Так мотался 256-й полк из стороны в сторону, то брал южнее, то опять поднимался куда-то на север. В конце концов совсем все перепуталось. Теперь уже ничего нельзя было понять, а по «Солдатскому вестнику» получалось, что немецкая кавалерия где-то гуляет по нашим тылам. Значит, надо держаться плотнее, не то «черные гусары» дадут духу. Господа офицеры тоже пользовались сведениями «Солдатского вестника», их денщики уверяли своих дружков в ротах: командиры считают, мол, что немецкое начальство куда умнее ведет войну, раз немецкая кавалерия воюет у нас в тылу.

В один из жарких августовских дней 256-й полк остановился и занял оборону по берегу какой-то небольшой речки. Очень трудно было хорошо окопаться: грунт сыпучий, как ни старались, а песок опять все засыпал. Так и оставили это напрасное занятие, надеясь, что скоро начнется отход. Ведь так бывало не раз: начальство утверждает, что отступать больше не будем, а смотришь — к вечеру опять попятились.

Пулеметчики нашли какие-то сараи у лесничества. На свой страх и риск разобрали их, досками укрепили крутости в окопах, сделали хорошие пулеметные площадки, правда открытые. Болтушкой из глины вымазали щит и кожух пулемета и, пока они были сырые, обсыпали их, как пудрой, мелким песком — маскировка получилась на славу. Площадки утыкали маленькими елочками, и заметить их с немецкой стороны было трудно.

Все бы ничего, но почти неделю не было подвоза продуктов из тыла. У солдат оставался только носимый неприкосновенный запас — мешочек сухарей, банка мясных консервов, немного сахару, щепотка чаю и чуточку соли, но его приказали не трогать без особого на то разрешения.

Как-то Ванюша и Генрих недалеко от лесничества встретили теленка.

— Давай пристрелим его, пусть взвод поужинает, — предложил Шимановский.

Ванюша немного подумал. Все же он начальство, ефрейтор. Но, посмотрев по сторонам, сказал:

— Вали, Геня! Стреляй, только поточнее.

А теленок доверчиво уставился на них своими большими глазами, ожидая, по-видимому, кусочка хлеба с солью. Генрих дослал патрон в патронник своего карабина и в упор выстрелил теленку прямо в беленькую звездочку, украшавшую его чистенькую коричневую голову. Теленок вздрогнул, из головы брызнула кровь, но он продолжал стоять на своих широко расставленных ногах. Шимановский выстрелил еще раз, теленок продолжал стоять с открытыми глазами. У Ванюши сердце екнуло, и он подумал: «Ну, так и есть, бог наказал за богохульство». У Шимановского выступил пот на лбу, он тоже растерялся. Но Ванюша-то знал убойную силу пули и не мог допустить мысли, чтобы животное устояло против нее. Он подошел, превозмогая растерянность, и толкнул теленка ногой. Теленок сразу упал и больше не шевелился. Ванюша с Генрихом унесли его в заросли молодых сосенок и там освежевали.

Мешков и Аким Кагла приготовили чудесный мясной суп, пулеметный взвод на славу поужинал и даже угостил стрелков из соседнего отделения пехоты. Никто не спрашивал, откуда появилось мясо, да еще такое вкусное и нежное, важно было поесть досыта после нескольких дней жизни впроголодь. Но Ванюшу мучило воспоминание о теленке. Он его даже во сне увидел: теленок стоял перед ним, и из глаз его, добрых и доверчивых, катились крупные, как сливы, слезы...

Ваня сразу проснулся, долго смотрел в звездное небо и все думал об этом непонятном происшествии. «Почему теленок не упал сразу от первой пули?» На душе у Ванюши скребли кошки, какое-то нехорошее предчувствие овладело им. Ему вспомнилось, как в Одессе, в цирке на Куликовском поле, полиция и солдаты убивали слона Ямбо. Слон перестал слушаться дрессировщика. Решили, что он взбесился. Вот его и расстреливали, поставив позади клетки броневые плиты для перехвата пуль. Много пуль выпустили в слона, а он стоит себе и стоит и даже хоботом помахивает, и только когда солдат выстрелил ему в колено, слон упал. Одесситы поговаривали, что понадобилось якобы шестьсот пуль, чтобы свалить этого гиганта. «Ну, то ведь слон был, а тут маленький теленочек», — думал Ванюша. Навязчивая мысль о том, что произошло около лесничества, долго преследовала его. Но он об этом никому не говорил, даже Генриху, тем более тот сам об этом не вспоминал. Больше того, заметно было, что он и не хочет вспоминать... Очевидно, Шимановский тоже мучился в душе.

