Шумно дышал — от быстрого бега и недостатка кислорода, озона и всего того, что нужно человеку, для нормального дыхания в таком сложном режиме движения. А собаки? Какие собаки?.. Что вы! Собак он не боялся! Знал, догнать его сейчас практически невозможно. Если только, какая из них стартанёт раньше, где-нибудь впереди, и точно по курсу, но это вряд ли. Боялся только подполковника Онищенко.

«О-о! Онищенко сейчас… злее стаи собак — это точно. Мало того… что я попался… ему в самоволке, так еще и нахально… отрёкся от всего. Ребят точно… подвел! Губа обеспечена. На всю катушку… ещё и с прицепом… Плохо дело, едрёна вошь!»

На одном из участков не видимой глазу «трассы» недолго и раздумывал, правильнее сказать вообще не думал, направо теперь рвануть вверх по улице или бежать прямо. Он не представлял, где сейчас едет на машине командир, но точно знал, где-то впереди. Опытные ноги, выбирая курс, не сворачивая, сами пронесли его дальше, прямо по бульвару. Может быть в той, прошлой жизни, он уже и бегал когда по этому маршруту сайгаком, волком, зайцем, стрелой быстрой и точной, — сейчас не важно, главное, в другом… Ноги, сами собой — вот молодцы! — точно считывали, кем-то начертанный правильный курс, спасительный курс, гораздо раньше его сознания. Сам-то, Артур, очень хорошо знал путь только от бани до части — каждую пятницу в ней мылись — не хочешь, да запомнишь. Там есть короткий, знакомый, проулок сразу от бани, а дальше через двор влево, затем, ближе к общаге связистов и, потом, шмыг, в дырку в заборе, и всё, ты в части. А уж там… будь, что будет.

К этому проулку и несла его интуиция или провидение. Неизвестно, что из этого сейчас правильнее. Несла, короче.

В сонной тишине бульвара, в свисте ветра за ушами, где-то рядом, за его спиной, сухим выстрелом клацнула — остро подстегнув этим стайера: «Ой!.. Скорей!..», жестянка автомобильной дверцы.

От машины подполковник вначале довольно бодро зашагал в горку, но, у вершины её, на подъеме к улице Ленина, уже слегка задыхался. «Вот, где только сказывается возраст!» — вяло подумал подполковник, и, всё же, упрямо увеличил шаг. Теперь нужно преодолеть ещё один квартал. Упорно прошагав почти половину, с явным облегчением воспользовался попутной милицейской машиной — благо, подвезла.

Рванув дверь проходной — была не на запоре! — едва ли не насмерть напугал дежурный наряд, вихрем влетев на КПП. На часах, перед обалдевшего от удивления глазами дежурного по полку, почти час ночи! Заполночь!

— Спим, да?

Дежурный офицер, прапорщик и дежурные солдаты, ошалело повскакав с мест, кто полулежал, кто дремал, вытянулись на доклад, — как никак командир батальона вошел, вернее влетел. Конечно, это не командир полка, не начштаба, не замполит, но все же вытянулись — командир, подполковник.

— Всё спим, говорю, ити вашу мать!.. — Обрывая этим попытку дежурного по полку доложить обстановку. — Так, быстро, — скомандовал. — Дежурному по парку задача: перегнать оперативный уазик с улицы. Сдох, ёпа мать, в начале подъема. Раздол-лбаи! Пусть потом доложит, что было с машиной, а я разберусь и с ним, и с водителем. Всё. — Козырнув, тяжело сопя, быстро пошел в полк.

Встревожив таким образом и дежурный наряд и дежурного по автопарку, дал гамму вероятных и точных армейских толкований своего неожиданного возвращения. От — «дома баба не дала, наверное, палку бросить, поэтому и бесится!», до — «полковника теперь, мужик, хочет заработать, поэтому и старается, ага!..» Дежурные с КПП брякнули на всякий случай по связи в роты: «Эй, там, ёпт…вашу в телегу, раздол-лбаи, не спать! Онищенко в полку!» Переполошив этим мирно дремавшие, расслабившиеся наряды: «Ну, ни хера себе! Без пяти же минут час ночи, бля!! Он, что, ох…»

Подполковник Онищенко, подтягиваясь рукой за перила, торопливо поднявшись на пятый этаж, на пару секунд остановился у дверей в роту, переводя дыхание и успокаивая нервы. Настраиваясь на неизбежный разгон дежурного по роте — спит, наверное, засранец! — и наряд с ним заодно. «Ну сейчас я им задам… — представляя, как они потом вместе подождут самовольщика. — Не проскочит мимо… нет, куда ему, голубчику, деваться! Недолго я подожду, минут пятнадцать, — решил подполковник, — и подниму роту «в ружьё», пусть сами потом ищут засранца, сами с ним и разбираются. А уж потом и я…» — мягко открыл двери.

