– Ну, молодец! Ну, друг! При чем здесь грузинский характер? Он поступил как настоящий друг! Дай я тебя обниму, – шумел Дан.

– Дан, дай мне тоже обнять Гогу! Дорогой мой, вот что значит дружба! – тоже шумел Алеша.

– Гога, а как же Этери? – почти в унисон спросили женщины.

– С Этери никак. Мы уже давно перестали понимать друг друга и разойдемся, я чувствую, как в море корабли. Думал, в этой поездке найдем общий язык, ребята рядом, повлияет на нее обстановка, перестанет бурчать с утра до ночи. Не помогло. И все из-за Ленки, из-за ее жениха. Самое интересное, что им, оказывается, мешаю жить я, и они уезжают от меня подальше – в Штаты, чтобы нам случайно на улице не встретиться. Ленка это сказала, правда, полушутя. А там кто ее знает! Вот я и остаюсь без своей половинки, вот так.

– Ребята, было бы отлично, если бы рядом была Этери. Сейчас их помирить трудно, оба пошли вразнос. А как ты любил Лену, как с ней возился, когда она была маленькой. Гога, я так рада видеть тебя, как будто век не встречались, сказала Леночка. – Ас Этери у вас будет согласие и мир, надо, чтобы прошло время, вы помиритесь. Знаешь, как говорят в народе: «Милые ругаются, только тешатся».

– Правильно говоришь, дорогая, – за всех ответил Алеша и повел Георгия к ручью умыться с дороги.

Затем все снова уселись вокруг костра. Гоге надо было выговориться.

– Все-таки дочь, которая меня обидела, оказывается, уже год, как замужем. Они снимали комнату в коммунальной квартире, вот. А мне говорили: командировки, командировки. А теперь улетает от отца в другое полушарие. Больше теперь я ее никогда не увижу, по всей вероятности. И мы с ней всплакнули, обнялись, расцеловались в стороне от гостей, без Этерки, одни. Перед кем я могу выплеснуть свою душу, как не перед вами! А Этерка все знала и молчала целый год – «дескать, я против». А я разве не человек, не отец своей дочери, что со мной нельзя было поговорить один, два, пять раз, несколько раз, чтобы переубедить, наконец, если они такие правильные, эх! Давайте выпьем за мою Ленку и за ее счастье!

Вино выпили стоя. Светлана разлила всем в тарелки грибную лапшу, благоухавшую лесом и наступающей осенью. Георгий, не имевший во рту ни росинки после выезда из Москвы, получил двойную порцию. Снова говорили о Лене, и об Этери, и о том, что Георгий со школьной скамьи был замечательным, верным и преданным товарищем, что не мешало ему быть упрямым грузинским ослом. На ребят он не обижался, иногда, кивая, соглашался, иногда не соглашался, отрицательно мотая головой, но по поводу «упрямого грузинского осла» не спорил.

– Как обычно, моем посуду, как монгольские пастухи, – заявила Светлана.

И все как по команде тщательно облизали свои тарелки и ложки. Затем, отступая от монгольских обычаев, тщательно протерли посуду мхом с солью и ополоснули кипяточком.

Мимо пробегал лыжник, остановился и многозначительно спросил:

– Обед в честь отъезда? Удастся его повторить в будущем году, как вы думаете?

– Прежде чем ответить на ваш вопрос, скажите, а вы бы хотели видеть нас через год?

– Как иностранных туристов, а не хозяев страны, которые и нашу страну считают своей.

– Спасибо за честный ответ. Я убежден, что Эстония выйдет из СССР, а вместе с ней и другие республики. Наступают трудные времена, революционные и для вас, и для нас и, надеюсь, бескровные, если успешно пройдут реформы.

– Большое вам спасибо за честный ответ. Желаю успехов. – И мужчина покатил дальше.

Наступил последний день перед отъездом. Георгий проверил состояние всех машин перед дальней дорогой. После ужина прошлись по Отепя, прощаясь со знакомыми. Женщины произнесли сакраментальную фразу: «В Москву! В Москву! В Москву!»

Прощайте, милые эстонские хозяева! Желаем вам счастья в новой жизни, без социальных потрясений, в равноправном сосуществовании с Россией и со всем миром!

После возвращения в Москву у Алексея Петровича на душе было сумрачно и тревожно: лишь временами пробивались лучики надежды и радости. Но они касались лишь движений в обществе, которые сотрясали, казалось, на века построенную советскую империю. А Леночка с каждым месяцем стала быстрее уставать в своей клинике, с сентября лишь раз в неделю проводила операцию. Но продолжала заниматься со студентами и проводила заседания ученого совета. Министр попросил ее повременить с переходом на должность советника:

– Мы академиками не бросаемся, дорогая Елена Федоровна. А вы у нас светило. В системе здравоохранения самая деятельная и, что особенно приятно отметить, – красивая женщина. Вот пройдете обследование у себя в клинике и поедете к лучшим мировым специалистам. К нам приезжают со всего света, и нам не грех поучиться у них. Кое в чем они вырвались вперед лет на десять-двенадцать. Себя не перегружайте. Не мне вас учить, как внимательно надо относиться к сердцу. Лечиться, Елена Федоровна, лечиться, работа в лес не уйдет, вся ваша будет! Желаю вам скорейшего выздоровления, позванивайте.

Как-то вечерком после ужина Леночка перебралась с кресла на диван, и как бывало нередко в последнее время, к ней подсел Алеша, расправив плед у спинки дивана.

– Тебе уютно?

– Да, очень хорошо, особенно когда ты рядом.

– Леночка, когда наконец закончится твое затянувшееся обследование?

– Видишь ли, Алешенька, надо было начать сразу после отпуска, но не позволили дела. Сейчас завершаются исследования у нас и в институте гематологии, которому я доверяю. Заодно посмотрели меня всю – «от гребенки до пят». Конечно, утомилось сердце. Потребуется точный подбор лекарств, но пока никакой хирургии. Эта процедура займет месяц, а может быть, и больше – медикаментозное и физиотерапевтическое лечение. По линии Академии предлагают лечь в хорошую французскую клинику с условиями, приближенными к санаторным. Как ты на это смотришь?

– Двух мнений быть не может. Здесь тебе не дадут покоя, будут дергать. Надо ехать. Я только не понимаю, что означает «клиника с условиями, приближенными к санаторным». Что-то мне не нравится. И потом, впервые слышу об институте гематологии. Что касается моего быта, не беспокойся, как-нибудь устроюсь.

– Алешенька, ты мне помогай, сам не расстраивайся и меня не расстраивай. Я понимаю, что если нашли что-то в крови, то предстоит более серьезное лечение, но в крови ничего опасного не нашли. Только ты не волнуйся и ничего не придумывай, помогай мне справиться с моей болезнью. Я тебя люблю, а ты меня, а в остальном полагайся на меня как на доктора ясно, дорогой?

– Хорошо. Теперь давай поговорим о ребятах. Обстановка в Москве сейчас неподходящая для научной работы: и работа не финансируется, и с продуктами плохо. Танюша с Яношем сейчас в Ганновере – условия там прекрасные. Алеша забрал Катюшу в Париж – они в Париже вместе успешно работают по общей программе с Танюшей. Правда, Алеша вынужден оставить свои поиски праязыков. Техническое решение задачи обеспечивает Янош. Одним словом, причин для беспокойства о ребятах нет. А как там справляются на даче?

– Зита стала совсем старая, скучает. Ляжет рядом с Марией Сергеевной, положит ей на колени голову, словно просит: «Поговори со мной». А Хартик, ее щенок, еще недавно готов был перевернуть комнату вверх дном, если бы только ему позволили. Ему бы только что-нибудь ухватить, например край скатерти, и потянуть на себя, и, разорвать, размахивая головкой и урча от удовольствия. Теперь становится поспокойнее, знает слово «нельзя». Мария Сергеевна в этой парочке души не чает. Алешенька, тебе надо съездить на дачу – пора познакомиться с Хартиком. Пора заняться его воспитанием, и Светлана говорит, что пора.

– Леночка, обязательно выходные дни буду проводить на даче. Приглашу наших друзей. Мне давно хотелось позаниматься с Хартиком, и Светлана поможет быстро его образумить. И по Зитуле я очень соскучился. Может быть, к твоему приезду заберу наших четвероногих на Пруды, если ты будешь себя хорошо чувствовать.