информацию и пошли в райком. Если бы Реваз давеча не подковырнул меня, я бы ему про Наскиду рассказал… А впрочем, не все ли равно, откуда град нагрянет, лишь бы ударил туда, куда надо!

— Постой, постой!.. Пожалуй, и дело нашего Сико теперь легче будет уладить. Мы предъявим Ревазу обвинение, будто бы он знал про Наскиду, но по каким-то своим корыстным расчетам покрывал его. Может, даже добьемся, чтобы вопрос вынесли на партсобрание. Пусть о нем дурная слава пойдет, а то уж очень он святого из себя корчит.

— Неплохо придумано, — сказал Тедо. — Но Реваз тебя пусть не заботит, с ним дядя Нико сам управится. — Бывший председатель тяжко вздохнул и добавил: — Вот Нико — это волк, куда Ревазу с ним тягаться!

— Ей-богу, ничего у нас не выйдет! — сказал Сико.

Маркоз, которого явно пошатнул только что выпитый рог вина, сдвинул брови и стукнул кулаком по столу:

— Надо, чтобы вышло! А ты напрасно упираешься и тянешь назад, как упрямый мул. Дело-то и для тебя не без выгоды. И почему бы ему не выйти? Да что они, так и вылезли из материнской утробы председателями? Вот Тедо — разве он не был раньше председателем? Почему же ему снова не сесть на свое место? Ты что, не помнишь, как Нико Реваза на руках носил? А теперь вон он какую яму для него роет! Будь осторожней, Сико, этот человек все равно что собака-молчан: подберется исподтишка и кинется к горлу, когда не ждешь! А вот тебе другой человек — степенный, разумный, со всеми готов считаться, беречь будет тебя, холить и лелеять. А Наскида пусть провалится отсюда. Завтра же заставлю его собрать пожитки!..

Хозяйка принесла разогретое кушанье и ушла.

Тедо своей рукой положил Сико на тарелку чахохбили.

— Довольно они посидели у нас на шее! Разве не видите — сгрызли до основания, растащили по бревнышку всю деревню эти двое со своими приспешниками. По ветру пустили вес колхоз! Мой сын хотел поступить в педагогический — Нико ему справки не дал. Все уже было устроено: с кем надо, я договорился, и все оказалось зря. Пусть, говорит, сначала поработает годика два в колхозе, покрутится у меня на глазах, а потом отправлю его учиться. Почему же сына Наскиды отпустил в город в нынешнем году? Да что в нынешнем — каждый год отпускает, только ничего не получается, не может парень никуда втиснуться, хоть и старается его отец что есть мочи. А твой брат? Почему твоего брата не отпускают?

— У Махаре ветер в голове, он сам не хочет учиться. Ему бы только мяч гонять — больше ни о чем не мечтает.

— Мальчишки все так. Это у них от безделья. Ну-ка, запряги их в учебу — увидишь, как станут потеть. Да только кто их пустит?

Маркоз повернулся к бригадиру и с минуту смотрел на него мутным, осоловелым взглядом.

— Ты, Сико, дурака не валяй и, если Нико предложит тебе виноградарскую бригаду, не отказывайся. Надо же тебе когда-нибудь выдвинуться! Виноградники у этого чертова Ревйза ухожены, что твоя невеста перед свадьбой, — ты только войди и собирай. А в один прекрасный день ты сам сядешь председателем и… — Маркоз осекся, сообразив, что сболтнул лишнее, бросил исподлобья быстрый взгляд на Тедо, который сразу насторожился, и, качая головой, добавил: — Ну конечно, после Тедо, когда он умрет. Правда, Тедо? Не век же мы будем ходить по этой земле? Все мы дети праха, всем помирать придется… А ты, Ефрем, садись тогда за гончарный круг и лепи посуду сколько душе угодно.

2

Да, неудачно сложился с самого начала этот год! Началось с того, что зимой из-за нехватки хлевов рабочая скотина чуть было не погибла от холода под открытым небом. Миновала зима, думали было, что самое трудное уже позади, но тут март, по своему обыкновению, ударил напоследок хвостом, и на этот раз среди полуголодных животных начался падеж. Побило молочный скот, и овцы померзли — по пути в горы их застиг снег. Хлеба уродилось нынче гораздо меньше, чем в прошлом году, а о кукурузе и говорить не приходится. Вот уж третий, а то и четвертый месяц сушь стоит — за это время ни одной капли дождя не пролилось на иссохшую, окаменевшую землю. А люди работают не покладая рук, ничего не скажешь. Но что тут поделать — видит народ, что старается зря, что труд его не приносит плодов, и теряет охоту, руки у людей опускаются.

