— Та-ак…

Густой запах спального помещения роты резко бьёт в нос, чуть щиплет глаза.

— Одн-нако! — шумно выдыхает носом старший лейтенант, морщится. — Замполит, их только одним горохом у нас кормят, что ли? — Офицеры улыбаются привычной шутке. — Да уж!

Рядом с ними, у тумбочки, стоит дневальный в стойке напоминающей вратаря, ожидающего штрафной удар.

— Днев-вальный?! — грозно восклицает старшина. Голос старшины выводит солдата из оцепенения. — Как нужно стоять на посту? — рычит старшина. — Ты что стоишь, как в штаны наложил, а? Ну-ка, бег-гом, открыть в расположении форточки.

— Есть, открыть форточки, — вякает дневальный и на полусогнутых, виляя между коек, бежит к окнам.

Что это с ним? Подозрительно смотрит ему в спину старшина, никак действительно обосрался? Подведет! Оборачивается к сержанту:

— Дежурный. Ну-ка, быстренько замени этого, — морщась, показывает на дневального, — и разберись с ним. Доложишь — «что-почём». Действуй.

Сержант, козырнув, бросается исполнять команду. Заменить, заменить… Кем его тут заменишь? Мысленно, одного за другим, перебирает своих помощников. Они все одинаковые: мешки — мешками.

Командиры топчутся в освещенном пространстве, ждут появления ответственного дежурного по учебному полку и другого начальства. Сегодня дежурит начштаба, подполковник, которого, по слухам, вот-вот должны перевести в дивизию на повышение. «Как бы он тут к чему не придрался. Испортит ещё напоследок карточку», — тревожно думает старший лейтенант о послужной карточке.

— Старшина, у нас всё тут в порядке? — оглядываясь, в который уже раз беспокоится старший лейтенант.

— Так точно, не переживайте, — успокаивает старшина, — я с дежурным два раза всё обошел. Полный порядок. Всё в норме. Как всегда.

— Ёпт… в-вы куда? — вдруг куда-то в темноту яростно шипит замполит Ягодка. Офицеры оборачиваются…

Из полумрака спального помещения, с разных его сторон, неожиданно выплывают несколько человек. Солдаты, в сонном состоянии качаются, практически ещё спят… Как лунатики, с разной скоростью, но в одинаковом нижнем белье, одинаково трусят на полусогнутых, одинаково шаркают сапогами, надетыми на босу ногу. Солдаты ёжатся — сапоги ещё холодные, мокрые ещё, не просохли. Одинаково прикрывают руками горбящееся под белой материей кальсон предельно вспухшее от желания помочиться мужское естество, то и дело вываливающееся, по ходу движения на свободу, в широкую кальсонную ширинку. Просыпаются солдаты только на повторный командирский окрик. «Стой, ёпт-мать!» Останавливаются, щурясь на свет дежурной лампочки. Окончательно проснувшись, недоуменно разглядывают группу впереди стоящих офицеров, не понимая, почему закрыт проход в туалет?

— Куд-да, я говорю? Назад. Идёт обход. Кругом! Отбой, сейчас же! — нервничают офицеры. — Ты посмотри, приспичило им, а?

Как бы в подтверждение, где-то далеко внизу, на первом этаже, гулко хлопает входная дверь. Офицеры, прислушиваясь, замирают. На лестнице слышны громкий топот — ага, снег с сапог сбивают! — тяжёлые шаги и невнятные голоса.

— Вам говорят, всё, сейчас нельзя! Только через пятнадцать минут, — уговаривает замполит.

— Бег-гом отбой, я сказ-зал! — придушенным голосом коротко рявкает старшина.

Солдаты вздрагивают на его голос, и повернувшись столбиком, со вздохом, понуро трусят в обратную сторону.

— Ет-ти вашу мать! — выдохнув, разрядив таким образом обстановку, командиры занимают места соответственно должностям и, еще раз поправив на себе форму, портупеи, фуражки, поворачиваются в сторону лестничного коридора.

Одновременно с этим, мимо них и со спины, на цыпочках, мгновенно, как шомпол в канале ствола проталкивает свой ёршик с мокрой тряпочкой, сержант — дежурный по роте — проталкивает впереди себя замену опозорившемуся дневальному. Возвратное действие, с уже бывшим дневальным, у сержанта получается ещё быстрее. Тот даже и не пикнул. И, только-только этот сержант успел втолкнуть своего страдальчески корчившегося помощника в самое дальнее помещение, естественно в туалет — куда же ещё! — как в коридор вошли четыре старших офицера весьма сурового вида… Или… серьезного, что, в принципе, одно и то же.

