Прохладой тянуло от культивированных междурядий и от свежеокопанных оснований виноградных кустов.

Нико задержался у вяза с обрубленными ветвями. Некоторое время он молча смотрел на человека, стоявшего на коленях на куче ледяных зерен под узловатым кустом «саперави». Человек этот подбирал с земли пестрые виноградные кисти с отдельными уже потемневшими ягодами и вешал их обратно на шпалеры. Руки у него дрожали, кадык на заросшей щетиной шее ходил вверх и вниз, он что-то бормотал себе под нос. Нико узнал Иосифа Вардуашвили, подошел со своей лошадью ближе, привязал повод за столб стоявшей рядом сторожки и шагнул в междурядье.

Заслышав шаги, Иосиф поднял голову и окинул подошедшего мутным взглядом. Он ни — слова не сказал — только разжал кулак, посмотрел на синеватые ягоды, раскатившиеся по его ладони, и одну за другой уронил их с дрожащих пальцев на землю.

Нико почувствовал, как к горлу его подступил комок, стиснул зубы и усилием воли сдержал себя. Не глядя на виноградаря, он ласково, чуть дотрагиваясь, потрепал его своими толстыми пальцами по спине и посмотрел затуманенным взглядом вдаль, за Алазани.

Иосиф тяжело поднялся, потер свое поврежденное колено и побрел, понурив голову, по засыпанной градом дорожке вдоль рядов виноградника.

Председатель также безмолвно повернул назад, отвязал лошадь и, миновав цементный резервуар с дном, засыпанным ледяной дробью, двинулся вниз по проселку.

В дальнем конце виноградника из рядов лоз вышел человек; он очистил о крайний кол шпалеры свои башмаки, соскреб с них налипшую влажную землю и двинулся навстречу Нико.

Председатель, узнав Реваза, приостановился. Он тут же вскочил в седло, спустился верхом в каменистое русло Берхевы и осторожно направил лошадь через поток. Поднявшись по скалистой тропинке на крутой противоположный берег, он оглянулся и с минуту смотрел на вздувшуюся речку, катившую свои шумные волны среди мокрых камней широкого булыжного русла. Вода в Берхеве была желто-коричневого цвета, она несла обломанные ветки, сучья, листья, клочья травы, зерна града, то всплывавшие, то исчезавшие среди грязной пены.

К вечеру небо отверзлось снова — сначала слегка моросило, а потом зарядил частый, дружный дождь.

Нико сидел один в своем огромном кабинете. Поставив кулаки один на другой перед собой на столе и опершись на них подбородком, он рассеянно поглядывал в сторону окна. А за окном дождь сек понурую липу, шуршал в маленькой бамбуковой рощице и шумными водопадами низвергался с черепичных крыш на землю.

Странное чувство одиночества нахлынуло на председателя колхоза. Какая-то жгучая горечь, более гнетущая, чем печаль, переполняла его. И все же, когда дверь отворилась и вошел промокший насквозь Шавлего, он вспомнил рассказ о мудром правителе Мегрелии, принимавшем турецких послов во время тяжелой болезни и насыпавшем себе дроби за обе щеки, и попытался последовать историческому примеру. Однако улыбка не получилась. Впрочем, и у Шавлего вид был невеселый.

— Молния ударила в орех у Сабеды во дворе и отщепила от ствола ветвь, нависшую над крышей дома.

Нико печально смотрел на сидевшего напротив позднего гостя.

— Ветвь упала на крышу и проломила стропила.

Председатель откинулся на спинку стула.

— Стропила вместе с кровлей рухнули, потолок не выдержал и тоже обрушился.

Нико подался вперед.

— Вряд ли Сабеде удалось бы спастись, не случись у нее в это время вашего агронома.

Председатель встал, отбросил за спину полы дождевика и заложил руки в карманы брюк. Неторопливо ходил он в задумчивости по кабинету, молчаливый и угрюмый, как сам этот ненастный вечер. Потом остановился у окна и некоторое время смотрел на частые струи дождя.

— Слава богу, что спаслись.

— Дорогу залило, поток прорвал изгородь и затопил хлев до самого верха. Пришлось повозиться, чтобы перекрыть путь воде. Я подумал, что вы, наверно, здесь, и зашел.

— Где сейчас Сабеда?

— Русудан увела ее к себе.

Председатель все стоял у окна и смотрел, как капли дождя барабанили по стеклам. Минуты две-три стоял он так и молчал. Потом снова зашагал взад-вперед по кабинету.

— В такую погоду хороший хозяин собаку на двор не выгонит. Говори, сколько тебе понадобится людей и материала? — Нико сел на свое место, бросил размокшую шапку на стекло стола и прикрыл глаза ладонями.

— Людей мне не нужно, вот только двух плотников пришлите на один день. Материал — лесу на четыре балки, на столько же стропил и примерно на сорок поперечин; ну и немножко тесу для потолка. Черепиц сломано не так уж много. Сколько понадобится, возьму у Реваза. У него, я знаю, их много, и пока лежат без надобности. Вернем, когда он будет строиться.

Услышав имя Реваза, Нико отвел руки от лица и посмотрел на гостя сузившимися глазами.

А тот глядел на него в упор холодным, суровым взглядом, и голос его звучал повелительно.

«Свихнулся, что ли, этот парень, черт бы его побрал? Просит он или… требует?»

— Каменщика не возьмешь?

— Не нужно. Стены не повреждены.

Председатель снова принялся ходить взад-вперед с низко опущенной головой. Потом он остановился около Шавлего, слегка потрепал его по плечу и сказал, печально глядя в окно:

— Ну что ж — бери все, что тебе нужно. Лес у меня распилен — готовили для клуба. Педагоги помогали нам камень таскать и просеивать песок. Будущей весной собирались приступать к строительству. Очень я надеялся на эту осень. Виноград уродился щедро. Думал, сдам в Напареули больше, чем запланировано, да и колхозникам на трудодень достанется немало. Получим, думал, вина вдоволь, крестьянин поправит свои дела, встанет на ноги и работать будет с удвоенной охотой. Да вот, видишь, что получилось… Не знаю, как завтра людям в лицо глядеть буду — чувствую себя так, словно сам я в этой беде виноват… Да и то сказать, сделал я одну глупость… Поскупился, решил поберечь деньги, не застраховал в нынешнем году виноградники. Конечно, страховка не покрыла бы убытков, но все же — подспорье. Как это я сдурил? Каждый год страховал, а вот нынче бес попутал. Хотел экономию навести, размахнулся строить. В иных деревнях даже баня своя есть, а я сколько лет клуба не могу построить! Какая же у меня теперь будет выдача на трудодень? Чем я колхозника на работе удержу? У крестьянина ведь философия одна: полна перед ним миска — он смеется, пуста — он плачет.

Шавлего молчал. Потом встал, поблагодарил председателя и попрощался.

— Когда начинать собираешься? — остановил его в дверях вопрос дяди Нико.

— Как только перестанет дождь и земля немного подсохнет.

Председатель помедлил и нерешительно, как бы между прочим, спросил:

. — Может, Сабеде еще что-нибудь нужно? Скажем, съестное или…

Гость, ничего не вычитав во взгляде сощуренных глаз хозяина, ответил не сразу.

— Не думаю, — сказал он наконец и вышел.

2

Трижды вошел Хатилеция в воду и все три раза возвращался, не добравшись и до середины потока. Он не утерпел, попробовал в четвертый раз, но тут какой-то острый камень больно ударил его по щиколотке, и он с трудом выбрался назад, на берег.

Мутная, черная, мчалась потоком жидкой грязи Лопота, заполнив от края до края свое просторное русло. С грохотом неслись подхваченные волнами камни, ползли и перекатывались сдвинутые бешеной водой валуны. Местами река разбивалась на рукава, но какой-нибудь из них всякий раз оказывался непреодолимым для старика гончара. Ни машины, ни арбы и даже ни одного пешехода не было видно на берегу вздувшейся Лопоты. По-видимому, шоферы проведали о половодье и выбирали круговую дорогу, через Ахмету, по новому мосту. Лишь пониже, на середине реки, возились у затопленной по самые окна «Победы» несколько парней.

Хатилеция присел на большой камень и засучил штанину. Ушибленная щиколотка потемнела, припухла и слегка побаливала. Мутная глинистая вода струйками стекала по тощим волосатым икрам, оставляя за собой грязные следы. Старик потер свои костлявые ляжки и подвернул штаны выше колен.