— Баба у меня умная, командир, — добродушно говорил он, — а если потрафляю ей, так что ж, коли правильно распоряжение дано. Она у меня, как медвежонок, всю жизнь на одном месте торчит и все ворчит.

Спокойный характер Савелия, конечно, способствовал ему в охотах по медведю, и на его счету числилось несколько десятков «черного зверя». Спокойствие охотника сказывалось и в характере собаки Савелия — Серка, крупного кобёля-лайки волчьего окраса. Пес не боялся зверя, и не раз острые зубы его рвали «штаны» «хозяина» леса. Но не поздоровилось и Серку. Голова его была изуродована.

— Морду ему медведь переделывал, — шутил дед Савелий, — уж больно остер он смолоду-то был, вот и наскочил на «хирурга». Собака тоже страсть в охоте понимает, и дана она ей до самой смерти. Коли пес с разумением к делу относится, он долго проживет, а что рыло-то кривое — это не беда, вперед наука. Серко еще больше озлобился на зверя, а по первоначалу думалось мне, что пропала собака. Вот, думаю, расти нового помощника, а этот не пойдет в лес, разом наелся.

Старик помолчал минуту и продолжал, усмехаясь:

— Вот уж и я сколько раз зароки давал на охоту медвежью не ходить, тоже не раз казалось, что сыт уж, хватит. А время придет, и опять мы с Серком в лесу. Малины-ягоды не наешься на годы…

В тот памятный день охоты мы искали медведя с тремя собаками. Серко немножко поворчал на пару моих лаек, но знакомство произошло не в деревне, а в лесу, на охоте, где нет времени для бесцельных драк, где не так «тесно», как на деревенской улице. Собаки настороженно обнюхались и разошлись в стороны.

Мы искали берлогу во всем просторе лесной дачи, и поэтому не имело смысла сокращать поиск собак. В конце зимы, когда крепкие насты заменят рыхлую поверхность снега, собака особенно широко ходит, наст для нее — как асфальт.

Мартовское солнце слепит глаза, и свет его, отраженный белоснежной поверхностью снега, настойчиво напоминает о наступлении весны. На сваленных стволах деревьев снег уже растаял, но совсем недавно, и на стволах кое-где еще заметны темные серые пятна воды, впитавшейся в гнилую древесину. Пятна эти, испаряясь, дымятся: и впрямь по-весеннему греет солнце.

Чутко лежат в конце зимы медведи. Многие из них уже выбрались из глубоких снежных берлог и устроили временные постели из ельника прямо поверх снега. Наверху сейчас гораздо теплее, чем в глубине снежного покрова. Медвежата весь день играют около берлоги, и снег вокруг лежки затоптан перепачканными в земле лапками. В эту пору берлога очень запашиста, и собаке куда легче искать ее, чем зимой.

В утренние заморозки прекрасный ход на лыжах. Наст отлично держит собак, и мы иногда видим всех троих то впереди себя, то сбоку. Только голоса лаек все нет и нет, а услышать его так хочется, хоть бы одна тявкнула. И вдруг не одна, а три сразу разбудили тишину лесной гари.

Мы остановились и оба тотчас увидели метнувшуюся от собак черную тушу зверя. Собаки рассыпались в стороны, как горох, но быстро оправились от испуга и, уловив направление хода медведя, с голосом погнали его. Все это произошло почти мгновенно и совсем неожиданно. Несколько раз донесся сердитый «разговор» медведя, и лай собак, не отстающих от него, стал удаляться.

— Ах, дуй его горой, ведь соскочил, немочь черная, — ругался дед Савелий. — Ну, смотри теперь, если нажмем, как следует, так наш будет, только ноги готовь и не отставай! — крикнул он мне уже на ходу.

Наши лыжи зачиркали по увалам и ометам затверделого снега. На первых порах кажется, что бежать совсем нетрудно: лыжи не проваливаются, хорошо скользят. Только сердце молотом стучит в груди, протестуя против такой нагрузки.

Старик не по годам легок на ходу. Я с трудом поспеваю за ним, несмотря на то, что на 25 лет моложе. Выпавшая маленькая пороша приглушает шум лыж о корку наста. Поэтому мы все время слышим голоса наших собак и хотя медленно, но все же приближаемся к ним. Как топором рубит косомордый Серко, грубо и редко. Звонкий голос Рыжика доносится особенно четко, а в интервалах между обоими без умолку звенит не в меру горячий Макарка.

