Когда князья введены были к Фотию, то патриарх был окружён такой пышностью и великолепием, что простодушные норманны поверглись перед ним ниц.

   — Встаньте, — сказал им Фотий, — поклоняйтесь Единому Богу, я же недостойный и смиренный служитель Его на земле... Призвал я вас, чтобы говорить с вами. Слышал я уже от многих теперь, что смягчились сердца ваши и желаете вы познать истинную веру в Бога живого... Отвечайте, правда ли это?

   — Правда! — твёрдо отвечал Аскольд.

   — Вы радуете меня, и на небесах радость... Посмотрите на небо, которое вело вас к истине: ты, витязь, — обратился патриарх к Аскольду, — был в горе, тоске и отчаянии, ты поддался им и поднял меч на святой город, но небо показало вам свою силу, разметав вас по морским пучинам. Не затем ли оно привело вас сюда к святому городу, чтобы просветить и вразумить вас? И не свершилось ли это? Правду ли я говорю? Отвечайте!

Оба князя ответили утвердительно.

   — Я рад тому, что вы сами сознаете это! — продолжал патриарх. — Но если вы познаете истину, то должны утвердиться в ней крещением... Вместе с этим вы должны забыть всё ваше прошлое, вы должны вновь родиться и стать другими людьми. Вы должны возлюбить другого, как самого себя, забыть про битвы, про войны и быть готовыми лучше самим умереть, чем пролить кровь брата вашего.

Голос Фотия звучал с необыкновенной торжественностью.

   — Отвечайте! Готовы ли креститься вы? — строго спросил патриарх.

   — Готовы! — в один голос отвечали князья.

   — И не отступите от этого решения?

   — Нет!

   — Тогда примите моё благословение, и вы будете скоро причтены к Христову стаду, заблудшими овцами которого вы были досель.

Он встал со своего трона и благословил склонившихся перед ним киевских князей.

Но Вардас не намеревался ограничиться одним только крещением киевских князей.

Хотя он видел, что и тот, и другой совершенно изменились под влиянием патриарха, ежедневно наставлявшего их в правилах христианской веры, старый хитрец задумал ещё прочнее приковать к Византии обоих её недавних врагов, приставив к ним преданных людей и людей таких, которые могли бы приобрести на Аскольда и Дира безграничное влияние.

   — Когда мне удастся это, я наконец успокоюсь! — говорил он Македонянину.

   — Но, несравненный, прости моему неразумию, — недоумевал тот, — я не вижу, как это можно устроить.

Вардас с хитрой улыбкой посмотрел на своего любимца.

   — А как бы ты думал, Василий? — спросил он.

   — Я уже сказал, что ум мой не находит средства...

   — Додумай!

Македонянин пожал плечами.

Право не знаю. Таким человеком мог бы явиться друг, но для того, чтобы завязались узы дружбы, пребывание варваров слишком кратковременно. Кроме же друга, вряд ли кто мог бы иметь на них влияние...

   — Так, так! Ты, мой Василий, на верной дороге, — закивал Вардас головой, — ты совершенно справедливо говоришь, что только друг мог бы сдерживать варваров.

   — Но где же взять его? Ведь в дружбу войти нельзя насильно или против воли.

   — Справедливо, но это касается мужчины, а что ты скажешь о женской дружбе?

Василий улыбнулся.

   — Я начинаю понимать тебя, великий! Ты хочешь...

   — Женить варваров на наших девушках! — закончил за него Вардас. — Это будут самые прочные цепи, которые прикуют их к престолу нашего Порфирогенета.

   — Мудрейший, ты прав, как и всегда, — воскликнул Македонянин, — твой ум всеобъемлющ, и я могу только преклониться перед ним... Ты прав! Ничего прочнее таких цепей не может быть. Но, признаюсь, я опасаюсь одного...

   — Чего?

   — Будь милостив и выслушай меня, хотя я заранее уверен, что ты найдёшь средства избежать затруднений.

   — Говори, говори!

   — Я боюсь, найдётся ли в Византии женщина, которая решилась бы стать женой варвара?

Вардас улыбнулся.

   — Ты думаешь, что это будет трудно?

   — Да, мудрейший!

