Вокруг меня все, сосредоточенно сопя, старательно одеваются. Лица у ребят раскрасневшиеся, довольные, но серьезные. Мастерски, с треском рвут портянки на две части, пытаются даже наматывать на ноги. Толково ни у кого не получается — кукла в свертке, а не нога. Солдаты и санинструкторы — ух, эти вредители-санинструкторы! — снисходительно, но терпеливо показывают нам технологию, разъясняют:

— Смотри. Сначала делаешь так, потом заворачиваешь сюда. Придерживаешь рукой вот здесь, затем поднимаешь вверх, и крутишь в эту сторону, против часовой стрелки, вокруг. Потом вот здесь подворачиваешь, и вот так… так, и сюда. Всё. Понял, молодой? Всё просто.

С восхищением смотрю на ровно и плотно обтянутую ногу — искусство пеленания прямо какое-то, не иначе. Была тряпка, а стала аккуратно обернутая нога. «Здорово! Я так не смогу».

— Сможешь, сможешь, — словно прочитав мои мысли, уверенно заявляет наставник, и уже поправляет следующего. — Ну куд-да ты крутишь, балда, куда? — Беззлобно ворчит. — Не туда! Вот сюда-а сначала, а уже потом — вот так. Да-да, так. Теперь правильно. Теперь пойдет. — И снисходительно хвалит. — Молоток!

Новобранец, довольный своими неожиданно быстрыми успехами, счастливо улыбается. Все с интересом друг друга оглядывают, кто как и что надел, куда и как заправил. Странное дело, как только мы оделись, произошли две удивительные метаморфозы. Мы стали выглядеть, как бесформенные мешки однотонного зеленого цвета. И второе: мы перестали друг друга узнавать. Да-да, никаких тебе привычных отличительных признаков. Возможно привычными остались только глаза и носы. Но пойди, разгляди, узнай их в этой новой, большой зеленой массе непривычных вещей — кто есть кто! Нужно знакомиться снова.

Затянув ремни, приглаживаем огромные непослушные уши штанов-галифе. Аэроплан получается, моноплан, планёр… Не красиво. А действительно, на кой хрен они такие огромные? Голимый расход материала только, расточительность! Не по-хозяйски народное добро в штаны загонять… не дело. Ладно, и с этим потом… Пригладив руками галифе, одергиваем пузырящуюся гимнастерку, крутим шеей в непривычном жестком стоячем воротничке. А тут-то зачем такое неудобство? Давит же! Натрёт шею, точно стрелять трудно будет, по врагу промажешь… Ещё одна странная непонятность. А вот погоны на плечах, это да! С гордостью поглядываем, косясь, на свои малиново-красные погоны с эмблемой — желтым венчиком вокруг звездочки, и маленькой желтой пуговичкой. Это красиво. Это всем видно. Не пойму только: хорошо это или плохо. В принципе, демаскирует!.. Ладно, и с этим потом. Вдруг отмечаю, что пуговички у нас не золотые, не блестят золотом — как у наших сопровождающих, там, в вагоне — а какие-то они не такие, блёклые, матовые. Эх, огорчаюсь, не те выдали. Жалко. Те, блестящие, смотрятся гораздо лучше, праздничнее.

Оглядываю ребят. По-моему, это обстоятельство никого не расстраивает или просто никто еще не заметил разницы. Наверное. Но блестящие пуговицы всё равно лучше смотрятся, приятнее. Может, потом поменяюсь, — думаю я. Ну, конечно, если уж есть пуговицы, как таковые, к ним должны быть и запасные! Точно, потом поменяюсь. Пуговицы, это уже вторая большая проблема после кальсон. Ладно, отмечаю, решим и эту. Осторожно прохаживаюсь, разминаю жесткие сапоги, прислушиваюсь к своим ощущениям. Если честно, ощущения так себе. Всё совсем не так, как хотелось бы, мне дискомфортно — тело словно в жестком футляре как в кобуре или плотном скафандре. Все грубое, и все везде жмет. В паху так вообще, как кусок колючей проволоки у меня между ног застрял… Ысс!.. В общем, делаю вывод, не очень всё это удобно для активного образа жизни. А если откровенно, совсем неудобно… Ещё отметил некоторые необычные внешние ощущения, их много, они есть… Слушаю непривычное для слуха, но весьма приятное поскрипывание своих новеньких сапог. О, скр-рыть, скр-рыть… Слышите, какая прелесть! Скр-рыть, скр-рыть… Вы думаете это сапоги скрипят? Нет, это кожа скрипит-поскрипывает, понимаете… Кожа… Как кобуры, портупеи, седла… Сапоги, в общем. Солидно скрипят, громко. Голенища плотно, надежно облегают ногу. Легонько притоптываю подошвой об пол — хорошо сидят, внушительно, мощно. Только у других солдат — у тех, которые нас встречали — голенища сидят ниже, красиво так, гармошкой. Пробую опустить вниз… Нет, никак! Не хотят гармошиться, стоят трубой. Ладно, и с этим разберёмся. Что интересно, ещё только приехал, а уже столько проблем, а сколько их наберётся за месяц, полгода, год… три… О-о-о! Ёлки-маталки! Может, не все проблемы рассматривать, не во всех разбираться?.. Пожалуй!

В общем, гуляем-разгуливаем тут же рядом. Вокруг себя в основном, а больше-то и места в предбаннике нет. Руки в карманах, голова гордо приподнята — всё, уже «товарищ солдат»! Рядом, задевая друг друга локтями, плечами, неуклюже топчутся в своей бесформенно пузырящейся одежде мои товарищи. Различить ребят, узнать в этой «бобовой» форме, кто есть кто, практически невозможно. Пряча восторг, смущаясь своей неуклюжести, шутливо знакомимся:

— Товарищ солдат, разрешите представиться?.. — Улыбаемся, поворачиваясь друг к другу, шутливо кланяемся, пожимаем друг-другу руки. А это кто?

— Пашка, ты что ли? — кто-то хлопает меня по плечу. — Слушай, тебя совсем не узнать.

Голос точно знакомый, но кто это? Глаза вроде Мишкины. Он тут же, подражает голосу капитана Сергеева:

— Та-ак, товарищ сол-лдат, нехорошо своих не узнавать, нехорошо. Кру-у-гом! — и не выдерживает серьезного тона. — И дуй к едрене фене. — Заливисто хохочет. — Пашка, это ж я, Миха. Ты чё, не узнал меня, что ли? Ну и как я? — мгновенно становясь серьезным, топчется вокруг себя. — Как? Классно, да?

— Здорово, — прихожу в себя от удивления. — Я тебя только по глазам и голосу узнал. А так бы — никогда. — Оглядываю Вадьку с ног до головы: — Сейчас ты точно настоящий солдат. Только штаны, как крылья у самолета.

— Да? Тц-ц, — с явной досадой цыкает Мишка. — Мне они тоже не нравятся. Но я знаю, они сядут, если их намочить. Знаешь, я дома один раз сам штаны стирал, ночью. Пришлось так. С девчонкой там, одной… полночи… это… гулял. А домой пробрался, штаны снимаю, а они все, вот тут, уделаны все… Обтрухал, короче. Представляешь, думаю, если маманя увидит? Еошмар!! Я скорей стирать… А утром надеть не смог — сели. И эти сядут. Как думаешь, сядут, нет?

— Конечно, сядут, куда они денутся, штаны же. Или ушьем. Правда, я шить, в общем-то, не умею, — признаюсь в своей житейской несостоятельности.

— Я тоже. А, — Вадим убедительно трясет головой, — ничего, научимся, — и, придерживая сползающую со скользкой, как бильярдный шар, головы пилотку, добавляет: — Мы же солдаты, а солдат должен всё уметь, да?

— Конечно, — неуверенно соглашаюсь я.

Зал уже переполнен.

Вслед за нами приехали еще несколько автомашин, давно разгрузились. Пока мы были в помывочном отделении, все новобранцы прошли положенные приёмной программой этапы и процедуры, и уже переоделись. Густой запах армейской кожи, общие для всех внешние формы, цвет, шум и содержание плотно заполняют зал. Ничего гражданского, кроме, пожалуй, густого мата и еще не армейского содержания разговоров не просматривается. Внешне люди стали поразительно одинаковыми, совсем единообразными, совершенно неузнаваемыми, как оловянные солдатики. Правда, вылепленные, это очень хорошо заметно, корявой, не очень умелой ещё рукой. В фигурах и позах солдат, правильнее бы сказать молодых ребят одетых в армейскую одежду, заметная усталость — оно и понятно, сказалась серия нервных и физических встрясок и глубокая ночь. Все сидячие места: диваны, подоконники, ступеньки, плотно заняты. Везде сидят, полулежат, вяло переговариваются, дремлют в ожидании следующей команды пацаны в зеленой форменной одежде.

Все ждут следующей команды: «едем спать», в часть, значит. Встречающие нас солдаты давно уже ловко собрали свои узелки и мешочки, курят где-то на улице. Откуда-то появился майор. Со старшиной и другими незнакомыми младшими командирами обходит все помещения бани. Проверяют, не замылился ли там кто, под лавкой, из нас! Коротко переговорив, майор уходит на улицу. Старшина еще некоторое время крутится, наверное, жмота Алексеенко ждёт, наконец, дает команду: