– Это вы из-за меня не идете купаться, я знаю, чтобы мне было не так обидно. Мама-Леночка, идите, если вы будете купаться, мне будет приятно. И вы, тетя Груша…

– Да ты что, Алешенька, в мои-то годы поздно в реке купаться.

– И совсем по другой причине, чтоб ты знал, я не пошла купаться, – продолжила разговор Леночка, – нечем вытереться. Кроме того, Танюшка и тетя Светлана в купальниках, а я – нет. Вон, смотри, они уже выскочили из воды и бегут к даче. Вода здесь холодная, ключевая. Пойдем и мы потихоньку.

– Как здесь хорошо, мои дорогие, – задумчиво произнес Алеша. – Я совсем забыл о Франции, конечно, не о маме, и, конечно, на какое-то время. Состояние счастья меня не покидает: я вас люблю всех вместе и каждого в отдельности, у меня такие замечательные родственники, я познакомился с замечательными людьми в больнице, и теперь я здоров, почти здоров, – уточнил он. – Я иногда даже думаю: не перебрал ли я отпущенную мне норму счастья, а?

– Нет, мальчик, нет! Твое счастье еще впереди, а сейчас это ощущение счастья от сил, которые возвращаются к тебе, ты выздоравливаешь. Слышите колокольчик? Это Мария Сергеевна приглашает нас к обеду.

Быстро пролетели лето и осень. В результате сложного обмена в том же доме на Сивцевом Вражке Светлане и Дану досталась трехкомнатная квартира. Любители собак и кошек и других домашних зверей хорошо знали Главного ветеринарного врача СССР по ее публичным выступлениям по телевидению и в прессе. В Главном ветеринарном управлении она работала два раза в неделю, а раз в неделю вела прием больных животных в ветеринарной клинике на Цветном бульваре. А кроме того постоянные инспекционные поездки, да еще лекции в Ветеринарной академии…

Дана совсем не радовала такая ее загруженность по работе.

– Светочка-веточка, так жить семейным людям нельзя. Мы друг друга не видим, нигде не бываем, ты, как затравленный маленький ишачок, тянешь и тянешь взваленный на тебя воз, пока под его тяжестью не споткнешься. А если не сумеешь подняться? Что-то больно часто ты тянешься к валидолу – уснуть без него не можешь. А когда тебя последний раз слушала Леночка? Как? Когда Алешу-младшего выписывали! Но прошло уже почти два года и ты совсем не думаешь о себе. Это я виноват, что позволил тебе так издеваться над собой. Алешка в институте шумит, где мы пропадаем, почему даже не звоним. Я лепечу про твою занятость. А он советует очень разумно: уменьшить работу вдвое и идти к Леночке на обследование. Да еще ругается, обещает приехать к нам и во всем самолично разобраться, дать мне по морде, а тебе по филейным частям собачьим поводком, чтобы ты за своим здоровьем следила, друзей не забывала и, между прочим, мужа тоже. Вот такая программа. Что будем делать?

– Дорогой мой, в этой лексике я узнаю тебя, а не Алешку, но ты прав тысячу раз. Прежде всего, надо уходить из Главка, что будет сделать очень и очень не просто, я же номенклатура. Во-вторых, а может быть, даже, во-первых, надо звонить Леночке. С сердцем у меня действительно плоховато, может быть, даже не с сердцем – просто я безумно устала.

– Значит, ты оказываешься такой легкомысленной, а я таким простофилей, что не уберег свою единственную и любимую Светочку-веточку от ишемии… или от безумной усталости. А вдруг у тебя предынфарктное состояние? Я сейчас же звоню Леночке!

– Дан, не пори горячку, успокойся! Я сама ей позвоню на днях.

– Ну, уж нет, звони немедленно сама или я позвоню, ясно, Светик, счастливый мне доставшейся билетик. Иначе получишь по попе. Именно таким образом Танюшу воспитывала тетя Груша и сделала из нее человека, звони.

На следующий день они поехали к Леночке в клинику. Она ее внимательно прослушала, сделала электрокардиограмму и сказала, что особых причин для беспокойства нет, но для страховки попросила профессора-кардиолога посмотреть Светлану. Профессор подтвердил заключение Елены Федоровны.

