Вздрюченные, лежим… А старшина спокойно обходит наши стартовые площадки. Внимательно изучает, оценивает состояние и готовность отдельных его элементов, и всего комплекса в целом. Задумчиво качает головой — есть над чем работать, есть!

Лежим, тяжело, шумно дыша, в любую секунду готовые сорвать с себя одеяло, рвануть с коек в строй. Затаившись, ждём… Сейчас… Сейчас!..

Обойдя все кровати, старшина уходит к дневальному. Тот вытягивается, отдаёт честь. Они о чем-то коротко переговариваются… Старшина развалистой походкой удаляется к гремящим, кто пустыми, кто полными ведрами нарядчикам — нашим товарищам. Неужели можно расслабиться! Ещё не веря, крутим головами: «Всё, что ли? Ушёл или хитрит, гад, притворяется? Кажется, ушёл… бугай… гад, козёл, сундук, надсмотрщик, инквизитор… Наконец-то!..» Медленно, на всякий случай очень осторожно, расслабляемся.

Спа-ать…

Пять-десять минут назад тело такое сильное, такое легкое, послушное, в кровати становится тяжелым, как бы отдельно от сознания существующим, никакими силами уже не подъёмное… В койке уже не солдат, а глыба костей и мышц, расслабленных, приятно стонущих от наступившего отдыха. Ещё минуту солдаты крутятся, вертятся, умащиваясь в своих скрипучих кроватях-колыбелях, принимают привычные, с детства любимые позы для сна. Тело, меж тем, становится всё легче, легче, легче… невесомей. Оно меньше, меньше… оно шар… шарик… зернышко… Его совсем уже нет.

Глаза у мальчишек закрыты, дыхание становится замедленным… уже ровным… А вот уже и… глубоким.

Спят солдаты.

Спят солдаты! Кто вытянувшись во весь рост на спине, разметав во сне руки. Кто свернувшись клубком, кто на животе, кто на боку… Кто — как привык. Сладостно сопят во сне мальчишки. Кое-где, изредка, надрывно, как старики, кашляют курильщики, многие всхрапывают… Лица у всех совсем детские, чистые, совсем ещё наивные, бесхитростные. Без привычных, днём, защитных «пофиговых» масок… Тени снов, наплывая, отражаются на их лицах то в неожиданной улыбке, то в мгновенно нахмурившихся бровях… То вдруг дёрнется рука… То всё тело пробьет тревожная судорога. И опять улыбка… И у того, и и у этого улыбка… И там тоже… И тут… Пока улыбок больше… Это хорошо.

Спят солдаты… Спят.

Но не спит казарма.

14. Да не бойся ты, «чик» только…

Не все там спят в казарме, чтоб вы знали, не все…

Дневальный, погасив в расположении верхний свет слегка присел на тумбочку, дремлет. Да дремлет!.. Да, в нарушение устава, но!.. Уши его — можете не сомневаться — точно не спят. Они чутко ловят посторонние шумы и, главное, шаги командиров. Его задача сейчас одна — делать вид, что он бодро контролирует порядок, тишину и сон своих товарищей. Не спит он — может только дремлет, причём самую малость, как бы на цыпочках так, чуть-чуть… Главное, не падает, и не храпит… А это, если хотите знать, показатель бодрости, бдительности и дисциплины. Армия, армия!..

Командиры, поболтавшись после отбоя по казарме, как обычно закрылись в канцелярии роты, перекидываясь в картишки, сидят там, курят, травят анекдоты и весело смеются. А что ещё им делать — учебная рота отбилась, наряд работает, рабочие документы — сколько больных, сколько здоровых — и планы на завтра готовы. Расходиться ещё рано — рота ещё не спит. Через час обход нужно сделать — роту проверить, дневальных шугануть, глянуть уборку, да мало ли… Еще и вышестоящие отцы-командиры могут нагрянуть в любую минуту со своим полковым обходом. Одно слово — Учебка! Хоть и согласовано всё, но кто их знает, что там начальству может взбрести в голову.

— Днев-ва-альный! — Негромко кричит старший лейтенант через закрытую дверь.

Дневальный, всем телом вздрогнув, мгновенно просыпается, бросается на начальственный голос. Легонько постучав, осторожно приоткрывает дверь канцелярии:

— Товарищ старший лейтенант, днев…

— Спишь, что ли? — Не глядя, грозно обрывает офицер. — Давай не спи там. Сейчас обход будет. Смотри, не прозевай там, у меня, и дежурному передай. Прозеваете — обоим клизму вставлю. Понял? — Теперь только, коротко глянув на солдата, бросает. — Да запр-равься ты, п-понимаешь. Стоишь, бля, как мешок. Иди, давай. — Кивком головы отправляет молодого солдата на пост.

