Пес, который дремал, уткнувшись носом в лапы, вскочил с громким лаем, рванулся, но Миха вовремя успел ухватить его за ошейник…

Ангелы ходят вокруг грушевого дерева, поднимаются на него, спускаются снова на землю, а иные, пригнувшись, легко перелетают через изгородь, туда и обратно… Силы небесные! Господи, будь милостив К Миха! Нет, право, кажется, бог больше не гневается и послал ему на этот раз ангелов в знак своего благоволения. Ну конечно, не зря же ходил Миха в Бочорму на богомолье!

Вдруг собака вырвалась из рук хозяина, помчалась к груше — и божественное безмолвие ангельского хоровода сменилось такими отчаянными воплями и визгом, что Миха оцепенел. Неземные создания бросились наперегонки к пролому в изгороди и, отпихивая друг друга, посыпались через нее на дорогу.

Собака догнала главного ангела, того, который размахивал кадилом, с яростным рычанием набросилась на него и разодрала его белые одежды. Ангел треснул собаку кадилом, но не смог ее отогнать и ударился в бегство. Однако, прежде чем он перелетел через забор, пес снова настиг его и вцепился ему в голые икры.

Вопя что было мочи, ангел кое-как перевалился через колючую изгородь и исчез.

А наутро Миха стоял с понурой головой под грушевым деревом и сокрушенно глядел на следы ангельского посещения: земля под деревом была усеяна листьями и обломанными ветками, лишь кое-где в листве виднелись уцелевшие плоды.

Глава одиннадцатая

1

Миндия сослался на неотложное дело и ушел.

Долго смотрел Тедо подозрительным взглядом на закрывшуюся за ним дверь.

Гости проявляли неистовый аппетит: куриные кости трещали на крепких зубах. Иа Джавахашвили прочесывал стол, как комбайн, начиная с самого края, и, прежде чем. соседи успевали оглянуться, оставлял на нем расчищенную полосу.

Маркоз, сразу догадавшись, чем озабочен хозяин дома, стал его успокаивать:

— Пусть уходит, скатертью дорожка! Чем раньше такие люди отобьются, тем лучше.

— Пес его разберет — уж как он ругал Нико!.. Если бы все записать, целую шнуровую книгу можно заполнить. Какая муха его сейчас укусила?

— Да ведь ему новую кузницу построили! Какие у него теперь с нами могут быть дела? Ему лишь бы железа да угля привозили вдоволь, а председателем вот хоть этот кувшин посади — ни слова не скажет.

— Рабочий человек, — сказал Сико.

— Летние ночи коротки, не успеешь голову на подушку положить, как солнце из-за гор выглянет. Пора и нам расходиться по домам, а то ведь хозяин не станет нас выгонять. — Фома тщательно вытирал руки о свой неизменный фартук.

Тедо посмотрел искоса на старого садовника и, потянувшись через стол, стукнул полным стаканом о его стакан.

— Сколько уж лет, Фома, ты не бывал у меня в гостях… Куда спешишь, добрый человек, ведь сад твой никуда не убежит.

— Сад не убежит, Тедо, а вот время не стоит на месте… И если уж протекло, то назад не вернется, — все равно что вода в Алазани. Кто помоложе — пусть те и остаются, им и есть и пить в охоту… А я человек старый, пойду завалюсь спать, куда мне теперь пировать целую ночь напролет. Спасибо за привет, за угощенье.

— Вижу я, дядя Фома, тебе не по душе наш разговор, — вот душа ногам покоя и не дает.

Фома отодвинул свою тарелку и смел перед собой крошки со стола.

— Какой такой разговор?

— Вот попадет твой сад в «облаву», как Ефремов виноградник, тогда, может, ты догадаешься, о чем я говорю.

— Ты, Маркоз, оставь мой сад в покое. Напрасно ты его подсвистываешь да подманиваешь. Мой сад, браток, — это такой сокол, который только хозяину на руку садится. Места у тебя до черта без пользы пропадает — пошевели рукой, вот и вырастишь сад не хуже моего.

— Чудак человек! Где у него теперь земля, чтобы сад разбивать? Не видел, что ли, как приехали давеча из района, да смерили его участок, да провели посередке межу?

— Верно, было лишнее, оттого и отобрали. Почему у меня не отбирают? Ничего, Тедо, это не беда. Слыхал притчу — дружные супруги на топорище вдвоем умещались? Той земли, что у Маркоза осталось, хватит на сад побольше моего. Пусть только засучит рукава да пот прольет. Ну а я, как добрый сосед, подсоблю, не поленюсь, — вот и будет сад.

— Какой уж ты сосед — саженную изгородь из трифолиата перед носом у меня посадил!

— Хорошо, что догадался! Твои куры и свиньи вечно в моем саду копались. Не раз я тебе говорил, да ты и в ус не дул.

— Знаю я, дядя Фома, что ты за человек! Жадно сердце человечье, а твое совсем уж ненасытно. У тебя — ни жены, ни детей, бобылем живешь, а ведь этот сад пять семей прокормит! Но тебе и этого недостаточно, ты все лесные опушки да кустарники вокруг села норовишь к рукам прибрать. Думаешь, я в квеври сижу, ничего не вижу? Где ты только ногой ступил да где землю копнул — все мне доподлинно известно. В подлеске Клортиани, у верховья ручья, во всех ближних кустарниках полным-полно твоих саженцев. Мало тебе твоего сада — еще и в колхозные угодья норовишь влезть? Прошлой весной я сам своими глазами видел, как ты вырубал терновник в Подлесках, около одной червивой панты. А на другой день, гляжу, два саженца там торчат, как незажженные свечи. Думаешь, когда они вырастут, я подпущу тебя к ним? Этот участок за моей бригадой числится. Так вот, хозяин сумеет лучше там распорядиться, чем сторонний человек.

— Что ж, брат, желаю вам удачи. Дай бог, чтобы наш козел волка съел. Мне ведь многого не надо — одного хлеба да куска сыра на день за глаза хватит. А потом — четырех досок да трех аршин земли. Сад мой вам же и останется. Пока я жив, не дам его загубить, а когда меня не будет — хоть головы друг другу из-за него проламывайте. Опушек да подлесков я с собой на тот свет не заберу! Для вас же стараюсь — чем пропадать пустошам зря, пускай поднимется кое-где фруктовое дерево, Придет человек, сорвет с него грушу или яблоко, съест и, может быть, помянет добрым словом того, кто дерево посадил. А тебя, Маркоз, я до сих пор за человека считал, да вижу, что большая это была глупость с моей стороны. Хоть и высока изгородь из трифолиата, а я все же не раз видел через нее, как к тебе во двор привозили с колхозного поля кукурузу и кукурузную солому. Да вот твой аробщик, Бегура, тут же сидит — давай спросим его, правду я говорю или нет.

Аробщик поперхнулся куском курятины и долго кашлял, пока наконец не перевел дух. Он покраснел по-ребячьи до самых ушей, на добродушном лице его появилась смущенная улыбка.

— Но я еще никогда не наушничал. Не обижайся, Тедо, но для того дела, что ты затеял, я не гожусь. Еще раз спасибо за хлеб-соль, за уважение. Дай бог мне отплатить тебе тем же.

Маркоз посмотрел на Бегуру и проводил садовника взглядом до дверей.

— Оставь старика в покое, он по-своему прав, — упершись в стол рукояткой ножа, говорил Сико. — Для него что один председатель, что другой — все едино, никто ему не по душе. Давеча поехал я в «Заготзерно» на машине Лексо, там у них недостача получилась, надо было проверить, не жульничают ли при разгрузке. Была там одна машина из Ванти — пока дожидались, я разговорился с ребятами. Шофер вантский и говорит мне: «Мы, брат, каждый год председателя колхоза меняем. Сядет один председателем, выстроит себе за год великолепный дом, народ рассерчает, и зимой снимут его. Выберут другого председателя, он тоже отстроится и, глядишь, через год уступит место другому. За последние годы, на моей памяти, переменилось у нас двенадцать председателей. Я говорю нашим: что ж вы делаете, люди добрые, или ума лишились? Зачем себя губите и разоряете колхоз? Изберите раз навсегда одного председателя — такого, который уж набил себе брюхо до отказа, — пусть он сидит и дело делает. Но разве нашим колхозникам что-нибудь втемяшишь? — И он ударил в сердцах ногой по-колесу своей машины. — Глухи, как вот эти покрышки! Раз, мол, у нас есть такое право, будем поступать как заблагорассудится: кто нам не угодит — тут же и снимем!» Рассказал он мне это и спрашивает: «А у вас как дело обстоит?» — «У нас, говорю, наоборот, председатель бессменный — вот уже сколько лет сидит, с места не сходит».