– Друзья мои, – несколько торжественно обратилась Леночка к Светлане и Дану. – Как я и полагала, у Светланки сердце здоровое, и только поэтому оно выдержало чрезмерную нагрузку. Но всему есть мера. И сердцу, и нервной системе нужен отдых. Хорошо бы вам обоим, вместе, на две-три недели съездить отдохнуть. Например, походить на лыжах. Я знаю, у Дана набралось много отпусков. И вообще, Светик, резко сократи объем работы, больше внимания уделяй себе и Дану, вы же семья! Немедленно оформляйте отпуск и поезжайте на нашу дачу. Записываю вам телефон. Там по-прежнему хозяйничает Мария Сергеевна, вы ее знаете. Только завезите ей продукты. Об остальном не беспокойтесь – на даче все есть. Возьмите своих зверей, которых нельзя оставить дома. В выходные дни там могут появиться Танюшка с ребятами. Они любят побегать на лыжах, и вы к ним можете присоединиться. Марии Сергеевне я позвоню, поезжайте.

Глава V. Воспоминание о детстве

Алексею Петровичу Ларину давно хотелось побывать в Городке, одному, хотя бы пару дней, посмотреть на дом, в котором проходило его детство, побродить по парку и Городку, постоять на пристани, на переправе. Потом, может быть, и с семьей, но сначала одному. В тот год, когда он наконец собрался и приехал в Городок, лето было таким же жарким и грозовым, как и в далеком тридцать седьмом.

И вот дом у обрыва над рекой. Он постучал в калитку и вошел во двор. Первое, что бросилось в глаза – отсутствие сторожки, в которой в те годы жил «Митрий мой», исчез и сад. Как видно, елочки, посаженные по периметру сада, и другие способы укрепления земли не спасли его от оползней, и он уменьшался и уменьшался с каждым годом, пока не превратился в палисадник. Дверь в доме была открыта, как и почти все окна, но голосов – не слышно. Он поднялся на крыльцо и постучал в открытую дверь. Откуда-то из глубины дома послышалось: «Сейчас», и вышла молодая женщина в легком халатике и шлепанцах на босу ногу.

– День добрый, извините за беспокойство! Я зашел посмотреть на дом, в котором жил более полувека тому назад, где проходило мое детство.

– Не знаю, все может быть, – ответила женщина и тут же смутилась. – За столько лет здесь жили разные люди. Теперь вот мы, две семьи.

– Мой отец был директором фабрики в течение ряда лет. Я думаю, что остались люди, кто помнил бы нашу семью.

Не приглашая его войти в дом, с крыльца она крикнула:

– Егорыч, поди, поговори с человеком. Обращаясь к Алексею Петровичу, уточнила: – Егорыч давно живет в нашем переулке, в доме напротив, и то время помнит.

– Минутку, сейчас, сейчас выйду, – послышалось из соседнего дома. – У ворот есть скамейка, присядьте.

Из ворот, тяжело опираясь на палку, вышел худощавый, весьма пожилой человек, много старше Алексея Петровича. Поднявшись навстречу и поздоровавшись, Ларин повторил ему свой короткий рассказ.

– Понятно, с кем имею дело. Я вас мальчонкой помню, шустрый такой был, затейник до всяких игр. А закадыкой вашим был Виктор Карпушин, наш городковский. Вы всюду были на пару с собакой. Собаку потом в Мещеру отправили к сродственникам. После вашего отъезда Виктора командировали в Москву учиться музыке: он стал флейтистом в оркестре с таким названием – симфонический, что ли. Иногда приезжает в Городок, однажды даже выступал у нас с большим успехом. И матушку вашу помню – красивая, видная была женщина, приветливая. Я все стеснялся с ней заговорить, спросить книгу какую почитать, подростком был и уже к армии готовился. И папу вашего помню. Он и дома-то бывал редко. Это мы знали, соседи. Все на фабрике с утра и до позднего вечера. Военный заказ шел: сапоги для комсостава хромовые со скрипом, да для солдат кирза, чтобы износа не было на случай войны. Вона сколько лет прошло, а всю семью вашу помню, вот так.

Он помолчал, а затем продолжил:

– А теперь я скажу вам, что встреча у нас очень интересная. Вы и не подозреваете, что являетесь участником целой детективной истории, думаю, что не подозреваете.

– Интересно, что за история? Она связана с Городком, с моим детством?