«Эх! — вздохнул председатель колхоза, поворачивая назад от окна. — Нынче все посходили с ума — и человек, и сам господь бог. Что там засуха — когда собственный выкормыш, сопляк натравил на него целую комиссию и осрамил своего благодетеля на весь белый свет! Правда, землемер постеснялся наложить руку на какой-либо из его участков, но что от этого меняется? Просто выбор предоставлен самому Нико. А разве он в силах расстаться хотя бы с одним клочком своей земли — лелеянной, любовно ухоженной?.. Ведь каждое плодовое дерево, каждый виноградный куст на ней отмечен печатью его заботы! Разве он сможет равнодушно смотреть, как деревенская мелюзга обламывает увешанные янтарными и алыми ягодами ветки черешен? Если уж участок превратится в проходной двор — кончено, ни ему, Нико, ни колхозу и вообще никому от него пользы не будет.

А тут еще этот Шавлего прямо-таки взбесился. У Сабеды, дескать, рушится дом, а ты и рукой не хочешь пошевелить! Сколько в деревне людей, нуждающихся в помощи, — разве всем поможешь? С тех пор как этого непутевого пария убрали из деревни, Сабеда ни разу не выходила на работу в колхоз. В страду, летней порой, каждая пара рук в деревне — на вес золота! А эта выжившая из ума старуха со двора ни на шаг — ни за какие коврижки, разве что по воду сходит… Ну вот, а ты сочувствуй ей, строй за счет колхоза дом отпетому вору и разбойнику. Не-ет, Шавлего! Этак и поп Ванка кадилом не махнет! Подай, мол, всем этим мальчишкам-бездельникам на блюде клуб, стадион, спортивную форму и еще бог знает что, тогда и они соизволят в твою сторону посмотреть. Право, этот молодой человек — ума палата! Да я для них старой каменной ограды пожалею, не то что нового клуба! Вот еще появился радетель и заботник деревни! Клуб в селе необходим, это правда, но как со всеми нуждами сразу управиться? Нужны на постройку средства? Нужны. А где их взять? Вот в нынешнем году, кажется, виноградники принесут хороший урожай… Тогда, бог даст, выйдем из тяжелой полосы. Эх, да разве я сам не хочу, чтобы село ни в чем не испытывало недостатка? Ведь это же к моей чести, мне же в заслугу зачтется! Да только не могу я разорваться на сто частей! Нет, право, шальной парень! А лошадей здорово знает — откуда только набрался? Где какая кобыла взбрыкнула от рождества Христова и до наших дней, все тут мне выложил. Хитер, собачий сын! Явился сюда, пощупал меня, попробовал, нет ли где слабины, а потом, смотришь, двух дней не прошло, как кинулся в бой. Понял, что добром своего не добьется, и решил взять силой. Только вот зачем он все это затеял? На что ему форма — сам-то ведь в мяч не играет. Куда он метит, на что нацелился? Хочет перед чалиспирцами отличиться? А для чего это ему, раз он собирается в город, продолжать ученье? Если не вернет форму добровольно — заставлю его вернуть, силой заставлю! Какое он имел право самовольно наложить руку на колхозное имущество? Впрочем, нет худа без добра: одно замечательное дело он мне сделал: великолепно расчистил и разровнял это брошенное, ни на что не годное поле Напетвари. Теперь у меня есть место под гараж. Если достану камень и песок, на днях начну строительство. Шальной, право, шальной! Что это он вдруг, спятил? Окончил университет, наукой собирается заниматься — и заделался главарем ватаги деревенских лоботрясов! До армии был такой смирный, разумный парень, а потом словно бес в него вселился — исчез, сбежал из деревни. И вот теперь — извольте радоваться: явился, торчит тут, напугал до смерти заведующего складом и унес колхозное имущество. Будь здесь его дед, я поговорил бы со старым разбойником, да он в горах, на сенокосе, и кто знает, когда еще вернется. А внучек верховодит этими бездельниками, дармоедами, да еще сманивает из колхоза в свою шайку работящих парней!