А в душе Флоры по-прежнему царила зима. Она ходила по деревне, по окрестностям, видела здесь молодые виноградные саженцы, едва виднеющиеся над землей, там — осушенное и засеянное болото, фундамент нового клуба, молодые фруктовые деревья на горных террасах под старой крепостью… Из-под земли, казалось, слышался шорох прорастающих семян, чувствовалось тихое, неудержимое стремление нарождающейся жизни наверх, наружу, к солнцу. И люди казались Флоре изменившимися. Что-то новое, радостное ворвалось в жизнь села. Лишь при встрече с нею сельчане проходили мимо молча, без единого слова. И этим как бы давали ей лишний раз почувствовать, что она здесь залетная птица.

До сих пор Флора надеялась вырваться отсюда — рассеется наваждение, почувствует себя свободной… Но надежда погасла: Флора поняла, что, кроме Чалиспири, нет на свете места, которое привлекало бы ее.

Воспользовавшись авторитетом отца, она договорилась с начальником районного отдела народного образования: преподаватель иностранного языка собирался уйти на пенсию, и ей обещали предоставить уроки в местной школе. Итак, она будет учить чалиспирских детей немецкому языку!

И Флора ждала…

Встреча с Русудан страшила ее; бродя по деревне по следам любимого человека, она всячески старалась не столкнуться с былой подругой.

А у Шавлего не было ни минуты свободной. Новые начинания и обычные весенние работы требовали всех его усилий, всего времени. Иногда он даже на ночь не успевал вернуться домой.

Флора проводила целые дни наедине со своими воспоминаниями. Воспоминаниями, которые заставляли ее предпочитать чалиспирские проулки ярким, праздничным проспектам Тбилиси.

Лишь однажды ночью еще раз посетило ее счастье. В бессонные часы этой теплой ночи, под тихое, детское сонное дыхание, она с необычайной остротой ощутила мучительно радостное материнское чувство.

Вечером у Тедо были гости, сидели допоздна. Потом все разошлись, хозяева легли спать. Флора накинула теплый халат и вышла во двор. Балкон и двор были ярко освещены; струившийся отсюда свет доставал до сада на противоположной стороне дороги. Флора стояла, скрестив руки на груди, и грустно смотрела на цветущие фруктовые деревья в этом саду, любуясь волшебной игрой цветов и оттенков. И среди ночного безмолвия ощущала где-то в глубине подсознания, как жались почки к почкам, как тянулся цветок к цветку.

Издалека донеслись частые шаги. Они слышались все громче. Скоро топот стал отчетливым. И Флора увидела: кто-то бежит опрометью по проулку.

Она перегнулась через перила балкона, всматриваясь в даль.

— Откройте! Скорее откройте!

Флора вздрогнула, застыла на мгновение: голос был детский и как будто знакомый.

— Откройте, пожалуйста! Откройте скорей!

Цепная собака около марани подняла яростный лай.

Первым побуждением Флоры было разбудить хозяев.

Но она преодолела страх, спустилась с балкона и направилась к калитке.

Не успела она дойти до середины двора, как через забор перелез маленький мальчик; спрыгнув во двор, он побежал навстречу Флоре.

— За мной гонятся! Скорей спрячьте меня — за мной гонятся по пятам.

Молодая женщина опешила, узнав ночного гостя.

— Ты, Тамаз? Кто за тобой гонится? Да не бойся ты, скажи, кто за тобой гонится?

Схватив мальчика руку, она бегом поднялась вместе с ним на балкон.

Внезапно она почувствовала, что не хочет вмешивать хозяев в это маленькое ночное происшествие. Она шепнула мальчику, чтобы тот не шумел, и тихонько увела его в свою комнату.

Ощутив себя в безопасности, мальчик успокоился, перевел дух. Потом бросился к окну и долго смотрел на двор.

— Расскажи, в чем дело, Тамаз, милый. Кто за тобой гнался?

Мальчик посмотрел на нее и опустил занавеску.

— Ох, тетя Флора. — Он подошел к двери, проверил, крепко ли она заперта. — Что же это было? Тетя Флора, разве теперь идет война?

— Какая война?

— Ну, когда сражаются, убивают, стреляют из ружья, закалывают людей штыками…

— Постой, постой! Успокойся, милый, присядь, переведи дух… Ты не голоден? Хочешь шоколаду?

— Нет, не надо, тетя Флора. Скажи, мы всех фашистов истребили?