На их лицах, фуражках, плащах, сапогах — тёмные следы талого снега. Офицеры шумно отряхивают с себя мокрые брызги в стороны и на пол…

Доложив по уставу, командир роты и все офицеры по очереди здороваются за руку.

— Как у вас тут… тепло! — морщась, одобрительно замечает один из них, заместитель по боевой подготовке, подполковник Мещеряков. А шумно выдохнув носом, со знанием и весело добавляет. — Голый «Шинель № 5», да, командир? — Это видимо про запах в казарме.

— Так у нас всегда так, товарищ подполковник: зимой и летом одним цветом… — осторожно, не зная, куда качнется тема, поддерживает старший лейтенант, наблюдая за реакцией ответственного дежурного.

— Ну ладно, ладно, без лирики тут, — ворчит, оглядываясь, тот, и коротко бросает. — Пошли, посмотрим роту.

— Свет включить, товарищ подполковник? — Услужливо предлагает замполит Ягодка.

— И так увижу, не слепой. — Несколько недовольно заявляет ответственный дежурный и шагает в глубину казармы.

За ним, выстроившись по старшинству, цепочкой, почти бесшумно, двинулись остальные командиры. Так, за ведущим, как нитка за иголкой, они прошли по всему спальному помещению. Где нагибаясь, где ныряя под раскинутые со второго яруса руки и ноги спящих солдат, заботливо поднимая с пола упавшее одеяло или завалившийся сапог, иногда чуть слышно чертыхаясь, неосторожно споткнувшись в сумраке о темные предметы: табуреты, углы коек, тумбочки…

И в этой роте — как и в остальных, впрочем — все было нормально. Всё как и положено, как и должно быть по Уставу. Всё на своих обычных местах: солдаты спят, одежда сложена, сапоги расставлены, портянки сохнут, наряд и командиры на месте. Все койки заняты, кроме, естественно, коек суточного наряда.

— Так… — неопределенно кашляет в кулак проверяющий. — Идём дальше.

Вышли из темноты на свет дежурной лампочки.

Прошли мимо стоящего навытяжку нового дневального. Молодой солдат как взял под козырек, когда они вошли в казарму, так и застыл в этом положении до конца обхода. Офицеры сделали вид, что не заметили: что уж такого, ну. старается… ну, молодой ещё совсем… чуть, может, растерялся от уважения… ничего, научится. Прошли, отведя суровый взгляд, вроде не заметили. Последним в цепочке проверяющих топтался сержант-дежурный. Проходя мимо дневального, увидев это безобразие, страшно округлил глаза и, повертев пальцем у виска, грозно махнул рукой, мол, отомри, придурок!

Дневальный медленно опустил одеревеневшую руку и расслабил судорогой сведенные ноги. Только потом осторожно выдохнул — пронесло?! Больше всего он боялся вопросов. Не знал ещё, что и как нужно отвечать. Но, кажется, обошлось. Аж взмок весь. Сердце бешено стучало где-то в районе живота, как раз под ремнем, он это хорошо видел по прыгающей под его ударами желтой солдатской пряжки. На лбу, на висках, под пилоткой всё вспотело. Солдат расслабил шею, даже чуть-чуть пошевелил головой. Фу-у, обошлось! Но всё равно боялся шевелиться, — а вдруг, еще не совсем ушли.

Высокая комиссия, между тем, цепочкой, любопытствующе повертев туда-сюда головами, прошла ленкомнату, классы, затем бытовку, втянулась в умывальник…

В глубине спального помещения опять появились чуть-чуть вздремнувшие — пятнадцать минут уже же прошло, ну! — сильно озадаченные туалетной проблемой молодые солдаты. Они опять с разных сторон нетерпеливо семенят, шлепают сапогами — сонные призраки в белых кальсонах — с руками в той же, привычной по-ночам балетной позиции — «у источника». Не замечают — не до того! — стоящего почему-то по стойке «смирно» — это ночью-то!» — с вытаращенными в их сторону глазами-блюдцами дневального, при этом что-то предупреждающе судорожно им сипящего, как та глупая ворона, подавившаяся вдруг от жадности дармовым сыром. Страждущие, не отвлекаясь на эти внешние мелочи, не глядя по сторонам, так же гуськом протопали в сторону туалета.