— Но что же вы хотите от нас? — воскликнул Дир, видя, что его друг не в состоянии от гнева и стыда выговорить даже слова.
— Чего мы хотим?
— Да, чего?
— Чтобы вы вели нас!..
— Куда?
— На Византию!
— На Византию, на Византию! Все пойдём! — загремели по гриднице голоса. — Вы должны повести нас, а иначе мы прогоним вас...
— Слышишь? — шепнул Ульпиан Валлосу.
— Да, но мы не допустим этого! — отвечал, улыбаясь, тот.
— Это будет трудно!
— Но не неисполнимо... Поверь мне, как бы они ни храбрились, а без Аскольда и Дира ни в какой поход они не пойдут... Но послушаем, что скажет князь...
— Знаем мы ваши желания, друзья, — несколько дрожащим от волнения голосом заговорил Аскольд, — и готовы исполнить вашу просьбу!
Крики восторга огласили гридницу.
— Только дайте обдумать нам всё, — продолжал князь, — и, клянусь Перуном и Одином, и громящим Тором, мы исполним вашу просьбу?
После ухода Аскольда и Дира гридница начала быстро пустеть.
Первыми поспешили уйти византийские гости. Всё, что они здесь видели и слышали, было для них так неожиданно, так поразило их, что они боялись теперь за себя больше, чем за родину...
За ними удалилась часть норманнской дружины и киевлян.
В гриднице остались только Руар, Игелот, Стемид, Ингвар, скальд Зигфрид и Всеслав.
— Честь тебе великая, вдохновенный скальд, что ты своей дивной песнью разбудил уснувшие сердца наших ярлов, — говорил Руар, пожимая руку Зигфриду.
— Мною руководил светлый Бальдер — ему честь и хвала! — с улыбкой отвечал тот.
— Но всё-таки твоими, а ничьими иными устами говорил он с Аскольдом!
— Долг скальда было сделать то, что сделано мною. Но не будем говорить об этом!.. Итак, ваше желание исполнено, витязи!
— И моё также! Спасибо тебе, норманнский баян! — вдруг сказал Всеслав.
— И твоё, славянин? — с удивлением воскликнул Зигфрид.
— Да, и моё!
— Но это не похоже на кроткий нрав ваших людей.
— Может быть! Но не забывайте, что я — славянин только по рождению... Лучшие годы провёл я в вашей стране, там я оставил всё славянское и вернулся на родину с вами настоящим варягом.
— Это мы знаем, ты всегда был храбрецом.
— Благодарю! Византию же я ненавижу! Ненавижу всеми силами своей души, будь проклята она! И если только боги будут ко мне милостивы, в крови её детей я утоплю свою ненависть... О, скорее бы поход...
— Ты, Всеслав? Ты ненавидишь Византию? Ты хочешь мстить ей? За что? Что она тебе сделала? — раздался вдруг грустный голос.
Все обернулись. У двери стоял незаметно вошедший в гридницу князь Дир.
— Скажи же, Всеслав, за что ты ненавидишь Византию? — повторил он.
— За что? Ты хочешь знать, княже? — сверкая глазами, воскликнул тот. — Так вот за что! Византийцы у меня отняли сына.
— Это мы знаем...
— Так разве не обязан я найти его? Я для этого хочу пойти на Византию.
— Но Византия велика.
— Всё равно! Я найду его, хотя бы для этого мне пришлось пройти всю её от края до края. — О княже, умоляю тебя, уговори Аскольда повести нас... Клянусь Перуном, я соберу славян, и мы все пойдём за вами.
Дир молчал.
— Что же ты молчишь, княже? — спросил Всеслав. — Или тебя не трогают горе и печаль твоих соратников!
— Оставь, Всеслав, — промолвил Дир, — ведь, ты знаешь, мы оба любим тебя!
— Что мне ваша любовь! — грубо проговорил Всеслав. — Я сам знатнейший из приднепровских старейшин! Если у варягов смелости не хватит и вы будете сидеть сложа руки, я подниму славян и пойду на Византию с ними. Ведь не для пиров да охот не только норманны, но и мы — славяне — избрали вас своими князьями... Эх, если бы был между ними Рюрик.
Дир нахмурился.
— Что же было бы? — с раздражением спросил Дир.
— Быстрым соколом полетел бы он к берегу, кинул бы клич и поняли бы всё, что не баба заспанная, а князь у них!
— Молчи, несчастный! — яростно крикнул Дир, хватаясь за меч.
