— Вот так, ровненько, ровненько и не спешите, — приговаривает она, показывая. — Ваша жизнь еще ой, какая дли-инная. Не торопитесь и всё успеете. — С трудом поднявшись с табурета, улыбнувшись, оглядывает нас: — Ну, понятно теперь?

Мы все ответно разулыбались, счастливые от первой домашней улыбки, от первого нормального человеческого разговора здесь, в армии.

— Конечно. Теперь ясно. Спасибо, бабушка Мы так и хотели. Мы думали, что надо быстро.

— Ну-ну, — одобрительно кивает головой бабуля и, уже уходя: — Дежурного я успокою, он вообще-то человек добрый, я ему всё объясню. Вас не накажут. Не расстраивайтесь. Ну, покричал он на вас маненько, накричал, может, с горяча. И что? С кем не бывает. Но ведь и вы виноваты, вы его подвели. Ладно… Главное, чтобы вы поняли.

Еще раз мягко улыбнувшись, тяжело, чуть согнувшись, шаркая туфлями, ушла.

Мы, обласканные домашним теплом и воодушевленные уроком, дружно и старательно пытаемся копировать движения нашей учительницы.

Чистим…

…О, до первого переворота картошки, уже вроде получается. Уже и нож не таким большим кажется, увереннее и рука… Только еще эти повороты-развороты в руке плохо даются — ленточка обрывается. А нужно ведь сделать как у нее — ровненько, ровненько, вот так… так… вроде, так… и… во-от так… Всё. Получилось?!

Получилось!

— Ур-ра! У меня получи-ило-ось! — ору от счастья победы над упрямой картофелиной..

— Чего «ура-ура!», и у меня получилось! Гля!

— И у меня, смотри… Ребя! — Ребята протягивают друг другу свои картофелины, любуются. В глазах у них и радость, и торжество.

— Уметь всегда лучше, чем не уметь, да, Пашка? — голосом мудреца резюмирует Гриня.

В спальное помещение роты вернулись около трёх часов ночи… или утра… Или ночи?! Так ночи или утра? В армии как посмотреть. Если для нас, для нарядчиков, это ещё ночь. Спи, да спи… То для дневального — уже утро, скоро подъём. В этом и разница… А так, три часа, и три часа. Цифра одна, а смысл разный.

Молча прошли в туалет, потом молча умылись, молча развесили сушить свои мокрые гимнастерки, штаны, портянки и уже совсем сонные полезли в свои кровати.

Спокойной ночи, мои любимые: мама, бабушка, все — все мои друзья!

Ур-ра! Сегодня я научился чистить картошку. Слышишь, Родина, картошку, говорю, научился чистить… А ты спишь!.. Правда, спишь? Ладно, спи-спи, и мне… пора…

Ах, ты ж, ёшь твою в корень!..

Следующие дни и недели спрессовались в моем сознании как одна сплошная болячка. Ритм, и навязываемые нам реалии армейской учебной жизни, самым неожиданным для меня образом отрицательно сказываются на моем физическом самочувствии. К уже круглосуточному состоянию голода, постоянному присутствию изжоги, натёртостям на обеих пятках ног теперь добавились два очень болезненных фурункула на шее.

Один уже большой, другой, гадёныш, ещё маленький. Рядом. Боль от них очень противная — ноюще-тянущая и она дёргает, пульсирует. Ни тебе резко дернуться, ни голову повернуть, ни вообще… Так и ходим, как ломы проглотили. Но, дальше — больше… На обеих руках вдруг появились цыпки — руки обветрили. Кошмар! Хотя это нормально, почему бы им и не появиться, если рукавиц нет, а в карманах руки греть нельзя. Руки, как и положено, все уже в коростах, болезненно чешутся и кровоточат, не знаешь, куда их и сунуть… Вдобавок, начала болеть печень… не было печали! От всего этого всякие кроссы и марш-броски даются с трудом.

Ой, мама, роди меня обратно!..