Собаки четко ведут зверя и, судя по лаю, как говорят охотники, виснут на хвосте.

— Эх, как ёжат! — кричит мне Савелий. Довольный этим, он бежит все шибче и шибче. Без останова скользят по снегу лыжи, проносятся перед глазами нагромождения вывороченных еловых стволов и корней, преграждающие путь, и все это точно откатывается назад. В глубь огромной гари убегает зверь, ища в ней защиты, и мы понимаем, что в беге по такой чертоломине не сможем долго состязаться с ним. В голосах собак появилась какая-то новая нота. Даже ритм лая изменился и стал спокойнее.

— Посадили! — догадываемся мы. И что есть силы спешим на помощь собакам. Впереди мелькнул силуэт Серка, и уже лает он где-то левее. Рыжик проскочил почему-то в другую сторону и также лает на месте. Это значит, что медведь остановился, а собаки взяли его в круг. Черное пятно хорошо вырисовывается в завале, и ружье, застывшее у плеча, вот-вот готово выстрелить. А что это черное, медведь или пень?

Выстрел раздался, но не мой. Черное пятно оказалось просто куском побуревшего моха, а медведь был далеко за ним.

Больше чем на сто шагов послал дед Савелий круглую пулю своей «тулки» по убегающему зверю, но она попала в цель. Медведь рявкнул, как-то неуклюже подпрыгнул и пошел еще быстрее галопом, взламывая наст, разбрызгивая капли крови по бокам следа.

— По ходу бил, — кричит старый охотник, — иначе и не стал бы палить так далеко! Ого-го! С задаточком пошел, — торжествует он и спешно заряжает ружье.

То ли от боли ранения, то ли собаки завернули зверя, но он изменил свой путь и бросился из гари в сосновое болото. Это и погубило его. Наст в болоте не держал зверя. Собаки быстро настигли его и посадили накрепко. Перебегая от дерева к дереву, мы подобрались к месту сражения медведя с собаками и увидели незабываемую картину.

На залитой солнцем поляне, окруженной молодой порослью сосен, медведь сидел, прижавшись к стволу дерева, и огрызался от наседавших на него лаек. Он рявкал, иногда бросался с намерением поймать собаку, но наст не выдерживал, и это ограничивало его.

Серко первый заметил хозяина и, слегка покрутив хвостом, еще азартнее стал наседать на врага. В лае собак и шуме ломающегося наста медведь не услышал шороха наших лыж. Мы подошли к нему на тридцать-сорок шагов. Савелий, многозначительно мигнув мне, держал ружье наготове. Деликатно, чисто по-охотничьи, мой товарищ уступил мне право решающего выстрела. Момент, когда мушка ружья «ползет» по контуру зверя, — высшее напряжение охоты. Стреляя по зверю пулей, надо выбрать точку, в которую должна она попасть, и целить именно в нее.

С выстрелом медведь вскинулся кверху и, как бы пытаясь ухватиться за воздух, запрокинулся навзничь. Он упал, не издав ни единого звука, и только по лаю собак можно было заключить, что зверь уже мертв. Как выяснилось потом, пуля перебила шейный позвонок, задев при этом и часть черепа.

Бегом бросились мы к собакам, теребившим тушу зверя за ляжки и бока. Вот тут-то и произошла ссора между собаками, не поделившими право на убитого медведя. До этого все шло мирно, а преследование медведя втроем было и легче и безопаснее. Медведь был «общий», пока бежал, но у мертвого зверя оказались какие-то особые места на шкуре, которые трудно было поделить. Как и всегда бывает у лаек, интерес к убитому зверю быстро пропал. Через пять минут причины для ссоры уже не существовало. Собаки сидели вокруг и с любопытством смотрели на хозяев, снимавших шкуру с убитого зверя. Мы торопились проделать эту операцию, чтобы до того, как рухнет наст, выбраться из лесу. Куски мяса, которые мы по очереди давали собакам, не вызвали ни у одной из них зависти. Это были куски корма, а не добытый с таким трудом зверь.

К полдню мартовское солнце растопило корку наста.

— Заканителились мы с тобой, — говорит дед Савелий, — надо бы на часок пораньше лыжи к дому заворачивать.