В последний день действия визы Алеша отвез Наташу в клинику. Они посидели в приемной, в кабинете Леночка проводила совещание, Надежда Ивановна показала им утренний бюллетень состояния здоровья сына. Он медленно приходил в себя. После совещания Леночка проводила их к монитору. На экране они увидели спящего Алешу и, как показалось, его лицо было менее бледным, чем накануне.

– Погуляйте в парке, а когда он проснется, за вами придут. Идите, – распорядилась Леночка.

Они вышли в парк и нашли скамеечку, с которой через зеленеющие кустики просматривался противоположный берег Москва-реки. Сюда доносился слабый шум города. Было тепло.

– Итак, Наташенька, наш сын приедет к тебе, оставив здесь коляску. Совершится то, о чем мечтали.

– Да, да, о чем мы мечтали, – она была встревоженной и рассеянной, погруженной в себя. – Мне только начинает казаться, что я его потеряла, моего дружочка, только моего. Появился ты, отец, появилась вторая мама, Леночка, появилась сестра, стареющая бабушка – тетя Груша, наконец, появилась семья. И его покорила аура вашей семьи, в которой все любят и заботятся друг о друге, с уютным, чисто российским домом, где все предусмотрено для отдыха, работы и общения с друзьями. Он впервые узнал, что такое семья. Мне очень понравилась ваша квартира на Прудах и Алешина комната, напоминающая парижскую. В Париже у него было все, кроме семьи.

– Наташенька, почему, а Жан?

– Жан – это мой друг, верный любящий друг. А я однолюб, как и ты. Есть такие чудаки на планете Земля, я одна из них.

Она замолчала. И Алеша молчал. Он испытывал к ней чувство жалости и нежности, мог бы прижать к себе, по-родственному, даже поцеловать. Но понимал, что этого делать не следует. Слишком ярко, спонтанно, неожиданно на мгновение его объединило с Наташей когда-то сильное чувство, быстро затихшее в нем, но задержавшееся в ее сердце.

– Ты же понимаешь, мы сделаем для него все, что в наших силах, – он поспешил сменить затронутую Наташей тему разговора, чтобы заглушить поднимающиеся воспоминания.

– Ладно, дорогой, я все понимаю. Может быть, мне давно пора соединить свою жизнь с Жаном, я подумаю, хотя думаю об этом уже много лет. Ничего не может быть дороже независимости, не так ли?

– Но брак с человеком, который тебя любит, никак не может привести к потере личной свободы.

– Верно, если ты ему отвечаешь тем же.

Потом их позвали. Леночка провела родителей к Алеше. Он им улыбнулся тихой, бледной, вымученной улыбкой, которая говорила о многом – впереди борьба за полнокровную жизнь, продолжительная и тяжелая. В десять вечера Алеша повез на своих «Жигулях» Наташу в Шереметьево. Она, Леночка и Танюша, втроем, обнявшись, сидели на заднем сиденье машины.

После отъезда Наташи жизнь вошла почти в привычную колею, за исключением посещений в больнице Алеши всей семьей поочередно: два-три раза в неделю Алексей Петрович, два раза тетя Груша, один-два раза Таня. Ежедневный обход больных Леночка обычно начинала с ближайшей к своему кабинету палаты, в которой лежал Алеша. Прошел месяц после операции, с ним начали много работать массажисты и методист по лечебной гимнастике: надо готовиться к следующим операциям, он должен физически окрепнуть. У Тани наступила сессия сразу на двух факультетах, хотя большую часть экзаменов она сдала досрочно. Алексей Петрович принимал участие в заседаниях Ученого совета и научно-технического совета, выступал на совещаниях. Обычно на всех заседаниях два места резервировались за Алексеем Петровичем и Даном, которые много лет работали вместе и часто в своих выступлениях дополняли друг друга. Наконец-то Дан сообщил Алеше по секрету, что в ближайшую субботу они со Светланой расписываются в ЗАГСе, причем он надеется, что Алеша с Леночкой станут свидетелями. Официально об этом они сообщат на днях.

