Проверяющие, ещё резко пахнувшие одеколоном, стоя группками в сторонке, с тайным злорадством наблюдают попытки полка прорваться к учебному полигону. Учения вроде уже и начались, а вроде ещё и нет. Начались, потому, как все вовремя и гладко выехали по тревоге, а не начались потому, как на полигон ещё и не въехали. Главные учения ещё впереди, а полк уже весь мокрый и в грязи. Да и время уже к полудню, к обеду. А тут ещё и дождь этот некстати, всю широкую и глубокую программу учений, считай, насмарку. Дождь бы и черт с ним, но пусть бы уж он на самом полигоне их прихватил, а не на подступах. Время идёт, а полк накрепко застрял. А тут столько ещё запланировано разной беготни!.. Учения!! Мокнешь тут зря… Недовольно, осуждающе крутили проверяющие головами, поглядывая то на небо, то на часы, то на невзрачный окрест… Сохраняя на лицах видимое спокойствие, матерились одними губами.
Хоть и ожидал молодой водитель Арефьев по шее, но плюха прилетела неожиданно резко и смачно. Прапорщики-то опытные мужики, не чета Арефьеву, умеют поймать удачный для этого момент. Тут, главное, задать солдату сложный вопрос, типа, а ты, где был, придурок, в это время, а? Солдат виновато опускает глаза, и в это время, — на тебе! — плюха ему прилетает по шее, чтоб знал! Нет, есть шустрые солдаты, глаза не опускают, с теми сложнее, те еще и уворачиваются. Но не Арефьев. Клацнув зубами, Арефьев наклонился за пилоткой, чтоб сильно не намокла в луже. Это была его вторая ошибка. Никогда не нужно сразу наклоняться за упавшей пилоткой, шапкой или фуражкой. К подзатыльнику автоматически добавляется немедленный и не слабый поджопник. Это тоже в армии хорошо отработано. Правда, второго дуплетного действия к себе, Арефьев, не получил, оно застряло у учителя на подготовительной фазе, а проще говоря, тому кто-то неожиданно помешал. Но кувалду, Арефьев прижимал к груди нежно, как девушка заветный букетик цветов. Он даже и не обиделся на «плюху», а что обижаться, когда сам виноват, вон, как машину в грязь на брюхо посадил…
Сильный тягач, без особого напряга, трос порвал со второй попытки. То ли резко газанул тягач, то ли машина в грязи к чему-то там сильно примагнитилась, то ли трос был гнилой, не ожидал такого обращения, но, мгновенно истончившись, трос легко лопнул без видимого на то сопротивления. Правда машина, цепляясь за грунт всем чем можно, всё же продвинулась вперед. Пробуравив метра три, она уперлась бампером, как рогом в бруствер грязи перед собой, дав, тем самым, тросу надёжно порваться…
Механик-водитель, сваливая вину с больной головы на здоровую, укоризненно вертел пальцем у своего виска, показывая Арефьеву, что именно он, дурак, трос оборвал — газуя не в ту сторону — теперь вот, беги, давай, за жёсткой сцепкой. Ищи-тащи, молодой… Мотай сопли на кулак. Учись.
Арефьев опять подхватился в сторону спасительной ПАРМки.
Но и с жесткой сцепкой Арефьеву не повезло. Не потому, что не нашлась или на крючки не одевалась, нет, тут все было в порядке. И нашлась быстро, в той же ПАРМке, и зацепилась бы нормально, если бы не… Короче, механик-водитель сдавая назад, юзя задницей машины по разбитой колее, с опозданием отреагировал на вопли солдат, месивших сапогами грязь тут же, рядом, держась за конец этой сцепки и с трудом ею прицеливаясь: «Стой, стой, ой-ой!..» — железной этой трубой легко проткнул нежный радиатор застрявшей машины, замяв всмятку, как игрушку, обрешетку радиатора, согнув ещё и вздувшийся от обиды капот. Как еще брызнувших в стороны солдат собой не зацепил, не замял… Повезло пацанам! Под капотом «ЗиЛа» мгновенно обиженно взвыл, как истошная пилорама, безобразно бренча металлом вентилятор, но, тут же, потеряв голос, осёкся, от боли или от обиды, но заглох, вырубился напрочь, даже раньше, чем выключенный Арефьевым двигатель. Чуть раньше, радостно зашипев, повалил во все стороны объёмный белый пар, жидко потекла вода из расквашенной автомобильной морды. Запахло не только паром, но и большим скандалом. Даже не разносом… чем-то большим, название чему и подобрать-то сейчас, в армии, пожалуй, трудно. «Что будет!..» От ужаса, у Арефьева на голове зашевелились остриженные волосы, в желудке похолодело. «Мама!» — едва просипел Арефьев. Вытянули из грязи называется. Приехали! Копец.
