— Это так говорят оборонцы, у немцев социалисты-шовинисты, а у нас даже социалисты-революционеры, — не унимался Генрих. — А вот есть социал-демократическая рабочая партия, так та призывает народ против войны, за превращение войны в гражданскую.

— Ну, а ты чего ж пошел на войну, раз тебя призывают против войны?

В это время со страшным грохотом разорвались рядом немецкие тяжелые снаряды, и вверх полетели доски, песок и глина. Попало прямо по окопам. Артиллерийская стрельба усилилась, затем застрочили немецкие пулеметы, и противник пошел в атаку. Все смешалось и покрылось дымом от разрывов. Ванюша тоже открыл огонь, хотя впереди ничего не видел. Немцы ворвались в окопы и стали забрасывать русских ручными гранатами. Наша пехота отступила.

— На запасную! — крикнул Шаповалов пулеметчикам.

Легко было скомандовать, но очень трудно исполнить. Прекратив огонь, Ванюша вместе с Генрихом схватили пулемет и побежали в тыл, осыпаемые пулями и осколками немецких гранат.

Наша артиллерия открыла огонь по своим окопам, уже занятым противником. Немцы заметались. Это замешательство помогло пулеметчикам добежать до запасной линии окопов. Там располагалась резервная восьмая рота. Как только пулеметчики вскочили в окопы, восьмая рота ударила по противнику дружными залпами и отбила атаку. В этот день удалось удержать вторую линию окопов.

Ночь прошла напряженно. Обе стороны подтягивали резервы, а утром немцы опять начали атаки, поддержанные сильным огнем артиллерии. Опять с остервенением пошли вперед немецкие добровольцы. С не меньшей злостью отражал вражеские атаки 256-й Елисаветградский полк, хотя держал оборону против целой дивизии. Атаки противника отбивались главным образом огнем с места. Однако во второй половине дня немцы устроили сущий ад и выбили полк с позиций второй линии. Третья линия не была подготовлена, пришлось обеим сторонам вести тяжелый огневой бой прямо на песке. У немцев было численное превосходство, да и упорства, настойчивости у них было больше. 256-й полк сдавал одну позицию за другой. Потери были огромны, впрочем, у врага их было еще больше: ведь немцы наступали, шли напролом под ружейным и пулеметным огнем. Наша артиллерия редко вступала в бой, у нее не было снарядов.

Пришло известие, что из Эйшишки выступил на поддержку 256-му полку дивизионный резерв — батальон 254-го Николаевского полка.

— Держитесь, братцы! — передавали по цепи призыв командира полка полковника Мартынова.

Нужно сказать, что эти слова не оставались без ответа. Командира полка солдаты любили. Любили за его человечность, справедливость. Он не отдавал солдат под суд, если даже это и надо было сделать. Плетью «опояшет» несколько раз, на том дело и кончится. Солдаты отлично знали, что такое суд на фронте — у всех слово «суд» ассоциировалось со словом «смерть». Несколько ударов плетью — это больно, но не столько физически, сколько морально. Человек надолго запоминает свой позор и старается искупить его, но это все-таки жизнь, а уж если умереть доведется, так в честном бою. Поэтому и сходили с рук полковнику Мартынову его назидательные уроки — другому бы несдобровать. К тому же и подход к солдату имел полковник: встретит, поговорит ласково, спросит о семье... Заботился, чтобы кормили солдат хорошо, чтобы помыли вовремя, дали отдохнуть и, что самое главное — строго-настрого запрещал мордобой в полку. Да и солдаты ему в этом помогали. Попробуй кто из офицеров ударь солдата, через день уже нет того мордобойца: «шальная» пуля унесла его «в мир иной». Это твердо усвоили господа офицеры, и о рукоприкладстве в полку не было слышно.

В необходимом месте и в необходимое время полковник Мартынов появлялся на белом коне в боевых порядках полка. Его седая развевающаяся борода была далеко видна. «Смотрите, смотрите, поскакал наш полковой командир! Ну, вылитый Скобелев!» — восхищались им солдаты.

Так и на этот раз. Кто-то увидел, как он проскакал на белом коне к батальону, что шел на помощь 256-му полку. И этого было достаточно, чтобы в солдатах возродился боевой дух. Бой разгорелся с новой силой. Ружейная трескотня и пулеметные очереди смешались в один нескончаемый шум. Слух о том, что полковой командир самолично ведет на поддержку николаевцев, утраивал силы солдат. А упорство на войне — великая вещь!

