Не было среди возвращавшихся и Изока...

Византийцы задержали его как заложника и на все просьбы князей отпустить Сына Всеслава отвечали отказом.

VI

Остатки флотилии только ещё подходили к устью Днепра, а на его берегах уже было известно, что князья возвращаются.

Плач стоял на Днепре. Не было селения, где бы не оплакивали ушедших и не возвратившихся.

Князей, впрочем, никто не обвинял. Всем было известно, при каких обстоятельствах потерпели они ужасное поражение.

О том, что князья переменили веру, никто на Днепре не говорил. Все считали это их личным делом.

Но плач не прекращался: слишком уж многие не вернулись домой.

Узнал обо всём и Всеслав. Узнал и стал думать глубокую думу: «Вихрем так и разметало... Христианский Бог, говорят, против них пошёл. Нет, что ни говори, а с Рюриком или с Олегом ничего подобного не случилось бы... А тут — князья!.. Пировать да к бабам ластиться — на это их станет, а воевать да врагов бить — нет их... Шутка ли — и дружина погибла, и струги потеряли, и сами с пустыми руками возвращаются! Где и когда и у кого это видано и слыхано? Дружину потерять — в ратном деле, мало ли что бывает! Сегодня счастье за одних, завтра за других — так то в честном бою, а тут без всякого боя... Подойти, стать и потерять всё... Тоже в фиордах родились, с викингами ходили, а бури заметить и остеречься не могли... Бури! Когда её в Скандинавии каждый мальчишка носом чуять должен! А потом вдруг свою веру бросили и в чужую ударились. Может, эта вера и хорошая, всех вер лучше, да и вернее всего, что так, коли их Бог Сам помогает: бури посылает, а всё же на отцовскую менять её не следует.

И как менять-то! Потихоньку, одному! Уж если князь признал, что чужая вера лучше своей, так и объявил бы он о том народу, собрал бы его, пошёл бы с ним, завоевал бы её, веру эту, да вместе с народом и принял бы, а так, тайно!»

Всеслав глубоко был возмущён поступком Аскольда.

Однако он с нетерпением ожидал возвращения князей, думая, что они привезут ему любимого сына.

И вот киевский народ высыпал на берег Днепра встречать возвращавшихся князей.

Вот наконец показались паруса стругов. Но как их мало! Столько уходило и столько вернулось!..

Всеслав ждёт князей, кипит его сердце, волнуется... На корме княжеского струга он видит Аскольда, с ним Дир, «жрецы» христианского Бога, и больше никого...

   — Где же Изок, княже? — весь дрожа от волнения, спрашивает Всеслав.

Аскольд потупился, молчит...

   — Он остался в Византии! — поспешил ответить за брата Дир.

   — Почему?

   — Заложником!

Нахмурился, потемнел Всеслав, но ни слова не сказал более.

И князья ничего не сказали.

В палатах князей, когда Аскольд рассказывал всё происшедшее, Всеслав тоже молчал, но когда тот кончил говорить, поднял голову и голосом, в котором слышались и мука, и негодование, спросил:

   — Княже, а как же твоя клятва?..

Что мог ответить Всеславу на этот вопрос Аскольд?

Византия осталась неприкосновенной, Изок не был возвращён отцу, клятва, страшная клятва, осталась не исполненной!

«Нет, не князья это, не князья! Даже держаться по-княжески не умеют!» — с тоской подумал Всеслав.

Аскольд продолжал далее свой рассказ о неудачах похода и сделал ошибку. Он подробно описал богатство и великолепие Константинополя и даже, что было всего неосторожнее, поведал о его полной беззащитности.

   — Когда же ты поднимаешь новый поход, княже? — спросил Всеслав.

   — Больше никогда! — горячо воскликнул в ответ ему Аскольд.

   — Как никогда?

   — Вечный мир будет теперь между Киевом и Византией!

   — Вечный? — с изумлением переспросил князя Всеслав.

   — Да!

   — Почему?

   — Я заключил договор об этом.

   — Не спросив народа?

   — Я — князь, и мне спрашиваться не у кого! — гордо ответил Аскольд.

   — Тогда расскажи мне, в чём твой договор с византийцами?

Аскольд подробно передал содержание договора. Всеслав сразу понял, что означает подобный договор.

   — Да что же ты наделал, княже! — воскликнул он.

   — Как что? Я тебя не понимаю.