   — Действительно, это могло бы быть большим для нас затруднением, — заговорил цезарь, — но при желании, я думаю, всё возможно... Неужели во всей Византии не найдётся девушки, которая решилась бы пожертвовать собой ради пользы своего отечества... Если не найдётся женщины, настолько любящей родину, чтобы принести ради этой любви жертву, то Византия может купить её... Что ты думаешь об этом, Василий?

   — Я согласен, что всё возможно при желании, но мне приходит в голову ещё одно затруднение.

   — Какое?

   — Как заставить варваров вступить в брак? Ведь насилия тут быть не может. Должна быть любовь, против воли полюбить никого не заставишь... Варвары же не будут рассчитывать, что им выгодно, а что нет. Для них брак по расчёту не существует, они недостаточно просвещены для этого..

Вардас улыбнулся. Очевидно, у него уже был готов ответ.

   — Ты как будто бы прав, Василий, — начал он, — в самом деле варвары недостаточно просвещены, чтобы рассчитывать выгоды брачного союза и вступать в него без сердечного влечения, но ты только что подтвердил мои слова, что при желании всё возможно. Так?

   — Да, я это сказал, мудрейший.

   — Так я уверен, что эти слова останутся справедливыми и в этом случае.

   — Но как?

   — Погоди. Ты говоришь, что у Аскольда была подругой матрона Зоя?

   — Да.

   — Я её помню... Помню, как она отправилась в Херсонес и была захвачена варварами. Ты же мне сообщил, что Аскольд очень любил её?

   — Да, её гибель вызвала этот набег, так счастливо закончившийся для нас благодаря чуду.

   — Вот я и думаю: неужели во всей Византии не найдётся женщины похожей на эту несчастную Зою?

   — Мудрейший! — вскочил со своего места Македонянин. — Тебе нужно только удивляться. Ты велик во всём... Как всё теперь ясно, как всё складывается хорошо для нас... Ведь я знаю такую девушку, я видал её здесь, во дворце, и был поражён её сходством с Зоей.

   — Вот видишь! Кто же она?

   — Её зовут Ириной. Это кроткое, милое существо, покорное старшим. Я не думаю, что с её стороны мы встретим сопротивление нашим планам...

   — Ты всё-таки узнай и доложи мне... А теперь иди! Недуг телесный ослабил меня, и я должен отдаться покою...

Василий вышел. Он сам прекрасно понимал, что женитьба на византийке свяжет киевских князей гораздо прочнее, чем все договоры, заключённые с ними.

Он немедленно начал приводить план Вардаса в исполнение и прежде всего посетил отца Ирины.

Когда он услышал, с чем явился к нему Василий, то пришёл в восторг. Дочь его становилась княгиней могущественной страны, и, кроме того, он мог надеяться, что эта услуга Ирины не будет забыта, пока в силе Вардас и Македонянин и есть надежда на повышение...

Ирина была приглашена к Василию, и тот смог убедиться, что не ошибался: сходство девушки с несчастной Зоей было поразительное.

Он поручил отцу подготовить девушку, а сам с обычною своею находчивостью принялся за Аскольда.

О Дире он не особенно беспокоился, зная, что главным был именно Аскольд!

В течение нескольких дней при каждом свидании хитрый царедворец расспрашивал Аскольда о Зое, об его любви к ней, словом, старался напомнить князю об утрате. Он достиг своего. Его слова разбередили только что успокоившуюся рану. Образ Зои снова появлялся перед Аскольдом, лишь только он закрывал глаза. Но со стороны византийских политиков это была очень опасная игра. Аскольд, припомнив любимую женщину, стал припоминать и свою клятву. Впечатление, произведённое чудесной бурей, сглаживалось. Аскольд начинал хмуриться и даже прервал свои беседы с Фотием.

Но Василий знал, что делать.

В одно из свиданий с князьями он сказал:

   — Я достиг высоких почестей, но не чувствую себя счастливым...

   — Что так? — спросил Аскольд.

   — Увы, у меня нет детей!.. Свои ласки я должен отдавать чужим... Позвольте мне, князья, показать вам ту, которую я предполагал назвать своею дочерью.

Не дожидаясь ответа, он хлопнул в ладоши. Двери распахнулись, и вошла Ирина.