Подошел Петр.
– Вот и вся детективная история моего детства. Вас, наверное, утомил этот длинный рассказ? Егорыч, мой сосед и друг, хороший человечище, вроде стыдит меня: «Бобыль ты, бобыль. И ничего своего у тебя в доме нет, кроме книг». А когда я мог семьей обзавестись, если до пятидесяти лет работал в Мещере да заочно учился? Да все под чужой фамилией, какая уж тут семья. Теперь, когда посмертно реабилитировали родителей, ношу двойную фамилию и отца, и мамы, точнее двух мам, они ведь родные сестры. А семьей в старости обзаводиться поздно, ушел мой поезд.
Он замолчал. Мог ли Алексей Петрович подумать, что, отправляясь в Городок, он приобретет новых знакомых, а может быть, друзей. Сегодня он узнал про жизнь случайного в детстве попутчика. А дальше? Петр педагог, это замечательно. Но какой он человек? Какие у него взгляды на жизнь? Может быть, он инертен, обыватель, а жизнь общества его не интересует, или он занимает активную позицию в жизни? Какие он читает газеты и какие смотрит телепрограммы? А книги? У него, как видно, много книг – это интересно, а кто его любимый автор в современной и классической литературе? Чтобы узнать человека, надо с ним пуд соли съесть, и насколько реально в нашем-то возрасте обрести новых друзей, так сразу, в одночасье! В нашем возрасте друзей не обретают, а теряют. Скольких он похоронил или проводил за границу? Но бывают исключения. Вот сейчас они сядут за стол, будут «общаться» и что-то станет яснее, понятнее. Но чтобы стать друзьями, конечно, потребуется не одна встреча. Настоящие друзья бывают ближе иной родни.
Произошла случайная мимолетная встреча, как в детстве, на пароходе. Или эта встреча нечто большее? Во всяком случае, Петру казалось, что между ним и Алексеем возникает взаимная симпатия. Они сидели рядом, и каждый думал о своем. Алеша машинально поглаживал шелковистую шерсть Мишки, а Петр пальцами мял очередную папироску.
Алеша прервал молчание:
– Что мы, уже старшее поколение, должны сделать, чтобы не повторился ужас репрессий? Что? Нужна простая и доходчивая пропаганда в газетах, по телевидению и радио, в школах и институтах – везде, до тех пор, пока не покается КПСС и ее подручные органы принуждения в преступлениях перед своим народом. Но добровольно на самоуничтожение они не пойдут. Они будут продолжать рваться к власти, заниматься демагогией. Нужны новые политические демократические партии, общественные организации, которые в числе прочих задач поставят главную задачу – воспитание российских граждан свободными и гордыми, но это уже другая тема. Вы, Петр, со мной согласны?
– Согласен тысячу раз! Человек должен чувствовать себя свободным в любой сфере хозяйственной или интеллектуальной деятельности, не испытывая робость перед кем бы то ни было. К власти должны приходить люди с высокими моральными принципами, для которых честь, совесть, благосостояние народа, соблюдение Конституции превыше всего. Надо потребовать, чтобы во имя памяти тысяч и тысяч уничтоженных советских людей здание ГПУ-НКВД превратить в музей, необходимо громогласно осудить геноцид собственного народа. Вы понимаете, что это в общих чертах. Предстоит разработать программу и план действий, только сумеем ли мы, в нашем возрасте, выступить в полный голос?
– Наш народ должен потребовать сноса до кирпичика здания на Лубянке, как французский народ – Бастилии в 1789 году.
– Эй, друзья хорошие, видно, я был не прав, что в Городке можно обойтись без телефона. Кричу вам, кричу, что пора к столу. И Мишка вскакивал неоднократно, Петю дергал за штанину, а вам хоть бы хны. Видать, серьезный разговор, – предположил подошедший к беседке Егорыч. – Уж не разошлись ли в чем, не поссорились?
– Эх, Егорыч, дорогой, почему мы притихли? Задумались о течении жизни, то спокойном, а то с водоворотами или, того хуже, с неожиданными водопадами.
– Ну, раз у вас покой да мирная беседа, хотя и о тяжелой жизни, то я очень рад. А без телефона обойдемся: кричать будем дружка дружке через забор. Пошли, пироги стынут.
Глава VI. Накануне
В доме на Прудах все семейство было в некотором волнении.