К правому флангу полка подошел и встал где-то сзади корпусной 8-й Донской отдельный казачий полк. Казаки — все, как один, бородачи, с длинными пиками и с красными, похожими на генеральские, лампасами. Утром они рассыпались по полю и пошли лавой против немецких драгун, появившихся из-за небольшого леска на берегу речки. Драгуны не выдержали и поскакали назад. Их, для видимости больше, казаки преследовали, а потом вернулись под командой своих лихих сотников и есаулов на измученных и мокрых конях. Попробуй поскачи по сыпучему песку!

Вскоре германская артиллерия начала нащупывать наши позиции, ведя пристрелочный огонь по окопам. Артиллерия 256-го полка молчала. Артиллерийские наблюдатели, выдвинутые в окопы, сообщали, что они не видят целей, а так как снарядов на батарее было очень мало, то решили без толку не стрелять. По другую сторону речки появилась немецкая пехота и стала постреливать из винтовок и пулеметов. Елисаветградцы огня не открывали: нечего, мол, себя обнаруживать. Близко подходивших вражеских разведчиков отгоняли наши разведчики, выдвинутые вперед на временные позиции. Им удалось даже захватить пленных. Пленные говорили, будто бы подошла свежая немецкая дивизия, сформированная из студентов-добровольцев, что скоро она перейдет в наступление и покажет русским их «кузькину мать».

Действительно, на другой день на рассвете немцы внезапно открыли артиллерийский огонь и перешли в атаку. Весь день кипел бой. Елисаветградцы отбивали атаку за атакой. Но добровольческой дивизии германцев так и не удалось сбить с позиции 256-й полк. Пулеметчики каждый раз подпускали на близкое расстояние противника и срезали его своим убийственным огнем — пулемет «максим» страшная машина в умелых руках!

Осеклись германцы и двое суток вели себя спокойно. Убитые немцы лежали перед русскими окопами, и такой тяжелый трупный запах пошел от них, что не было никакого терпения. Да и ветерок еще тянул на нас. Немцы тоже страдали от вони, исходящей от распухших на жаре почерневших трупов, и стали прямо днем подбирать убитых. Наши им не мешали. Солдаты между собой договорились не стрелять — пусть подбирают убитых и хоронят, все вони не будет.

— Не то Бисмарк, не то Фридрих II сказал, что труп врага хорошо пахнет, но я в этом сомневаюсь, — засмеялся Генрих.

И стал Шимановский рассказывать пулеметчикам и случившимся тут пехотинцам, как живут и управляют цари, как против них происходят восстания, революции.

— Вот, к примеру, Франция, — воодушевляясь, говорил Геня. — Там нет короля, по нашему — царя. И ничего, народ живет куда лучше, чем мы живем.

— Ну, то ж французы, — вмешался Митрофан Иванович. — Они народ образованный, не потерпят несправедливости, а наш народ забитый, неграмотный, богобоязненный — вот и терпит все.

— Это правда, Митрофан Иванович, — согласился Генрих. — Но вот если взять Германию, у них есть свой царь Вильгельм II, «дружок» нашего царя Николая II. А ведь и немцы куда лучше живут, чем русские. Даже мы, поляки, и то хуже живем, чем немцы, хотя мы образованная и культурная нация...

— Ну, положим, это не совсем так, — перебил его Митрофан Иванович. — Был у нас пулеметчик Казимир Козыря, поляк, а сказать, чтобы он был образованный или там культурный, как ты выражаешься, нельзя. Такой же забитый и неграмотный, как и мы. Так что тут дело не в культуре. Все мы — украинцы, русские и поляки — одинаково страдаем, делиться нам не к чему.

— Правильно, Митрофан Иванович, делиться нам не к чему, но все же образование и культура имеют значение для прогресса нации, — разгорячился Генрих.

— Может, и так, да не об этом разговор, — сказал Шаповалов. — Надо сперва немцев разбить, а потом будем наводить порядки у себя дома.