Дневальный испуганно прикрывает дверь, обиженно сопя, подтягивает широкие штаны. Придерживая их руками, семенит по скользкому мыльному полу, осторожно обходя, везде ползающих с мыльными щетками и мокрыми тряпками солдат-нарядчиков. Он движется на шум главной уборки — туда, где сейчас командует работами дежурный по роте — сержант.

Сержант, этакий увалень-здоровяк, спортивный, подтянутый, недавний выпускник сержантской школы, с красной повязкой на рукаве, сидит, развалившись на подоконнике, курит в форточку. Опершись локтями на колени, покачивая широко разведенными ногами, покрикивая, обучает солдат драить краны и раковины. Работа у молодых уже идет по-третьему кругу. Несколько человек опять моют стены, другие — по одному человеку на кран — с усердием вновь трут желтые краны. Третья часть солдат усиленно трёт кое-где побитую эмаль раковин, другие — кафель, по одному солдату на квадратный метр. Помещение до краев заполнено шумом с энтузиазмом работающего большого подневольного коллектива, занятого непроизводительным, но ответственным и важным трудом.

Увидев дневального, дежурный, вытянув шею, вопрошающе замирает. Ну? Не глядя, ткнув сигарету во влажный кафель, выбрасывает ее в форточку. Так же, механически, глянув на наручные часы, соскакивает с подоконника.

— Товарищ сержант, — на всякий случай издалека — чем дальше от рук сержанта, тем себе здоровее — сквозь шум уборки, начинает дневальный…

— Ну? Обход! — Догадывается дежурный.

— Нет, — извиняюще успокаивает дневальный. — Товарищ старший лейтенант сказали, чтоб вы не проспали.

— Чего-о? Кто это «не проспали»! Ты, что ли? — передразнивает сержант своего помощника. Перешагивает через вёдра, стараясь не наступать в море воды на полу. — Пошли, олух. — Приказывает. — А вы, недоделанные, работайте давайте, работайте. И чтоб через десять минут у меня всё тут блестело, как у кота яйца, понятно? Приду принимать… — тоном, не предвещающим ничего хорошего, обещает сержант, — душу вытрясу. А ты, мешок, — давай на тумбочку, — командует дневальному. — Да запр-равься ты… бля… штаны подтяни. И не вздумай там, на тумбочке, сидеть у меня. Понял? Вали. — Подталкивает в спину. Потом, вспомнив, добавляет. — И когда придут проверяющие, не вздумай у меня орать во все горло — «рота, смирно, дежурный, на выход!» Понял?

— Так точно! — громко старается помощник.

— Не ор-ри, я сказал, — замахиваясь, морщится сержант.

— Так точно. — Привычно уже резко втянув голову в плечи и непроизвольно — автоматически — вильнув всем корпусом в сторону, сдавленным голосом отвечает дневальный.

— Вот так вот. Вали на место… — миролюбиво заканчивает сержант.

В туалете, в курительной комнате — большой пустой комнате, в центре которой под пепельницу-плевательницу приспособлена обрезанная на три четверти железная бочка с приваренными для переноски ручками, заполненная почти доверху песком — в коридорах, учебных классах, на лестницах — везде моют и что-нибудь трут молодые солдаты. Где уже по третьему разу, где по второму, где и более…

На корточках, на четвереньках, где стоя, оперевшись на стену, с разной степенью засыпания — везде трут. Воды не жалеют — неопытные! Действительно, воды и мыла вокруг очень и очень много. Полы трут щетками и скребками. «Скреби, я говорю, чтоб блестел у меня, как котовые яйца», требует сержант. Вот, опять эти, понимаешь, котовые яйца. Прямо ключ какой-то к боеспособности армии, и только!

И вообще, нарядчикам еще много чего нужно успеть сделать-переделать до обхода, и пока совсем уж не раскисли. Дежурный быстро обходит всю территорию. Опытным взором замечает невидимые простым глазом огрехи. Возмущенно-вдохновляюще покрикивая, вновь и вновь заставляет там и здесь что-то переделывать. Оставшись после нагоняя одни, солдаты, чуть успокоившись, снова начинают бороться с дремотой, клюют носами, оскальзываются на ровном месте, мимо ведра макают грязными тряпками — спят на ходу.