Тонкие губы Шавлего приоткрылись в давешней улыбке, показались белые, острые звериные зубы.

Купрача не стал больше шутить и вышел, но, не успев затворить за собой дверь, вновь показался на пороге:

— Только не думай, что нашел дарового работника! Запомни: я в проигрыше не останусь.

Шавлего подложил полено в печку и подошел к окну, выходившему на окраину деревни.

Он открыл форточку и стал смотреть на горы, затянутые прозрачной утренней мглой. На чуть сиреневой белизне снежных вершин играли оранжевые отблески первых солнечных лучей. Ниже, до самой Пиримзисы, господствовал густо-лиловый оттенок; он сменялся светло-бурым, а еще ниже яркая зелень пологих склонов сбегала до самой деревни.

Горная прохлада струилась в окно. Шавлего жадно вдыхал свежий, чистый воздух. Торжественное величие вздымающихся вдали гор вливалось в его душу. И ему казалось, что это утро чем-то отличается от всех прежних. Все вокруг было сегодня как бы напоено суровой гордостью и могуществом.

— Можно вас побеспокоить, товарищ председатель?

Шавлего повернулся к двери, и лицо его просветлело.

— Теймураз! Какие черти принесли тебя сюда спозаранок?

Теймураз вошел в кабинет и склонился перед ним, держа руку к сердцу на турецкий манер.

— Дозволь мне, о солнце Чалиспири, повелитель и владыка дальних и ближних земель Енукаант-убани, Мгвдлиант-убани, Шамрелаант-убани и многих других, а также прилежащих пахотных, и луговых, и пастбищных, и охотничьих, И садовых угодий, и бурливых вод Берхевы, и камней, и валунов ее ложа, и колючих зарослей, и…

— Стоило бы назло тебе молчать, пока весь твой запас не истощится! Как потом — начинай сначала?

— Не изволь гневаться, потомок солнца и луны, порождение Гераклово и ветвь древа эдемского, повелитель морей и суши, твоему ли сердцу львиному…

— Иди сюда, садись, чудак, ей-богу, я по тебе соскучился! Где вчера вечером был, куда тебя занесло?

Теймураз подошел, улыбаясь во все зубы.

— Запрягли бугая в ярмо?

— Понадеявшись на тебя, и худшего можно дождаться! Где ты был вчера вечером?

— Обычная уловка. Начальство заслало меня в Белые Ключи. Выбирали председателя, как и у вас. А ты что… Как все это прикажешь понимать?

— Хочу попробовать, что такое власть.

— Серьезно?

— Серьезно. Орел, видишь ли, любит высоко летать. Я собираюсь показать пример, как надо править и дело делать.

— Раз у тебя прорезалось стремление к власти, явился бы, чудак, к нам в Телави и заявил бы об этом. Я нашел бы для тебя место поинтересней. Вольно тебе закапываться в Чалиспири!

— Спасибо, но я в ваши триумвираты вступать не собираюсь. Так же, как Цезарь, считаю, что лучше быть первым в Галлии, нежели вторым в Риме. Правда, между мною и тобой не будет Рубикона.

— Рубикон? Между мной и тобой? Не пойму.

— Хочешь, попророчествую? Предсказываю, что ты будешь скоро в Телави Теймуразом Третьим. Только надо тебе научиться писать стихи по примеру Первого и Второго. Ты будешь лучшим правителем, но, как известно, для этого недостаточно одного лишь желания.

— Если ты воображаешь, что я мечтаю взлететь на более высокий насест, как тщеславный петушок, то ошибаешься. Мой голос хорошо слышен и с того места, где я сижу.

— Теймураз! Не хочу о тебе плохо думать! Неужели ты побоишься взвалить на себя ношу побольше и потяжелей нынешней? Разве человек, которого я видел вчера на собрании, может быть нашим руководителем?

— Ого, ты, братец, тороплив! Едва успел принять дела — и уже критиканствуешь? А как, собственно, с твоей диссертацией?

— Какой диссертацией?

— О происхождении картвельских племен, о первоначальной территории их расселения.

— Не верю я, Теймураз, ни в какие диссертации, если цель их — лишь благополучие автора. Лучше быть хорошим колхозником, нежели плохеньким интеллигентом. Среднего для меня не существует.

— Если это высокопарное заявление — не пустые слова, поделился бы с нами, раз у тебя назревали подобные намерения, сказал бы хоть слово — мы поддержали бы тебя из района.

— Не нужна мне была никакая поддержка. Я хотел быть избранником народа, а не марионеткой, посаженной в председательское кресло чьей-то рукой.

