По ушам бьёт плотный шум! По глазам — яркий свет! И вязкий, неприятно-специфический тяжелый запах врываются в меня, в мой нос, в глаза и уши, резким боксерским нокаутирующим хуком. Бац, так, одной мощной пачкой в пятак — нокаут!

В казарме очень светло от множества больших ламп без плафонов, — включен полный свет. Воздух густой, терпкий, вонючий, настоянный на кислых запахах мужских тел, сочных запахах сохнущих портянок, кирзовой кожи, сапожного крема, плохо просушенной одежды, туалета, хлорки, пыли… Вчера, то есть ночью такого запаха не было, точно — не было. Или я так укатался, что не заметил?.. — копаюсь в своих воспоминаниях. — Не помню. Глаза пощипывает, а дышать лучше ртом.

С уровня второго яруса хорошо просматривается всё спальное помещение и его окрестности. Часть коридора в одной её стороне и в другой, там, где часовой у тумбочки. А почему он стоит у тумбочки? А где знамя? Кстати, сейчас стоит уже другой дневальный — длинный и худой. Значит, того сменили, догадливо отмечаю я, продолжая исследовать новый для меня объект. На ремне у него широкий армейский нож в ножнах — классный ножичек! На тумбочке замечаю черный телефон без наборного диска. Понятно, чтоб домой не звонили. Высоко вверху над дневальным, на стене, висят круглые, под стеклом, часы. Стрелки показывают пять тридцать девять утра. Пять часов тридцать девять минут.

Пять тридцать утра?!

Уж… ас! Я глазам не поверил. Это же такая рань! Пять трицать утра. Пять тридцать!! Я и в худшие-то дни своей жизни так рано никогда не просыпался. Никогда! А тут… Чего это они так разгалделись-расшумелись, чего им в такую рань не спится? За окнами ещё, считай, ночь. Наши ещё все спят. Нет, вижу, не все спят — многие, как и я, были разбужены этим невероятным варварским столпотворением. Сидят на кроватях, как китайские божки в своих белых рубахах, тянут тонкие шеи, крутят лысыми головами, с удивлением и интересом наблюдают за происходящим. Что там?

— Пашка, ты туда глянь!.. — заметив, что и я проснулся, кивают мне головами в другую сторону.

О-го-го! Мы в этом помещении не одни, на другой стороне казармы оказывается живут и другие солдаты. Когда мы приехали, свет в помещении не включали, и мы их не видели, они, оказывается, просто спали. Вот они-то сейчас (в так-кую-то ра-ань!) с таким вот грохотом и шумом куда-то собираются. Их много. Очень много. Они, заняв весь проход, «Гля, мужики, у них автоматы!» — с восхищением замечаем мы, — выстраиваются, ровняют носки сапог по желтой, нарисованной на полу линейке. Куда это они в такую рань собрались, не на войну ведь, правда? Нет, вижу, у них на лицах нет паники, значит, не на войну, только в их фигурах заметна печать какой-то покорной обреченности и сильная, привычная уже усталость. Ты смотри, действительно все до одного с автоматами!

А сколько всего навешано-то на этих солдатах!.. Как на большой праздничной ёлке. Кошмар! Через одно плечо зелёная большая сумка — противогаз похоже, на другом плече автомат. На поясе, сзади, саперная лопатка с короткой ручкой, зеленая железная каска, спереди и с боков навешаны: штык-нож, котелок, фляжка, какая-то серая сумка-подсумок, маленький подсумочек. Сверху, через плечо, висит, как хомут, скрученная скатка. Невероятно — как это можно шинель так «хомутно» скрутить, поразительно просто! Главное, куда это они собрались? На часах пять сорок пять. Пять сорок пять! Рано же еще, ну! Солдаты стоят, поправляя друг на друге всю эту оснастку, подгоняют. Тут же, с ними, три молодых офицера. Они в полевой, без блесток, форме, с пистолетами в кобурах — видна часть темной рукоятки. Пистолет тяжело отвисает на ремне и поэтому, на всякий случай, привязан кожаным шнурком, чтоб не потерялся, значит, понимаю. Продумано! Сбоку легко и изящно свисает красивая плоская планшетка.

Перед строем, тоже полностью увешанные снаряжением, ходят, проверяя готовность солдат их старшина и младшие командиры. Но вот старшина, подобравшись, как перед прыжком, вдруг громко командует:

— Учебная р-рота-а, р-равняйсь… Смир-рна! — наступила оглушительная тишина. Солдаты почти одновременно дернули туда-сюда головами. — Р-равнение, на ср-редину! — старшина очень чётко повернулся, и, печатая шаг — как на параде на прямых ногах бац, бац, бац, бац! — об пол, классно так, двинулся в сторону офицеров. Мы на койках закрутились, восхищенно переглядываясь: красиво, да?.. во дает!.. здорово, да? А старшина уже громко, чётко и не торопясь, докладывает:

— Товарищ старший лейтенант, шестая учебная рота по тревоге построена. Старшина роты старшина Фомин.

Командиры одновременно поворачиваются к строю.

— Здравствуйте, товарищи! — торжественным голосом здоровается старший лейтенант.

Через секунду в казарме так грохнуло, что показалось: потолок обвалился. У нас головы в плечи нырнули, а те, кто спал, так и подпрыгнули в койках, мгновенно просыпаясь.

— Здра! жела! товар! старш! лант! — как обвал, прогрохотало в казарме. Гаркнули, что надо. Хоть мы — зрители — чуть и не оглохли на своих койках, но все равно нам это очень понравилось. Здорово!

— Р-рота, на-апр-ра-а-ву! — Солдаты резко повернулись, отбив сапогами ритм — бац, бац!

— На выход, шаго-ом ма-арш!

Рота, как войска на параде, грохнула сапогами — хрясь!.. хрясь!.. хрясь!.. хрясь!..

— Р-рота, вольно! — махнул рукой офицер. Наверное, испугался, что придется пол менять. Громкое бацанье мгновенно исчезло, перейдя в ровные ритмичные шаги множества пар сапог. А затем, на лестничном марше, шаги вообще превратились в совсем дробные. Как камни в большой трубе… Чуть позже где-то внизу, глухо хлопнула дверь. Ушли.

Всё стихло.

В спальном помещении неожиданно гаснет верхний свет! Ага, это дежурный солдат выключил — молодец. Хорошо стало, приятно, ещё, значит, можно поспать. Но уснуть мы уже не можем. Находимся под сильным впечатлением увиденного. Собравшись на нескольких койках, шёпотом, бурно обсуждаем: построение, команды, оружие, снаряжение — всё увиденное. Нам всё очень понравилось. Всё очень здорово. Особенно автоматы… и как здоровались… и как отбивали шаг, и… Всё классно!

— Слушай, ребя, айда в туалет? — кто-то вовремя вспоминает.

— Точно! Надо слетать…

— А где это, ты знаешь?

— А щас вон у того, с повязкой, спросим. Эй, пацан, а где тут у вас туалет? — по-свойски так, простодушно спрашивает у дневального Гришка Мальцев.

От такого неслыханного наглого обращения, у дневального аж челюсть отвисла — ну, наглецы, дня еще в армии не прожили, а уже борзеют. Кажется насмерть обиделся, даже уши потемнели. Покрутив головой, как от удара в лоб, отвечать или не отвечать, всё-таки глухо бросает сквозь зубы:

— Не «пацан» я тебе, а товарищ солдат. И не «ты», а — «вы»! Ясно? — мы, как те суслики, там, на целине, я их живьём видел… ну, когда еще в Казахстане мы жили… вытянув шеи, и вытаращив глаза, замерли, слушая эту отповедь. Дневальный, повернув руку с повязкой в нашу сторону, продолжает внушительно. — Дневальный я, понятно? — и через паузу. — А туалет там, — показывает себе за спину, в коридор. — Там написано, если читать умеете, — и с угрозой добавляет, — а за «пацана» потом поговорим. — Обиженно отворачивается.

Ни хрена себе, приехали! Нам только драки здесь в первый же день не хватало!

— Ты чего, дневальный, это же шутка.

— Мы же так просто, — пытаемся выправить ситуацию.

— Мы же первый раз ещё, здесь, не знаем…

— Извини нас, а, товарищ солдат-дневальный? — просим.

— Ну ты, Гри-иха, и бал-лда, — шипим на Гришку. — Он же при исполнении…

— Товарищ дневальный, — выкручивается Гришка голосом, как на пионерской линейке, — а в чем тут у вас в туалет ходят? Форму всю нужно одевать, и пилотку, да?

Дневальный вроде слегка отходит, бурчит, не глядя в нашу сторону:

— Можете только сапоги надеть… и все.

— О, только сапоги?.. Это хорошо, — мы преувеличенно радуемся, суетимся, копаемся в сапогах. А в сапогах действительно запутаться можно. Они же все одинаковые — большие и черные… Не написано — где тут чей?