Такого набора болячек у меня на гражданке никогда не было. Ни раздельно, ни в сочетаниях, ни в страшных снах. Моё тело, всегда такое сильное, выносливое (я его, на гражданке, вообще не замечал), сейчас другое, всё время где-то, что-то болит, ноет и скрипит. Беспокоит, висит обузой. Как вспухший нерв, растянутый словно тонкая резинка, а на конце мешком, чьё-то ноющее больное тело… Не моё! Вот такой здесь случился парадокс. Что делать, как от этого избавиться? Не знаю… Не пойму…

Таких, нас, уже набралось больше половины роты — ходят, стонут, хромают. Многие тоже в бинтах, морщатся от разных неприятных болезненных ощущений. Почти все со скрюченными, расчёсанными до крови, красными руками. Почти все глухо, с надрывом, кашляют, особенно ночью. Некоторые ребята очень тяжело переносят фурункулы. У меня на шее, это ещё, как бы, ерунда, так себе. У некоторых эта подлая тварь цветет у кого под мышкой, у кого в паху, у кого на заднице, есть и на лицах. С такими болячками еле ходят: ни сесть тебе, ни встать, ни резко повернуться, ни дотронуться… Даже спать невозможно. Конечно, им совсем плохо, таких ребят освобождают от выполнения распорядка дня. Дотерпелись, в общем! Видим, уже поняли, не рассосётся, поганка, — записываемся в ротном журнале на прием в санчасть.

Медики нас осматривают, исследуют, холодными пальцами неприятно надавливают на болезненные припухлости. Понимающе кивают головой, чем-то тоже холодным, липким и вонючим смазывают болячку. Мазь Вишневского, говорят, полезная очень. Она, говорят, здорово помогает, всё быстро вытягивает. Залепляют всё это «художество» крест-накрест лейкопластырем, заматывают бинтами и… Свободен.

— Созреет — удалим, вычистим, — успокаивают медики. — Уже скоро. Жди, солдат. Следующий!

Конвейер, в общем.

Мне тоже намазали шею тем же вонючим, тоже замотали бинтами. Хожу теперь, как лом проглотил — голову боюсь повернуть. От малейшего прикосновения к вороту гимнастерки или шинели, болячка взрывается неимоверной болью, в глазах темнеет, накатывает слабость… Всё тело — часто — сотрясает мелкая дрожь. К тому же, мазь жутко воняет. Ещё эти пятки натертые болят, никак не привыкнут к внутренним жестким швам сапог. Изжога, падла, непрерывно печет, донимает. Печень при беге и резкой ходьбе мучает, скручивает винтом бок. Опять же жрать охота… Завал.

«…Неужели, это мне одной?..»

Половину учебного дня, иногда и часть ночи, мы проводим в уличной осенне-зимней сырости. Непрерывно шагаем, бегаем, ползаем… Вся одежда мокрая, за ночь не всегда просыхает, сапоги и портянки — тоже. Ноги в непросохших сапогах быстро остывают, мерзнут. Рукавиц пока нет, не выдали, почему-то, на улице машем голыми кулаками. Тыльная сторона мокнет, мёрзнет, обдувается холодным осенним ветром. Кожа на тыльной стороне кистей рук и на запястьях становится тонкой и сухой. Вначале она краснеет, потом дубеет, потом начинает чесаться и лопается — кровоточит, не заживает. Больные руки ни в рукаве шинели не спрятать, ни в кармане согреть. Любое к ним прикосновение вызывает сильную боль.

Учебная программа идет как-то сама собой, на фоне тревог и болячек не оставляя особой памяти. Никаких сложностей. К примеру, политзанятия. Бубни себе и бубни, подглядывая в конспект о выдающейся роли Коммунистической партии Советского Союза во всех делах жизни страны и ее славных Вооруженных Силах. Или перечисляй себе эти, один за другим, партийные съезды, похожие друг на друга, как близнецы и братья… или эти ордена… или… очередные, внеочередные Пленумы… Читай себе и читай. К тому же, память пока хорошая — выручает.

Уставы — то же самое. Хотя их, оказывается, так много, и они такие дубовые! Со строевой подготовкой вообще всё понятно. Химдым… А что химдым? Вспышка слева, вспышка справа… Иприт, люизит… Закрыть глаза, задержать дыхание, выдернуть маску. От подбородка, через щёки, резко расправляя большими пальцами, за голову, плотно натянуть маску. Резко выдохнуть, открыть глаза. Ну, какие сложности? Да никаких.

Топография. Ёлочки-сосёночки… Рельеф местности… Впадины, возвышенности… Склоны, буераки… сплошная скукотень. То ли дело занятия с оружием. Это да. Одни названия учебных тем чего стоят: «Назначение оружия», «Тактико-технические данные…», «Названия деталей и составных элементов…», «Разборка, сборка, чистка…». Практические занятия — разборка, сборка автомата на время. Снаряжение магазина — на время. То же самое, но с закрытыми глазами… Тут нужны и ловкость, и быстрота, и координация, и память. Это уже соревнование, это уже интересно. Тут и спать на занятиях не хочется, и все болячки вроде чуть притухают.