И ярлы не ошиблись!..

На Днепре всюду принимали их как самых дорогих и желанных гостей. Да и сами витязи старались расположить к себе кротких киевлян. Они были добры, ласковы, их владычество скорее было полезно, чем тягостно.

Киевляне видели это.

   — Вот вы говорили, — упрекали они противников варягов, — что от них нам ничего, кроме зла, ждать не приходится, что они на нас непременно смертным боем пойдут.

Ничего этого нет! И дома наши не сожжены, и кровь наша не льётся.

   — Погодите, увидите сами, — отвечали другие, но им уже никто в Приднепровье не верил.

Ярлов и их дружину принимали везде с большим почётом. Повсюду к ним обращались с одной только просьбой — избавить от хозарского ига.

   — Здесь мы и останемся, — объявили Аскольд и Дир дружинникам, когда их ладьи подошли к столице Приднепровья. — Близка отсюда нам будет и Византия, и в руках наших будут и пороги все, и волок, а с ними вместе и конец великого пути «из варяг в греки».

Так и остались пришельцы с Севера княжить в Киеве.

Мирно зажили кроткие поляне под властью чуждых им властителей. Хозары были прогнаны. Споры и раздоры в родах затихли. Для всех так же, как на Ильмене, стала единая правда. И бедный, и богатый, и знатный старейшина, и самый захудалый из родичей знали, что в Киеве есть у кого отыскать справедливость.

Киев, как только установился мир и порядок, рос не по дням, а по часам.

Со всех сторон сходился теперь в него народ торговый. И от господина Великого Новгорода приходили сюда с товаром «гости» — гости степенные, важные. Часто появлялись суровые норманны из далёкой Скандинавии, а с ними и разные люди приходили: видел теперь Киев и живых, вечно весёлых франков, с восторгом рассказывающих про свою Лютецию, и огромных рыжеволосых бриттов, и степенных, невозмутимых тевтонов. Все они появлялись сюда с самыми разнообразными товарами, находя Киев удобным местом для мены. Бывали в Киеве нередко и гости из таинственной и далёкой Биармии. Являлись они туда с великолепными мехами и другими пушными товарами, да такими, что, кроме как от них, здесь, в Киеве, и достать нигде не было возможности. Но более всего понабиралось сюда хитрых, пронырливых византийцев, которые чувствовали, что тут им всегда нажива будет, что можно здесь выбрать самое лучшее из навезённых со всего края товаров. С ними приходили и сухощавые итальянцы, и персы, и люди из только что нарождавшегося тогда царства армянского. Появлялись здесь и чёрные люди с запасами слоновой кости, золотом, и драгоценными камнями. Страну свою они называли Эфиопией и говорили, что их владыки происходят от мудрого царя израильского Соломона.

Весь этот собиравшийся отовсюду люд был спокоен и за себя, и за своё имущество. Никого и никому, ни варяга, ни славянина, не дали бы в обиду князья киевские Аскольд с Диром.

Переменились князья, совсем переменились с того времени, как храбрые и беспечные, они вместе с Рюриком делали набеги то на землю франков, то на бриттов, то на пиктов, то на страны приильменские.

Так же оба они и отважны и храбры были, как и прежде, только молодость уходила от них, не манил их, как прежде в дни весны их жизни, шум битвы. Чудный край своими красотами заставил растаять лёд вокруг скандинавских сердец и забыть чарующую прелесть Валгаллы. Они увлеклись благодатным покоем, отдались ему и жили теперь для счастья тех людей, которые вверили в их руки и свою судьбу, и своё спокойствие.

И киевляне понимали их.

   — Ласковее князей наших искать — не найдёшь! — говорили в Киеве.

   — Что солнце они на небе!

   — Вон на Ильмене не так! Там из их роду же князь, а, рассказывают, совсем другой. Забрал ильменцев в ежовые рукавицы и держит их — дохнуть не даёт... Вот как!

   — Так то на Ильмене!.. Там ежовые рукавицы нужны... Без них не обойдёшься.

   — Особенно с новгородцами...

   — Верно! Ух, эти сорвиголовы! Таких буянов поискать ещё.

   — Мы вот не то: коли нам хорошо, так и живём мы мирно и смирно...

Так говорили на Днепре.

Но нет на земле полного счастья для людей.

Как ни счастливы были князья киевские Аскольд и Дир, а нет-нет да и защемит тоскою их сердце.

Вспоминалась им прежняя их жизнь... Слышался отдалённый шум битв, звук воинских рогов, звон мечей, стук секир о щиты... Они вспоминали Рулава.

Да, в светлой Валгалле охотится теперь старый воин за чудесным вепрем. Устав от охоты, пирует он в пышном чертоге Одина. Дивной красоты валькирии ласкают его там, а на земле скальды, в своих вдохновенных сагах восхваляя его, хранят в памяти потомства его славное имя...

А их имена никто не вспоминает да и не вспомнит... Скальды не сложат в честь их вдохновенной саги, ни одна мать не назовёт их именем своих сыновей... Даже и имена их стали не те... Они забыты, забыты навсегда...

Они — воины старого Биорна... Валгалла не ждёт их. Они забыли, что каждый норманн рождён для войны...

И грустно становилось витязям, когда такие мысли приходили к ним...

   — Что нам делать? — спрашивали друг друга Аскольд и Дир.

   — И дружина скучает... столько молодцев без дела сидят...

   — Идём в поход!

   — Куда?

В самом деле, куда? Не на Ильмень же! Там ведь свой, там великий Рюрик, там смелый Олоф с храброй дружиной.

   — В Биармию идти?

   — А где она? Ищи её — не найдёшь...

И всё чаще и чаще обоим витязям приходила на память Византия...

II

Не одни князья подумывали о Византии...

Было в княжеской дружине много горячих голов, считавших, что «нет в мире лучше дел войны». Они не роптали на Аскольда и Дира за их бездействие открыто, но между собой в разговорах только и вели речь о близкой Византии...

Всем в Киеве от неезжих гостей прекрасно известно было, что в столице великой империи Востока скопились богатства целого мира, что народ там изнежен и беспечен, что оборона слаба, и потому-то манил к себе, как запретный плод, скучавшую княжескую дружину города св. Константина.

   — Не узнать совсем наших конунгов! — говорили старые варяги, — куда их прежняя храбрость делась, совсем другими стали.

   — Засиделись на одном месте... Аскольд обабился... Не до того...

   — Так других послали бы... есть ведь кого... Мало ли здесь воинов...

   — Ещё бы! Вот Всеслав, даром что не норманн, а славянин — храбрее льва!

   — Уйти бы от них самим.

   — Мало нас здесь... Ничего не выйдет...

   — И славяне пойдут за нами.

   — Ну, те без князей, да Всеслава и шагу одного вперёд не сделают.

   — Пожалуй что так!

   — А следовало бы! Мечи позазубрились, тетивы у луков поразвились...

   — Поговорили бы с Аскольдом и с Диром.

   — Так они и будут слушать!

   — А что же? Хотя они и ярлы, а без нас ничего не значат.

   — Да вот пир будет, тогда... Скальда Зигфрида попросим. Он усовестит.

Так и решено было среди варягов завести с князьями речь о набеге на Византию во время пира.

Любили оба витязя попировать время от времени среди своей дружины, именитых киевлян и почётных гостей. Созывались они ради этого случая в княжеские гридницы, уставленные столами, усаживались за них, и начинался пир.

Подавали на стол жареных кабанов, рыбу всякую, птиц, что поставляли к княжьему двору охотники из окрестных дубрав, а крепкий мёд и вина фряжские на пиру рекой лились.

Во время пира выходил сначала скандинавский скальд с лютней, а после него славянский баян вещий с гуслями. Начинали они петь своими старческими голосами, каждый про свою старину, и, слушая скальда, забывали князья и тоску свою и горе, переносились в родимую страну, её фиорды, и тоска как будто отходила от них на мгновение, чтобы потом явиться с новою силою, как только в княжем тереме замолкал шум весёлого пира.

Не забывали новые князья и своего киевского народа.

Пока они пировали в гридницах, на теремном двору также шёл пир для простого народа. Выкатывались из глубоких подвалов целые бочки крепкого пенного мёда. Те пили мёд и вино, похваливали да славословили князей своих любимых.