Мгновенно набежали возбужденные офицеры, разные прапорщики, столпились солдаты. Водитель тягача, в сердцах газанув, дернулся в обратную сторону. Легко выдернув свою железную сцепку, а с ней, в обратную сторону, вырвал и мятую обрешетку. Желтая с белым паром вода нагло и вызывающе булькала, бесстыдно и некрасиво лилась из радиатора, как юшка из разбитого носа. Сама машина, как ни в чем не бывало осталась стоять в грязи, как привязанная. Правда с развороченной мордой.
Ну, и значит, что? А то и значит… Опять крик, опять маты!.. А как вы думали? Это ж, извините, не что-нибудь там, а порча военного имущества получается, понимаешь. Причём, очень большого имущества, не какие-нибудь там обрезанные солдатские кальсоны или ушитые в трубочку галифе, это гораздо больше.
Арефьев, предусмотрительно не выпуская из рук колесо руля, сидел в кабине. Вжавшись в сиденье, пережидал обстрел-атаку, мучаясь от страха. В общем скорорасстрельном хоре эпитетов и междометий в его адрес, особенно выделялись голоса механиков. Это понятно, им теперь придется принимать меры к экстренному восстановлению машины. «А нам это сейчас надо, а? В грязи-то, да под дождём, а? Надо?..» Доносилось до Арефьева. Арефьев, по-сути, конечно, не виноват, это понятно. «Но если бы он, заеб… не застрял тут, не пробил бы тогда на хер радиатор. А не пробил бы радиатор, не испортил бы машину. Так, нет? Так?». Логику, механики, по горячим следам выстроили хоть и с ног на голову, но абсолютно убедительно, можно сказать, железно. Получилось, как не крути, виноватым оказался именно один Арефьев. «Ну, подожди, Арефьев, — грозили механики не касаясь пока руками солдата, — повезло тебе, падла, что свидетелей тут много. Но, ничего!..» А пока суд да дело, из тягача выкинули «опытного» механика-водителя: «Вылазь, давай, отсюда, сал-лага, бля!». За руль сел злой как собака старший прапорщик, и напрочь зашвыривая грязью бедолагу «ЗИЛ» и всех, кто оказался рядом, натужно царапая всеми своими пузатыми колесами, потащил пострадавший агрегат из цепкого капкана. Раненая машина уже и не сопротивлялась, видимо устала. Стыдливо зарывалась больным носом, студила наверное рану, бодала, бульдозерила бампером впереди себя вязкую гору грязи.
В результате короткой и непродолжительной борьбы с естественными препятствиями, у одной автомашины вывернули передний мост, зацепившись за большой неприятно скребущий снизу предмет, похожий на каменную глыбу. Глыба выдержала, стремянки нет. На другой, случайно проткнули радиатор, и кое-что по мелочи… На третьей вывернули крюки, вырвав заодно и бампер, замяли одно крыло и раздавили фару. Но, главное… Главное — вырвались… Вырвались из неприятного капкана — въехали на полигон. Въехали!
Въехать-то въехали, но начальство в ярости! Оперативно всыпав на всю катушку всем, от зампотеха, до последнего раздолбая водителя, оставили механиков чесать затылки, заниматься внеплановым ремонтом. Всех остальных, солдат и непричастных — бегом, бегом — ученья же, как-никак! — быстренько увели на полигон, развели по участкам.
В этой сутолоке никто и не заметил, как дождь, сделав своё мокрое — не сказать подлое дело, тихонько перекрыв свои небесные запорные краны, вдруг перестал лить, успокоился. Иссяк, что ли, слабак, или из спортивного любопытства на время остановился поглядеть что там, внизу, теперь будет? Кусты, деревья, овраги, трава, нахлебавшись вдосталь воды замерли в ожидании: ну, и что теперь дальше, что? А что? Да ничего, наверное. Видимо, так и будут они, «человеки», играть, там, внизу, сами с собой, как заведённые или обречённые, в глупые свои игры, по глупым правилам, не осмеливаясь, или по-недомыслию, поменять их, правила, изменить окрест и свою жизнь, не во вред себе, а только на пользу… Чтоб серьёзно всё. Вот пусть и пурхаются себе там. Это же их жизнь, их судьбы!.. Посмотрим, может и поумнеют когда, времени-то ещё, о-го-го сколько… у природы. Хотя… Хотя, они, человеки эти, враз могут оборвать всё своим глупым упрямством, сломать ненароком всё вокруг, что обидно.