С нами были две собаки: мой Рыжик и красивая шустрая Милка, принадлежавшая моему товарищу. Обе молодые, подвижные, но уже разбирались в делах охоты и не особенно соблазнялись укатанной твердой дорогой, по которой шли их хозяева. Берега реки с тростниками и ольховые заросли, точно запутавшиеся в сухих стеблях хмельника, им были больше по душе. Изредка показываясь на дороге, то впереди нас, то сзади, лайки снова уходили в прибрежную урему, и снова слышался шорох кустарников и сухой травы.

Иногда он доносился как-то совершенно по-особенному, и в ритме его мы угадывали прыжки собак, скачущих галопом. Как они могут скакать в такой чаще и темноте? Как не выколют глаз? Видно, у лайки не только чутье, но и глаза особенные, почти так же приспособленные к темноте, как глаза лисиц и волков.

Хорьковый след попался на обрыве берега ручья, там, где в большом оползне чернели глубокие разрывы дерна. Вот в этих лабиринтах растрескавшейся земли и спрятался хорек. Хищник, видимо, долго бродил на одном месте, и хотя следов не видно, но собаки чуют их и, несомненно, найдут зверя.

Полная тишина стоит в морозном воздухе, ветерок не нанесет острый хорьковый запах и не облегчит собакам поиск. Поэтому так тщательно ищут они, стараясь по возможности шире обследовать участок с запасом хорькового следа.

Вдруг одна из них взвизгнула и снова смолкла. Что это? Или ударилась на бегу о сучок и ушиблась, или… Вот взвизгивание слышно уже дальше, затем еще и еще.

Теперь уже нет сомнений: зверь Найден, но почему-то не остановлен. Мы стоим и молча слушаем, представляя себе картину стремительного преследования.

Черный, пушистый хорек, будто пружина, прыгает через кочки и мелкий валежник. Его спасение — в этой пересеченной местности да еще в темноте, которая мешает собакам взять зверя на глазок. Видимо, собаки где-то сбились со следа, и зверек, не слыша преследования, забился в попавшуюся нору.

Чья она? Глубока ли? Нет времени разбирать, но отсидеться в ней можно.

Холодный матовый блеск замерзшего озерка пересекает наш путь.

— Ничего, — говорит мой товарищ, — Это старица, тут не глубоко, только бежать надо не вместе, а поодиночке.

Я слышу, как трещит под его ногами лед, и думаю: стоит ли? Хоть и не глубоко, но купание в ледяной воде не особенно приятно, тем паче ночью и довольно далеко от дома.

— Осенний ледок, что резина, — кричит мой товарищ с того берега, — выдержит!

Но я уже не слушаю его больше и бегу на голос. Мне кажется, что лед не только трещит, он прогибается под ногами, но почему-то от этого совсем не страшно.

Собачьи голоса звонко колют ночную тишину, и с каждым шагом они все ближе и ближе.

Неожиданно смолкли собаки, только в последний момент лая мы ясно услышали скрипящее стрекотание хорька.

Неужели поймали? Даже посмотреть не удалось… Как неинтересно окончилась охота!

Мы спешим в сторону смолкшего лая, напряженно всматриваясь в темноту. Каждая кочка кажется фигурой лайки, склонившейся над добычей. Одна, другая… Уж что-то их очень много, этих «собак», и совсем тихо здесь, даже шороха по траве не слышно. Но зато очень хорошо вновь стал слышен лай, такой же задорный, каким он был ранее. Это значит, что снова ушел хорек, ускользнул от зубов собаки, и теперь где-то опять засел, найдя новое убежище.

Мой товарищ тяжело вздохнул, снял шапку и вытер рукой лоб.

— На Черемушном овраге лают, — говорит он и, немного подумав, добавляет: — Как только мы и долезем туда, такая тут чертоломина.

Впереди я вижу силуэт своего компаньона и смело шагаю в темноту. Как доберемся? Да так, как и всегда, той же охотничьей «дорогой».

Сухие нити хмельников, как веревкой, опутывают ноги, мы спотыкаемся о кочки, о сваленные стволы деревьев, но все же довольно быстро двигаемся к цели. Еще немножко — и в темноте уже видна светлая шубка Милки.