После заседания Алексей Петрович, обняв Дана, трижды с ним расцеловался и, выходя вместе из института к стоянке автомобиля, никак не мог успокоиться от долгожданной новости:

– Старина Дан, я чертовски рад за тебя и за Светку. Светка чудесный, чистый человек, одна-одинешенька на всем белом свете, и ты чудесный чистый человек – тоже одинок. Однажды тебя надула женщина – она была не наш человек. Кроме меня и Леночки у вас никого нет – вы оба «засиделись в девках». Вы друг для друга предназначены судьбой – оба вечно спорите со мной, оба любите хорошие стихи и хорошие книги, оба вы меломаны, любители хорошей живописи, хорошего театра и хорошего кино, оба увлечены своей работой, оба любите братьев наших меньших и вам трудно дышать в обстановке тотальной слежки в полицейском государстве. Одним словом, вы настоящие люди, но не все это понимают.

– Алешка, дорогой, точно, никто этого не понимает, кроме вас с Леночкой и меня со Светиком. Сегодня ты меня везешь? Тогда давай так: заедем за Леночкой, а потом к нам, на Сивцев Вражек, чтобы договориться о свидетельских показаниях в ЗАГСе. Раз пошла такая пьянка, зачем все откладывать на завтра, да и тебя надо заранее ублажить, а то знаю я тебя, что-нибудь брякнешь издевательское про меня в официальном учреждении.

– Аветик Ашотович Даниелян, буду говорить правду, одну только правду и ничего кроме правды. Да, вот что пришло в голову: мы четверо – доктора наук: Леночка лечит людей, Светик – зверей, а мы с тобой работаем на войну. Ничего себе, славные парочки объединились в дружбе! Ну, поехали.

Дорогой оба молчали, но каждый думал о парадоксах, на которых построено благополучное существование людей – на стечении обстоятельств, что само собой разумеется, поскольку в природе действует закон больших чисел, вероятность проявления того или иного события. Но вот что, казалось бы, уму непостижимо – человечество не в состоянии учесть опыт предыдущих поколений, и готово вновь развязать войну, и не выполняет общечеловеческие принципы морали. А честь, достоинство и справедливость, отсутствие синдрома зависти и предательства должны быть положены в основу конституций всех цивилизованных стран мира.

С постоянной скоростью летит время, и все в одном направлении. Банально, но факт. Алеша-младший провел в клинике полтора года. После первой большой операции последовали еще две, а затем снова интенсивный массаж и занятия с методистом по укреплению мышечной ткани, по наращиванию мускулатуры. Сначала, лежа в постели, сгибал ноги в коленях, а затем вытягивал их осторожно, медленно, прислушиваясь к себе. Была большая радость у всех – у Алеши, мамы-Леночки, у всего медицинского персонала, когда он впервые с помощью методиста спустил ноги с кровати и ступнями оперся на пол. Это был огромный успех, и всех радовало это Алешино достижение. А еще через некоторое время он встал на ноги, преодолевая охвативший его страх, что не сумеет подняться. А на следующий день он сделал первый шаг на костылях. Потом научился на костылях спускаться и подниматься по лестнице. На лбу выступал пот. Он понимал, что к нему неожиданно может подкатить боязнь упасть, о чем его предупреждал психоневролог. И он не имеет права подпустить к себе страх: тогда будет сломано все, что с таким трудом над ним совершили врачи, методисты по лечебной гимнастике, массажисты, наконец, он сам своими бесконечными упражнениями. Падение на лестнице или даже на ровном месте может вернуть его в прежнее состояние неподвижности уже навсегда. Первые шаги были самыми трудными. Но рядом были мама-Леночка и Андрей Генрихович, и массажист Петя.

Полтора года общения с Алешей не прошли даром для Андрея Генриховича – он уже свободно изъяснялся со своим пациентом по-английски. И с массажистами он по их просьбе говорил по-французски, и они ему отвечали по-французски, и с каждым разом диалоги получались все более сложными. У Алеши был, несомненно, педагогический талант, и от простых односложных приветствий, как бы играя словами, он постепенно переходил к более сложным, записывая грамматически и фонетически каждое выражение на бумаге. К концу его пребывания в больнице у Алеши была готова рукопись о методике быстрого изучения французского языка, которая была признана в инязе оригинальной и эффективной. Таня быстро перепечатала рукопись, и Алексей Петрович отвез ее в издательство, где от имени Алеши-младшего заключил договор на издание брошюры большим тиражом.