— О чем ты, Тамаз? Какие еще фашисты?

— Ну те, что с нами воевали и убили моего отца. Которых дядя Шавлего убивал.

— Да, мы их всех истребили. А в чем дело?

— Ни одного не осталось?

— Да, милый, ни одного.

— Тетя Флора, не обманывай меня. Остались еще фашисты! Ух, я же чудом спасся! Еле убежал! Как только ноги унес! — Он снова подбежал к двери и весь превратился в слух.

— Тамаз, ты сведешь меня с ума! Где ты был? На дворе ночь! Откуда ты? Почему бежал? Что с тобой случилось?

Мальчик повернулся и долго смотрел на нее своим по-детски открытым, но удивительно пронизывающим взглядом. Потом потрогал свою ляжку и снова изумленно воззрился на хозяйку. Вдруг он спустил брюки и поднял трусы. На правой ляжке чуть пониже бедра сзади протянулась длинная радужная полоса. А над нею виднелась черная точка, окруженная багровой каймой.

— Что это, Тамаз?

— Это вот — след дедушкиного ремня, а это… Ох! Сейчас скажу. Дедушка Годердзи побил меня, и я убежал. Спрятался в шалаше, в винограднике дедушки Котэ. Было холодно, и я не мог заснуть. Тогда я вышел оттуда и стал искать место потеплей. Пошел вдоль Берхевы — там в терновых кустах есть один стог… Я зарылся в сено, согрелся и уснул… Ух! Может, мне все приснилось? Но тогда откуда вот это? — И он снова потрогал черно-красное пятно на своей коже.

— Садись, Тамаз, милый, успокойся. Потом расскажешь по порядку.

— Нет, я лучше сразу расскажу. Подожди, дай вспомнить… Я был партизаном, у меня были ружье, пистолет и автомат… Много фашистов мы перебили. Но потом фашисты убили нас. Я один остался в живых и спрятался в этом стогу. Фашисты долго искали меня, наконец нашли и хотели убить… Прямо в стог воткнули штык. Вот видишь: если бы я не убежал, пронзили бы насквозь… Один бросился на меня, хотел взять живым… Если все это было во сне, откуда здесь рана, тетя Флора? — И мальчик в который раз с сомнением потрогал свою «штыковую рану».

Флора слушала его в изумлении. Она почти ничего не поняла из этого бессвязного рассказа. Сама несколько испуганная, она подошла к окну, довольно долго смотрела на двор, потом отыскала кувшин с водой, намочила платок и приложила его к ноге Тамаза.

— А это зачем?

— Легче станет, боль пройдет.

— Подумаешь — боль! Не так еще меня отделывал мой дедушка!

И он мгновенно поднял и застегнул брюки.

Флора посмотрела на мальчика, и сердце у нее учащенно забилось: удивительно похож был Тамаз на своего дядю…

Присев перед нежданным гостем на корточки, Флора прижала мальчика к груди и долго целовала его обветренные щеки. Потом вычесала гребенкой из растрепанных волос запутавшиеся соломинки, дала мальчику плитку шоколада и уложила его в постель. А сама, не раздеваясь, прилегла с краю и долго не сводила взгляда с мальчишеского лица, с длинных, почти сросшихся на переносице бровей. Сердце ее переполнилось безграничной нежностью — ей вдруг показалось, что комната заставлена маленькими кроватками и в них сладко спят десять маленьких разбойников, воров, силачей, умниц и красавцев.

Крепкий сон был ей наградой. С того дня ей уже не случалось ни разу так сладко заснуть.

Проснулась она спозаранок, до того, как поднялись хозяева, одела сонного Тамаза и отвела его на другой берег Берхевы, поближе к дому Годердзи.

Прошла неделя. В субботу жена Тедо затеяла с жилицей разговор, и причина хозяйских любезностей объяснилась сама собой. Стоит ли говорить о плате за квартиру? Сколько потребует отец Флоры за то, чтобы устроить Шалву в высшее учебное заведение?

Флора почувствовала себя оскорбленной, но скрыла это и дала ясно понять хозяйке: если ее сын сдаст экзамены, его примут, а иначе ничего не выйдет, напрасно будут стараться.

На следующее утро Тедо деликатно постучался к ней и объяснил, что комната нужна им самим и что он просит Флору освободить помещение. Флора сначала удивилась, потом все поняла и, холодно улыбнувшись, ответила, что съедет, как только найдет другое жилище.