И Теймураз уже не знал, что в словах Шавлего считать за шутку, что принять всерьез.

— Ей-богу, Шавлего, ты сведешь меня с ума!

— Погоди немного, увидишь, что дальше будет! Голова у меня битком набита всевозможными планами и проектами. Я покажу вам всем, каким должен быть колхоз и его председатель.

— Ну а если не вытянешь?

— Думаю, что не чрезмерно оцениваю свои силы. Но в одном деле мне нужна будет твоя помощь.

— При таком твоем энтузиазме как тебе не помочь! В чем дело?

— Ты должен устроить мне через министерство водокачку.

— Только-то? На что нам министерство — пожалуйста, хоть на этой же неделе получишь.

— Ну, Теймураз, ты просто тигр, барс!

— Тише ты, не сломай мне лопатку! Колотишь сплеча! А деньги откуда возьмешь?

— Есть у меня специальные дойные пиявки. Одна скоро появится. Будешь присутствовать при операции. Только с условием: что бы ты ни увидел, что бы ни услышал — никакой реакции! Твоя задача — сидеть спокойно, равнодушно, как если бы все это тебя вовсе не касалось.

— Что ж, как говорится, дай бог тебе удачи! Что ты там говорил сейчас о каких-то планах и проектах? О том, каким надо быть колхозу? И вчера что-то там плел криво-косо. О вере распространялся…

— О, вера! Вера превыше всего, Теймураз, мне ли тебя учить! Если колхозник не верит, что труд его принесет плоды, он ни за что не будет работать с душой и усердием. Если он не верит, что о нем заботятся, — он отплатит равнодушием за равнодушие. Почему крестьянин выращивает на своем приусадебном участке больше, чем на равноценной колхозной площади? Только потому, что его заинтересованность в первом случае выше. Если общественные интересы плохо согласуются с личными, продуктивность труда оказывается невысокой. Крестьянин должен верить, что чем больше он произведет, тем больше получит. Где нет личной заинтересованности, там инициатива мертва. А где мертва инициатива, там низка производительность труда.

— Что ты под всем этим разумеешь?

— Трудно ли догадаться? Слушай меня! Если инициатива со стороны крестьянина отсутствует, это значит, что колхозник полностью зависит от бригадира. Иными словами, он не знает, какую работу будет выполнять завтра. За него решает другой. А сам он не заботится, не думает о своей работе и только ждет, что ему велит делать завтра бригадир — даст ему в руки мотыгу, лопату, серп, косу, заступ или топор. Вот тут-то и пропадают всякая личная заинтересованность и инициатива. Вознаграждение производится механически: скажем, промотыжил колхозник десять соток — ему начисляется трудодень; обработал двадцать соток — два трудодня, за тридцать соток — три трудодня, и так далее. Как поступает крестьянин? Он знает, что вознаграждение исчисляется только по количеству, а не по качеству работы, не по ее продуктивности. Он знает, что на трудодень получит столько-то килограммов зерна, и старается выработать как можно больше трудодней, не заботясь о качестве, о продуктивности своего труда. И тут возникает различие, более того — противоположность между колхозником и его руководителями. Бригадиру и председателю положено в месяц определенное количество трудодней, они свое получат во всех случаях. А колхозник должен вырабатывать ежедневно если не двойную или тройную, то хоть простую норму. И крестьянин оказывается в положении как бы наемного работника, которого не так уж заботит результат его труда.

— Интересно, интересно. Что же ты предлагаешь взамен?

— Непременно прикреплять каждый участок к определенному колхознику. Вот тогда сохраняется инициатива работающего. Колхозник знает, что он должен делать завтра. Может рассчитать свой годовой доход и планировать бюджет своей семьи. Он знает, что получит тем больше, чем больше даст продукта, и старается поднять производительность своего труда. Система вознаграждения, которую я имею в виду, на практике уже имеется. Вы называете это премиями и надбавками. Скажем, на виноградном кусте десять кистей. Если виноградарю известно, что, сохранив все десять, он получит две для себя, он приложит все усилия, чтобы этого добиться. Он должен твердо знать, что, скажем, из каждых собранных пяти кистей одна принадлежит лично ему. Тогда он будет одинаково тщательно оберегать каждую, и не нужны будут ни окрики, ни понукания бригадира. Он сам будет стараться провести все многочисленные работы на винограднике точно в нужные сроки. Ты же знаешь, какая трудная культура — лоза! Иногда дело решают даже не дни, а часы. Опоздаешь на один день с тем же опрыскиванием, задержишь на два дня зеленые операции — и можешь распрощаться со всем урожаем. Труд целого года пойдет прахом…