– Мамочка, но как же не волноваться, когда наш повелитель первый раз из своего «ящика» уезжает бог знает куда, в Польшу! А вдруг там какую-нибудь революцию устроят поляки? Они со времен Екатерины Великой терпеть не могут Россию. А ведь не ценят, что благодаря переделам целиком оказались в центре Европы. Правда, досталось им во время Второй мировой войны, к тому же в августе 1944 года наши войска застряли на правом берегу Вислы, и восставшая Варшава никак не могла дождаться помощи. Так что, папуля, давай налаживай отношения с поляками. Кстати, раз ты едешь в Польшу, то надо тебя познакомить с Тадеушем, моим приятелем с филфака.
– Дщерь, изъясняешься непонятно. Моя поездка в Польшу оказалась кстати, чтобы познакомить меня и маму с «твоим парнем»? Позвольте вас спросить, что означает «мой приятель»? Ты имеешь на него планы вечного или, по крайней мере, долговременного владения или…
– Эх, папуля, подруг ты мой! Не знаешь ты студенческого лексикона, и в этом я виновата, упустила. На студенческом языке «мой приятель» равносильно тому, что на вашем языке означает «мой товарищ» – по учебе, по общим интересам и не более. Слово «товарищ» сегодня слишком идеологизировано, испорчено коммунистами. Вот «мой друг» на нашем языке – уже нечто иное, когда приятельские отношения перерастают в близкие. Но в моем окружении в университете мне это не грозит, ясно? Со мной рядом нет никого столь же яркого, как наш французский Алешка. Есть, конечно, отличные ребята, но до Алешки им далеко. Та, которая его полюбит, будет счастлива, хотя и намыкается с ним. Папочка, я тебя очень люблю, очень, хотя ты бываешь приличной занудой, ясно?
– Ясно, маленький сорванец или даже не совсем маленькая нахалка. У вас на филфаке прижился особый сленг грубоватости. Или я ошибаюсь?
– Нет, не ошибаешься. Это издержки роста, пройдет.
– Я тебя прошу, не называй своего брата «Алешей французским».
– Это я так, между нами. Конечно, не буду.
– Между прочим, в ответ на твою «зануду» в мой адрес, тетя Груша дала бы тебе, большеватенькой, по попе. Не стоит жаргон узкого круга выносить за его пределы.
– Папа, я все поняла и о жаргоне, и о дистанции, я же не дурочка. Между прочим, па, может быть, моя дорогая нянечка тебя послушается. Нельзя же все время при посторонних обещать дать мне по «попе», хотя я и «большеватенькая».
– Девочка, но ведь это все от любви к тебе и все наказания только на словах. Когда ты была маленькой и иногда непослушной, шлепнет няня, бывало, тебя и тут же поцелует. Ты для нее любимый ребенок до последнего ее вздоха.
– Понимаю. Все так. Но вот как-то забежал к нам Тадеуш. Я ему что-то не то, с ее точки зрения, сказала. А она мне: «Получишь по попе, хотя и большеватенькая». Тадеуш засмеялся:
– Что вы, бабушка, у нее попка не большеватенькая, а маленькая, я видел, мы вместе в бассейн ходим, клянусь.
На следующий день Алексей Петрович с группой товарищей из института, отъезжающих в Польшу, отправился в «Загранпоставку» для собеседования. Раньше такие собеседования проводили партийные органы от ЦК, МГК и ниже, а теперь вот «Загранпоставка». Собирали всех из одной отрасли, направляемых в командировку в страны народной демократии или в страны третьего мира – африканские, азиатские. В большом зале «Загранпоставки» собралось человек триста, со сцены за ними наблюдала «выездная комиссия», восседающая за длинным столом под зеленым сукном. На столе – папки с выездными делами: анкетами, партийными характеристиками, характеристиками трудовой деятельности, копиями дипломов и аттестатов и прочим. Папки были толстые. Члены комиссии просматривали папки, о чем-то переговариваясь между собой. В торце стола, особняком, сидел мужчина, закинув ногу за ногу и несколько подавшись вперед. Он одну за другой курил сигареты и сосредоточенно наблюдал за залом, изучая отъезжающих. Может быть, на нем лежала огромная ответственность: выловить из трехсот человек, находящихся в зале, по каким-то только ему известным признакам потенциальных невозвращенцев. Наконец поднялся неприметный, маленького роста человек – заместитель министра. Голос его не соответствовал росту – говорил он громко и басом. Он обратился к залу: