Эх! Вздыхаю… Как и многие вздыхают, слышу.

Тут же, от шеи, глубоко в мозг, неожиданно пробила вдруг сильная сковывающая боль. Ох, ты, гад, фурункул проснулся! — дал о себе знать. На стрельбище примёрз, наверное, гадёныш, а тут отогрелся и начал припекать. Опять я его нечаянно зацепил воротником шинели. Шинель такая жёсткая, — подбородком шаркнешь нечаянно по воротнику, ощущение такое, как по наждачке лицом проехал, аж, слезу прошибает. А тут, фурункул! Я и забыл о нем. Тоже, видать, гад, согрелся. Приедем, надо будет сразу сбегать на перевязку в санчасть, пусть посмотрят. Может, пора его выдавить? Самому!.. Нет, в санчасти сказали, чтобы ни в коем случае сам ничего не делал. Может произойти заражение или что-то еще там плохое, не помню. Но резать — это вообще ужасно, это же очень больно… Я, например, не выдержу. К этой болячке вообще притронуться невозможно, чуть задел — в глазах темнеет, не то что резать. От одной этой мысли мне уже становится плохо. Может он, гаденыш, сам как-нибудь выскочит. У ребят такое было, я видел.

Мама, роди меня обратно! Пошел уже третий месяц, как я в армии.

Ма…

Похудел почти на десять килограммов. Да мы все здесь теперь такие «воздушные», ходим, качаемся. Всё время хочется спать и есть, есть и спать. Заметил: за два с лишним месяца я приобрел стойкое отвращение к столовской еде. Один только её запах вызывает у меня тошноту. Никак не могу к такой еде привыкнуть. В первые пару недель мы, за столами, всё съедали, даже не хватало. Катастрофически не хватало тех порций. Сейчас же наоборот — многое остается на столах: кто ест только первое, кто только второе, кто только чай или компот с хлебом… Хлеб!.. Вот хлеб, естественно, все едят. Только давай. Но остальное всё абсолютно невкусное, просто несъедобно. От такой еды у меня сразу же начинается изжога. Почему это?.. Если и дальше так пойдет, не знаю, как и вытяну. Скорее бы закончить эту учебку, да попасть куда-нибудь в полк или в роту, может быть там лучше с едой.

А остальное… Болячки? Болячки на ногах вроде заживают. Нас недавно осматривало медицинское начальство. Мы опять прошли по всем кабинетам. У меня обнаружили, вот хохма — неполадки со зрением, какой-то астигматизм, говорят, — сложная диоптрия. Я в этом, конечно, ничего не понял, а то, что носить теперь очки нужно будет всегда, воспринял скептически. Ха, я — в очках? Мне выписали очки и предупредили: для постоянного ношения, парень, понятно? Для постоянного! Так точно, отвечаю. А про себя решаю: хрен там! Буду я еще позориться с очками. Кстати, вчера уже и получил. Надел очки, посмотрел на себя в зеркало: «Ё-кэ-лэ-мэ-нэ! Мартышка и мартышка, один в один». Смехота и позоруха!.. Глаза большие, лицо худое, щеки ввалились, нос толстый и уши огромные. Ни в сказке сказать, ни пером описать. Ночной кошмар, называется! Пробовал ходить в них — вообще почему-то хуже вижу. От них еще и голова потом начинает сильно болеть. Двойной кошмар, получается, бляха муха! Ну, дела! Медики успокаивают, ничего, мол, это первое время так, потом привыкнешь. Зачем привыкать, если я хуже в них вижу? Чёрт-те что получается!

Не пойму, как же это я там, на призывном пункте, все медицинские комиссии на «отлично» прошел, а? Еще и гордился этим. И зрение у меня там было все сто процентов, и сердце, и желудок — все «отлично». Здесь всё не так, всё болит. Не-по-нятно! Ну, я же не гнилой, я же знаю. Нет, конечно, и армия тут не при чем. В чем тогда дело? Не пойму.

Теперь мною, когда я в очках, можно запросто людей пугать.

— Ааа-а! — хрипло так рявкнешь, громовым голосом, выскакивая неожиданно из-за угла курилки, например. Любой пацан, в солдатской форме — брык, в обморок, и порядок, — бычок-окурок твой. Кури себе, пожалуйста (если успеешь!). Клёво так. Я пробовал — иногда получается. Есть положительный эффект от очков, есть. Нормально.

Военные врачи, там же в санчасти, нас осмотрели полностью — от макушки до пяток. И фурункулы, и горло, и ноги, и уши, и руки, всё-всё осмотрели, все наши болячки. После этого, каждый день, почти вся рота, как в столовую, строем ходит в санчасть на всякие процедуры. Руки, ноги нам мажут, фурункулы греют синей лампой, пьём мензурками противную жидкость — рыбий жир называется. Ф-ф-фу, гадость! На вкус — полнейшая гадость, а говорят полезный. Я, например, не верю. Но всё равно, получается, что ремонтируемся мы по полной программе. И это хорошо. Кстати, ноги, руки у меня стали быстро заживать, а вот горло и фурункулы не очень. Мой, например, чирик, уже зажил. Только остался жесткий бугорок на его месте. Шрам такой, шершавый. Как заметка, как запятая…

Я как тогда приехал, после стрельб, сразу же побежал в санчасть — болит, говорю, шея, посмотрите. Шинель снял, кое-как стянул через голову гимнастерку. Сажусь на табурет. Надо мной склонились два военврача — серьезные такие. В белых-белых халатах, белых колпаках и хромовых сапогах. Кстати, я заметил, такие понятия, как доктор в белом халате и черных сапогах, у меня вместе никак не вяжутся. Бело-белый цвет, с черно-черным сапогом — никак. В этом есть какая-то несвязуха. Вот, белый халат, женские ножки и туфли — понимаю. Самое то, а чёрные сапоги нет… Или эта «гражданка» из меня еще не выветрилась?

Сижу, замер, пока, согнувшись от той болячки, наблюдаю и жду. Тут же заметил для себя одну приятную вещь, даже не вещь, а ассоциацию… От этих докторов, в сапогах, веет чистотой, уверенностью и запахом хорошего одеколона, а может, и духов — в последнем я ещё не разбираюсь. Этот неармейский, домашний запах меня сейчас расслабляет. Приятный запах одеколоно-духов с докторами ходит волной, как привязанный. Они подойдут ко мне — чувствую — это парикмахерская. Отойдут — голимая амбулатория или поликлиника. Нет, пусть уж лучше рядом стоят. Врачи, склонившись надо мной, несколько минут молча разглядывают, как рыбу в аквариуме, исследуют мою шею. Осмотрев рабочий полигон, что-то в сторонке побормотали меж собой, слегка потирая руки и кивая друг другу головами. Потом вежливо так говорят: пройдите сюда.

Два этих дядьки, мне всё, что там было нужно и удалили, почистили, укололи, смазали, завязали, забинтовали. И без наркоза! Представляете, выдержал! В конце этой хирургической операции я слегка, кажется, поплыл, то ли от слабости, то ли от укола… чуть не отключился. Там же, минут на двадцать, меня уложили на кушетку. Я полежал, подремал, приходя в себя, потом встал — чего тут лежать, не дома — и, с освобождением на три дня, потопал в роту. На следующий день мне стало гораздо легче. Через день я вообще уже был в норме. Правда, каждый день ходил на перевязку, пил микстуру, смазывал чем-то руки и ноги — восстанавливался.

Восстанавливался и удивлялся, как это я смог решиться на операцию c этим фурункулом? Мне даже думать об уколах всегда страшно, не то чтобы резать… Только поэтому всегда старался санчасть — медиков в частности — обходить стороной. Всё время надеялся, что моя болячка сама рассосется. А тут, понимаешь, сам зашел, сел, закрыл глаза, открыл… Так уж он меня допек. Ну не хотел он со мной, гад, дружить, и всё тут. Пришлось расстаться. Хирургическим путём. А и — хрен с ним!..

В это время нас не гоняли. Почти вся рота жила в санитарно-амбулаторном режиме. За эти три-четыре дня мы просохли, подлечились, сил набрались, даже порозовели. Ходили на внутренние наряды, писали домой письма, переписывали друг у друга конспекты, выпускали стенгазету «Боевой листок», ходили на классные занятия. В общем, хорошая получилась передышка.

Вот только к очкам привыкнуть никак не могу, это да. Ребята смеются, увидев на мне очки. Ну правда, там такая дурацкая оправа, как у пенсне. Круглая, только не с зажимом, а с гибкими, тонкими проводками за уши, вместо дужек. Представляете? Цирк, короче. Стоит только нацепить, как:

— Гля, ребя, Пронин у Надежды Константиновны монокль спёр, — кричит Гришка на всю казарму и бросается бежать.

Бежать!

Ха! Куда тут бежать? Мы ведь в казарме!.. Тут всё рядом! Пусть и большое пространство — целый этаж! — но выхода-то из него нет, всё же закрыто. В другую же роту не побежишь, правда? Не поймут и не примут. Значит что? А значит то, уже через пару минут я мну этого Гришку, буцкаю его, как сдобное тесто. Он, конечно, дико орёт, сопротивляется, но счастлив, обормот, и доволен тем, что нашел-таки, чем и как меня теперь можно достать.