— Зачем молчать? Я говорю, что следует, а ты напрасно за меч хватаешься!.. Прялки он у тебя в руках не стоит!
Схватка была неизбежна, но вдруг раздался громкий голос Аскольда.
— Слушайте! — сказал князь. — Вы все здесь говорите о походе на Византию, но что принесёт нам этот поход?
— Потешимся!
— Только! А сколько из нас не вернутся?
— Валгалла ждёт храбрых!
— Это так, но что мы выиграем? Зачем нам Византия?
— Олоф бы не так рассуждал, — послышался голос Рулава.
— То Олоф... Он не умеет думать... Нам доверился весь этот край, мы должны оберегать его, а не гнаться за неизвестным...
— Но ты конунг наш!
— Хорошо, что же из этого?
— Ты должен нас вести к. славе!
— Вы хотите Византии?
— Да!
— Будь по-вашему! Хотя бы на горе вам!
Едва он произнёс эти слова, как все кинулись целовать его, и стены княжеские потрясли громкие крики:
— На Византию! На Византию!
III
Могло показаться необыкновенною дерзостью то, что жалкая кучка варягов, будь она даже подкреплена славянами, осмеливалась думать о нападении на великолепную столицу великой Восточной римской империи, владычествовавшей над полумиром.
Дерзкое намерение киевских варягов имело шансы на успех. Константинополь достиг высшей степени своего великолепия, а вместе с тем и слабости благодаря бесчисленным переворотам, при которых то и дело менялись правители.
Редко кто из императоров занимал престол по праву наследства. Их называли Порфирогенетами, то есть рождённые в порфире.
Таким Порфирогенетом был Михаил III, внук Михаила Заики, сын императора Феофила, сначала страстного гонителя иконопочитания, потом под влиянием своей благочестивой супруги Феодоры и патриарха Мефодия раскаивавшегося в своих еретических заблуждениях.
Его сыну Михаилу народ дал ещё одно прозвище — «пьяница». Оно было дано Михаилу за его пристрастие к оргиям.
После отца Михаил остался в четырёхлетнем возрасте, и управление перешло к матери малолетнего императора, благочестивой императрице Феодоре, при которой был совет из трёх высших византийских чиновников с братом Феодоры Вардасом во главе.
Несмотря на постоянные заботы благочестивой Феодоры о воспитании сына, руководство которым было поручено его дяде Вардасу, Михаил оказался человеком совершенно неспособным к правлению, слабохарактерным и развращённым.
Известно, например, что он не раз, подражая Нерону, выступал на ипподроме, к великому смущению Всего народа, простым возничим.
Личного участия в делах управления он почти не принимал, предоставляя его матери и дяде. Управление Феодоры ознаменовалось прежде всего восстановлением иконопочитания, установлен был и праздник Торжества Православия.
В это время сарацины всё более и более распространяли свою власть в Сицилии, и византийцы могли удержать в своих руках только восточную часть острова с Таорминой и Сиракузами. Борьба с арабами на восточной границе и морской поход против арабских пиратов, занявших остров Крит, окончились неудачей.
Когда Михаил возмужал, то решил прежде всего избавиться от опеки своей матери. Вскоре после войны с Борисом болгарским, закончившейся мирным договором, Михаил низверг свою мать и, объявив себя новым Нероном, не последовал ему только в одном: Феодора была не убита, а заключена в монастырь, где и окончила свою жизнь. Её место занял Вардас, к которому и перешло всё управление. Вардас был выдающимся политиком своего времени, но низложение им патриарха Игнатия и то гонение, которому он подверг этого великого мужа, причисленного церковью к лику святых, с возведением на его место Фотия, повело к распре с папой Николаем I, имевшей своим последствием разделение церквей. В последовавшей затем борьбе с болгарами Византии посчастливилось. Был заключён почётный мир, и болгарский царь Борис последовал примеру Ростислава моравского, обратившегося к Михаилу с просьбой прислать к нему вероучителей христианства, что и было сделано, после чего он принял крещение. Между тем на Востоке борьба продолжалась. Союзниками магометан были павликиане. Византийский полководец Лев успешно боролся с арабами, но походы самого Михаила всегда оканчивались неудачами. Победы брата Вардаса, однако, обеспечили Византии спокойствие на Востоке. Но вскоре после этого над ней разразилась неожиданная гроза в виде нашествия норманнов, пришедших в Византию из Скифии.