На земле, раскинув длинные корявые сучья, лежит огромный ствол осины. Собаки рвут его зубами, роют под ним землю и яростно лают. Шуму много, но… хорек выбрал такое убежище, из которого шумом его не выжить.

Мы светим фонариком, и голубоватый луч его, ощупывая ствол дерева, обнаруживает старое дупло дятла и следы собачьих зубов вокруг отверстия.

Хорь — зверь с неприятным запахом. Спрятавшись в дупло, он так «надушил» в нем, что и наше обоняние не может ошибиться в принадлежности этого запаха. Собачье тонкое чутье раздражено до предела, и поэтому так яростно лают наши псы.

Затыкай дупло, — говорит лесник, — а метра два книзу дыру рубить будем, — иначе нам его не взять. Стук топора гулко раздается в морозном воздухе и еще более волнует собак. Глухой стук свидетельствует о большой пустоте внутри дерева и гнилой древесине. Лезвие топора провалилось, и на стволе видна темная поперечная щель.

— Стоп! Давай теперь пару тоненьких прутиков и вставляй их в щель, да ставь совсем отвесно и не зажимай в древесине, — советует мой товарищ.

Лесник переходит к комлю ствола и стучит. Оба прутика дрогнули и нагнулись вершинками к комлю.

— Проскочил, — кричу я, — к вершине, проскочил!

— Ну вот, стало быть, и оказал себя, сейчас мы его будем искать не во всем дереве, а только выше дупла, тут, наверно, вся сердцевина выгнила.

Вместо прутика забиваем поперечный клин, перекрывающий дупло, и снова повторяем прием, чтобы зажать зверька в метровом куске дупла.

Прижатый хорек стрекочет совсем по-сорочьи и хватает зубами прутик, которым мы нащупываем его.

Теперь надо расширить отверстие и уже рукой вытащить хорька.

На руку моего товарища надета кожаная рукавица, в ней можно без особого риска запускать руку в дупло.

— Вот он, совсем рядом, а не ухватишь: кулаку места не хватает, разве пальцами, щепотью попробовать? — Проходит несколько секунд, и рука лесника начинает подаваться обратно.

— Не грызись, не грызись, — приговаривает он, — ведь как цепляется, точно крючками какими.

Стрекотание «сороки» раздается в самом отверстии, и большущий, темный, с ржавым подшерстком хорек царапается и злобно грызет рукавицу.

Во время ночной охоты за хорьком возможны и прямые встречи собаки с хищником, когда он не успевает спрятаться от зубов лайки. В таких случаях охотник должен поспешить туда, где раздался и смолк лай. Собака редко лает на задавленного ею зверя, но не скоро бросает его, и, обнаружив собаку, можно легко найти и ее добычу. Некоторые натренированные собаки приносят хозяину задавленного зверька, как это они часто делают с убитыми утками и тетеревами.

Примерно в тех же условиях проходят охоты на горностая, ласку и норку. Добыча последней осложняется в тех случаях, когда зверь, преследуемый собакой, уходит в воду.

Опытная в работе по норке собака не потеряет зверя и при этих обстоятельствах. Но одного опыта собаки в таких случаях недостает, и охотник должен помочь ей.

Охотятся с лайкой и на самого крупного представителя семейства куниц — выдру, но в нашей области выдра находится под охраной, и охота на нее разрешается только по лицензиям.

На барсука

Осень. Многие виды охот по птице уже недоступны не V только с легавой собакой, но даже с лайкой. Утки, сбившиеся в крупные стада, держатся на открытых мелководьях больших водоемов, отлетели на юг жирные дупели и бекасы, тетерева стали очень осторожны, и только изредка охотнику представится случай выстрелить по краснобровому косачу или рябчику.

Кончился сезон для охоты с подружейной собакой, и не раньше чем через девять месяцев снова можно будет использовать ее в поле. В разгаре охота с гончими по черной тропе, и заливистые голоса их поют в поредевших лесах. Красивая, исконно русская охота характерна для осени и начала зимы. Лисица и заяц — основные виды промысловых животных, на которых охотятся с гончими с открытия сезона.

Продолжительность этого сезона трудно установить, гак как работа собаки возможна только до выпадания глубоких снегов. Часто бывает, что длится она всего полтора-два месяца. Быстро пройдут для охотника эти увлекательные дни охоты с гончими, а там снова перерыв на девять-десять месяцев, сиди и жди сезона будущего года.