   — Киев по этому договору стал рабом Византии и сам ничего не выиграл. Мало того, ты не один Киев продал Византии, ты и Ильмень наш отдал ей... А что ты получил взамен того, что сам дал?..

   — Вечный мир, вечный покой...

   — А что в них, если закабалена родина... И ты будешь держаться этого договора?

   — Как же иначе? Я поклялся в этом.

   — Ты был слеп!

   — Не тебе меня учить! Ещё раз тебе говорю: я князь!

Всеслав только тяжело вздохнул в ответ.

«Не князья, не князья это!» — ещё раз подумал он.

Когда Всеслав ушёл к себе, тяжело было у него на душе... Изок томится в плену, нового похода не будет. Это очевидно. Договор, позорный для славянства договор заключён. Нет и надежды на то, чтобы, помимо князя, поднять новый поход. Из Скандинавии в Киев никого не осталось, а славяне — за князей. Они не послушают его, Всеслава, не пойдут за ним, как шли за князьями. Кто же тогда выручит из византийского плена Изока, кто вызволит славянство из-под позорного ярма Византии?

Тяжело было на душе Всеслава. Припомнилось ему прошлое, и прежде всего Ильмень. Там ведь княжит Рюрик, этот сокол, перед которым всё окрест трепещет... Там с Рюриком и Олег, этот храбрец из храбрецов скандинавских, не останавливавшийся ни перед чем, ни перед какой бы то ни было опасностью. Он бы уже не предал своей земли, не испугался бы бури... Вот у кого нужно просить защиты... Вот кто поможет освободить Изока, смыть пятно позорного договора с Киева! Но ведь прежде Византии они должны будут прийти сюда... Тогда Аскольд и Дир погибнут!.. Ну и что же? Погибнут ведь только они, а не весь народ приднепровский. Договор заключён ими — не будет их, и Киев будет свободен от договора...

До утра не сомкнул глаз Всеслав — всё думал и чем дольше думал он, тем всё более и более укреплялся в своих мыслях.

На следующий день пришёл он к князю, всё обдумав.

   — Княже! Долго мы жили с тобой, вместе хлеб-соль водили, — сказал он Аскольду, — но теперь прости, не слуга я тебе больше.

   — Как, что? — встревожился Аскольд.

   — Так, ухожу я, прости...

   — Куда же ты идёшь?

   — Куда ветер подует!.. На все четыре стороны! — уклончиво ответил Всеслав.

VII

В Киев редко приходили вести с великого озера славянского.

Но если бы приходили они чаще, то Аскольд и Дир узнали бы о той тяжёлой борьбе, которую пришлось выдержать с ильменскими славянами их бывшему другу...

Рюрик, подавив наконец рознь, стал княжить на Ильмене спокойно. В это время появился на Ильмене Всеслав. Его приняли в княжьих хоромах на Рюриковом городище. Сам князь тотчас же поспешил принять его в свои объятия. Да и как было не принять старого товарища — ведь это был Всеслав, не раз и не два деливший с Рюриком опасности и труды походов. Но более всех обрадован был появлением Всеслава Олег. Он принёс ему весточку о тех, кого Олег в глубине души считал изменниками их общему делу. Никак он не мог забыть того, что объявили они князю, которым они были посланы покорить под его власть земли приднепровские, после того как осели там: «Ты будешь конунгом на севере, а мы — на юге, — уведомляли ярлы Рюрика, — и друг другу не помешаем мы, если же понадобится помощь тебе наша, можешь на нас рассчитывать. Готовы мы вступить с тобою в союз; изменниками нас не считай, потому что не давали мы тебе клятвы в верности, и ярлы мы свободные, ни от кого не зависимые». Независимые! А разве он, Олег, конунг Урманский, зависим от кого-нибудь? Он зависим только от уз дружбы и не изменил этим узам. Он предлагал Рюрику пойти и наказать виновных, но тот не пустил его.

— Нет, мой брат, нам и здесь ещё слишком много своего дела. А Киев рано или поздно от нас не уйдёт — всё равно будет наш, как и вся земля славянская. Ярлы нам же ещё услугу делают, к Киеву дорогу прокладывают. Нам после них легче будет пройти, потому что они такие же варяги, как и мы. Поэтому-то и оставим их в покое до поры до времени, пусть они там забавляются, будто они новое великое княжество на юге основали... всё равно их княжество к нам перейдёт. Да и сами ярлы наши Аскольд и Дир совсем нератные люди. Они к тихой, мирной жизни склонны. Это ты знай!