В душном мареве казармы, у тумбочки, в свете дежурного освещения, с бодрым видом, как огурчик — даже лучше огурчика! — стоял дневальный, мгновенно чутко среагировавший на один только сквозняк открываемой двери. Подполковник и трех шагов не успел сделать, как к нему, по-кавалерийски цокая железными набойками на сапогах, почти на цыпочках подбежал дежурный по роте сержант Мороз. «Ух, ты, не спит?! — не подавая вида, искренне восхитился подполковник, вернее удивился, но тут же себя одернул. — Самовольщика ждёт… Или уже предупредили!»

— Товарищ подполковник, за время вашего отсутствия в роте происшествий не случилось… Дежурный по роте сержант Мороз.

— Да?! — выслушав доклад, буравя глазами тёмное пятно головы дежурного, свет от дежурной лампочки над тумбочкой дневального был далеко сзади, ехидно уточняет подполковник. — Всё в порядке, говоришь?!

— Так точно! — Шёпотом подтвердил дежурный.

— Ну-ну! Тогда пойдем, дорогой, посмотрим, как они все спят у тебя… — по-актёрски хорошо замялся, как бы выбирая, и тут же определился. — Например, музыканты. — И не дожидаясь, уверенно зашагал к койкам прикомандированных. Подойдя остановился. — Ну-ка, покажи мне, где у тебя спит рядовой Дорошенко. — Сам уже прицелился «на разнос», безальтернативно.

— Рядовой Дорошенко? — удивленно переспрашивает сержант.

— Да, да, рядовой Дорошенко. — Едва сдерживая усиливающееся раздражение, повторил командир. — Дорошенко, Дорошенко! Показывай!

— Вон та койка. Вон он…

— Где?

— Вон!

Указанная койка бугрилась выступами человеческой фигуры. «Ну, хитрецы! Ну, наглецы! Ну, мать вашу! Напихали бушлатов и думают, провели меня. Шалишь, ребятки!»

— Да что ты говоришь?! — театрально съехидничал подполковник. — По твоему получается, что это спит Дорошенко, да? Я правильно тебя понял, так?

— Так точно, товарищ подполковник, спит. А что такое? Поднять?

— Подними, подними… — хитро сощурившись, почти ласково попросил подполковник, с удовольствием предвкушая неминуемую развязку. Интересно, как это дежурный сейчас будет выкручиваться, думал подполковник наблюдая за дежурным.

— Есть поднять! — бросает руку к пилотке сержант и склоняется к койке самовольщика. — Эй, Дорошенко, подъем! Эй, вставай, давай…

В темноте казармы, из под одеяла вместо ожидаемых тряпок или бушлата, высунулось сонное лицо рядового Дорошенко… Такое же лицо, как было там в парке, только потное со сна.

— Дорошенко — это ты? — невольно вырвалось у подполковника, не может быть!

Рядовой Дорошенко, сонно пялит глаза, то на сержанта, то на подполковника, не может понять — что такое, что случилось? Сержант повторил команду:

— Поднимайся!

— Зачем? — переспрашивает Дорошенко, делая обиженное лицо.

— Ладно, пусть спит! — отворачиваясь, машет рукой подполковник.

Подполковник не может поверить своим глазам. Дорошенко, которого он полчаса назад оставил там, в Парке, сейчас — сонный! — лежит здесь! перед ним! в своей кровати! Этого не может быть, это не могло быть! Не мог он за пятнадцать минут добежать до части, переодеться, раздеться, лечь спать, уснуть… Не мог!.. Не мог он обогнать машину. Это невозможно! Что же тогда получается, обознался? Да нет, нет — не мог он обознаться. Там такое же лицо… Как же такое, если вот же он, Дорошенко, живой и здоровый, лежит себе в койке, ещё и спит!

— И давно он пришел? — с трудом сдерживая недоумение, как бы между прочим справляется подполковник.

— Кто? — переспрашивает дежурный, — Дорошенко?

«Ну, тупой, подполковник зло «сверлит» глазами дежурного по роте, или придуривается, или… Придуривается, скорее всего».