— Что болит?
— Нога.
— А спина не болит?
— Никак нет, не болит.
— Надо отвечать, как полагается отвечать офицеру, — сердито отрезал доктор и отошел к другому раненому. — Можно отправить в Казань, — сказал он студенту.
Глава восьмая
Было слякотно, сыро, когда к санитарной рампе казанского вокзала подошел поезд. Раненых выносили из вагонов и укладывали на носилках в ряды. Потом ходили сестры с санитарами, просматривали списки и уносили раненых на подводы. Почти уже всех разобрали, а Ванюша все лежал на своих носилках. Мимо пробежала славненькая, юркая сестра милосердия и неожиданно вернулась.
— А вас почему не забирают? — спросила она и нагнулась, чтобы посмотреть раненого поближе в лицо. — О, да такой молоденький!
Она спросила фамилию, посмотрела в списки.
— Забирайте и вот этого солдатика, — распорядилась она, когда подошли санитары и дружинники.
Ванюшу подхватили и понесли.
Так Ванюша был доставлен в 46-й городской госпиталь Всероссийского земского союза. Осмотр, перевязки, обмывание, измерение температуры — все шло своим чередом. Скоро Ванюша стал поправляться. Ему разрешили подниматься и ходить, правда сперва понемножку, на костылях и только по палате. Раны заживали хорошо.
Впечатление о госпитале у Ванюши сложилось самое благоприятное. «Кабы не война, тут лежать можно!» — не раз думал он. И в самом деле, няни, в основном пожилые, ухаживали за ранеными очень заботливо. К Ванюше особенно внимательна была Валентина Павловна — сестра милосердия, которая нашла его на санитарной рампе. Она прямо не отходила от него, не забывая, впрочем, и о других больных. Всю душу вкладывала в свою работу и вторая сестра — Вера Николаевна. Ей было лет тридцать. Мужа ее, офицера, убили на фронте еще прошлой осенью, и она жила одна с маленьким сынишкой. Муж Веры Николаевны был начальником пулеметной команды, и это сразу как-то расположило к ней Ванюшу, да и она не оставалась в долгу. В ее отношениях к нему чувствовалась материнская ласка и чуткость.
Госпиталь был небольшой, на шестьдесят раненых, размещавшихся на двух этажах по четыре — шесть человек в палате. Внизу был большой вестибюль. Тут были расставлены столы, и раненые играли в шашки, домино, а также помогали няням наматывать в рулончики стиранные бинты — на фронте не хватало не только снарядов, но и марли на бинты. Рядом с вестибюлем была обширная столовая для ходячих раненых. На второй этаж вела лестница в два марша. Там находилась перевязочная, комната дежурных сестер и восемь палат. Начальницей госпиталя была высокая злая старуха, которую никто в госпитале не любил. Напротив, врачей — их было двое, пожилых и вежливых — все уважали, можно сказать, даже любили. Кухня и бельевая располагались внизу за столовой, а нижние палаты выходили окнами на главную улицу города, в конце которой была старая крепость, обнесенная высокой кирпичной стеной с бойницами и зубцами, та самая, которую некогда брали стрельцы Ивана Грозного.
Наступила зима с настоящими морозами и обильными снегопадами. По вечерам раненые вместе с сестрами собирались в вестибюле и коротали время как могли: читали книги, журналы, рассказывали всякие фронтовые истории или крутили бинты. Ванюша уже был в числе ходячих и также появлялся иногда в вестибюле, но больше сидел в своей палате, читал или просто размышлял о том, как он вернется в полк и кого застанет в живых. Ему очень нравилась Валентина Павловна. Может быть, поэтому он ее избегал, очень стеснялся и, наоборот, подолгу оставался в обществе Веры Николаевны. Ванюша любил слушать ее рассказы и сам много рассказывал про себя и про войну. Он считался опытным воякой, как-никак, а провоевал больше года. Было что вспомнить!
Так сложилась между ними крепкая дружба. Особенно любил Ванюша, когда приходил сынишка Веры Николаевны — Игорек. Мама называла его — «мой Горик», и это звучало так, будто она хотела сказать — мое горе. Но это только казалось. Вера Николаевна очень любила сынишку — наверное, перенесла на него всю нежность, которую питала к мужу, и жалела, что Игорь похож на нее, а не на отца.
— Говорят, когда сын похож на маму, то будет счастлив в жизни, — утешал Ванюша Веру Николаевну.
— Дай-то бог, — вздыхала она.
Верхний этаж был под наблюдением Веры Николаевны, а нижний — Валентины Павловны. Вера Николаевна перевела Ванюшу в палату на верхний этаж. Валентина Павловна отнеслась к этому с полным безразличием. Это так глубоко задело Ванюшу, что он несколько дней ходил темнее ночи и не показывался в вестибюле. Ему все больше и больше нравилась Валентина Павловна, и он думал, что она тоже испытывает симпатию к нему; но она ничего не замечала и, казалось, проявляла полное равнодушие к Ванюше. Это лишь усилило его чувство. Появилась настойчивая потребность видеть ее чаще. Ему в ней нравилось все: ее рост, походка, манера держать голову, шея, руки...
Как-то Ванюша был в вестибюле вместе с другими ранеными и помогал Вере Николаевне наматывать бинты. Валентина Павловна, быстро сбегая по лестнице, задела каблуком о ступеньку. Каблук отскочил, она запрыгала на одной ноге и, прислонившись к шкафу с перевязочным материалом, стала прикладывать к туфельке поданный ей кем-то из раненых каблук. Ванюша с ненавистью посмотрел на этого раненого, а на Валентину Павловну устремил взгляд, полный нежности и участия. Бинт выскользнул из его рук.
— Что это с вами? — произнесла Вера Николаевна и, быстро нагнувшись, подняла упавший бинт.
Ванюша понял, что выдал себя, и совсем расстроился.
Няня принесла тапочки, какие дают раненым. Валентина Павловна сняла вторую туфлю и надела тапочки, сразу став как-то ниже. Но Ванюше она показалась еще красивей, а главное — родней, ближе.
Валентина Павловна всегда казалась Ванюше недосягаемой. Да и как же могло быть иначе! Он — простой, необразованный солдат! А она? Шутка сказать, сестра милосердия. Наверное, гимназию окончила. Брат у нее офицер. Он как-то заходил навестить сестру со своим товарищем, тоже прапорщиком, и этот прощелыга (именно так окрестил его в душе Ванюша) даже ручку поцеловал Валентине Павловне и ухаживать стал за ней. А потом вечером они втроем ушли из госпиталя, и, говорят, видели в городском саду, как она гуляла с этим стервой-прапорщиком.
Подумаешь, офицер! «Курица не птица, прапорщик — не офицер», — вспомнил старую солдатскую поговорку Ванюша.
— Не может быть, чтобы Валентина Павловна пошла с ним гулять, — возразил Ванюша рассказывавшему об этом раненому, стараясь сделать вид, что совершенно безразличен к этой истории.
— Ей-богу, ходила, вот те крест святой, — и раненый перекрестился. — Сам видел, когда ходил помогать няне белье нести.
Сомнений больше не было. А почему бы ей, собственно, не гулять? Ведь она не знает, что Ванюша ее любит. «И никогда не узнает об этом», — подумал он, а у самого так и заныло сердце.
В воскресенье из госпиталя группа раненых шла в городской театр на спектакль. Вела эту группу Вера Николаевна.
Ванюша не захотел идти в театр, он решил, что оставшихся раненых соберут в вестибюле и Валентина Павловна организует какое-нибудь развлечение. Так оно, собственно, и получилось. Оставшихся раненых собрали в вестибюле, и Валентина Павловна завела разговор о том, как уберечься от заразных болезней.
Ванюша был на седьмом небе от счастья, не спуская с сестры глаз. Она казалась ему самой прекрасной женщиной на свете. Какие у нее глубокие светло-серые глаза! А как идет ей белая косынка с маленьким красным крестиком! Ванюша жадно ловил каждое ее слово.
Вбежала няня и что-то тихо сказала Валентине Павловне. Та сразу засуетилась и быстро закончила беседу. Пошла наверх к начальнице госпиталя, оттуда быстро сбежала вниз, уже одетая в пальто, высокие ботинки, и ушла.
Солдаты занялись кто чем, а Ванюша пошел в соседнюю палату к своему товарищу Саше и незаметно стал смотреть в окно — хотелось еще раз взглянуть на Валентину Павловну. Но то, что он увидел, привело его в крайнее возбуждение: напротив по тротуару прогуливался тот самый прапорщик, который приходил в госпиталь с ее братом. Лихо заломив папаху, весь обтянутый ремнями офицерской портупеи, он гордо ступал и все поглядывал в сторону госпиталя. Вдруг лицо его расплылось в улыбке — к нему через улицу мелкими шажками бежала Валентина Павловна. Он взял ее под руку, и они пошли в сторону городского сада.