Наконец батальон достиг позиций полка, и елисаветградцы вместе с николаевцами перешли в контратаку. Пулеметчики старательно поддерживали свою пехоту. Ванюша беспрерывно вел огонь по немецким боевым порядкам; ползком, а где и короткими перебежками выдвигался с пулеметом вперед. Немцы выследили его, сосредоточили на нем огонь по меньшей мере трех своих пулеметов. Звук их стрельбы несколько напоминал «таканье» уток, огонь был более редким, чем у нашего «максима». Но и под этим огнем гибло немало русских пехотинцев и пулеметчиков.

Ванюша старался подавить немецкие пулеметы — он их ясно видел. «Вот бы наша артиллерия накрыла гадов», — пронеслось у него в голове. Но артиллерия упорно молчала. «Нет больше снарядов, не то что подвоза нет, а вообще нет снарядов — все уже выстрелили», — сообщал «Солдатский вестник».

Это было похоже на правду. Артиллеристы всегда ощущали нехватку снарядов. Заготовили их мало, считали, что, если иметь по тысяче выстрелов на орудие, хватит на всю войну с избытком, но вот прошел год войны — а снарядов уже нет.

— Да как же могли просчитаться генералы, ведь это меньше чем по три снаряда в день на орудие, если взять все на круг! — возмущались солдаты.

— Ничего, — успокаивали их офицеры, — скоро нам французы снарядов подбросят, вот тогда и начнем колотить немцев почем зря.

— Поколотишь их! А они нас, ваше благородие, не перебьют, пока мы от французов подмоги ждем?..

В разговор вмешался Генрих Шимановский.

— Начальство рассчитывало, что война скоро окончится. Считать-то считай, да не плошай. Немцы вот тоже рассчитывали закончить войну в три месяца, да сорвалось...

Теперь Ванюша на собственной шкуре испытывал плоды арифметических просчетов русских генералов. Батарейцы молчали. А немецкие пулеметы «такали» совершенно безнаказанно. Студенты-добровольцы шли смело, почти без маскировки, даже бравировали под огнем, расплачиваясь, впрочем, за это тяжелыми потерями.

Ванюша старался поточней нащупать немецкие пулеметы короткими очередями. Вот одна очередь легла выше — перелет, другая дала недолет, значит, можно переходить на поражение. Но тут, как на грех, кончилась лента. Немецкие пулеметы воспользовались этой заминкой и открыли шквальный огонь. Ванюша видел, как ложились немецкие пули, поднимая фонтанчики песка. Эти фонтанчики приближались к пулемету, еще миг — и Ванюша с Генрихом будут буквально перерезаны пополам. Ванюша даже глаза закрыл, съежился... Но что это? Стрельба прекратилась в тот самый миг, когда пули ложились всего в двух-трех шагах от пулемета. Раздалась новая очередь — пули вздыбили песок перед пулеметом. Потом очередь легла позади пулемета, потом слева, потом — справа. «Эх вы, пулеметчики!» — злорадно подумал Ванюша.

Тем временем Генрих, с перекошенным ртом, с забитыми песком зубами, подал трясущимися руками ленту в приемник, и Ванюша открыл огонь по немецким пулеметам всей лентой с небольшим рассеиванием. Немцы замолчали. Ванюша посмотрел на прицел, поправляя наводку, на стойке барабанчик показывал цифру «16», — значит, расстояние тысяча шестьсот шагов.

«Вот почему немецкие пули ложились так отвесно», — понял Ванюша. Надо уходить из поля поражения. Подхватив пулемет, он и Генрих понеслись во всю прыть вперед. Остановились шагов через сто — сто двадцать и заняли в сосновых посадках новую позицию.

На правом фланге снова появилась немецкая кавалерия. В дело вступили казаки. На этот раз они ринулись на немцев полным наметом и настигли-таки повернувших назад вражеских драгун, покололи их пиками как следует. Правда, не нанизывали их по нескольку на пику, как Кузьма Крючков на папиросных этикетках, но все же покололи, и из седел их пиками вынули немало. Пехотинцы были очень довольны успехом казаков и уже больше не посмеивались над бородачами, как раньше. Бывало, кричали им: