Наконец, дверь комнаты отворилась, и в помещение вошел исполняющий роль следователя майор Жичигин.

— Добрый день, Альберт Федорович,

— Коновалец представил, как в этот момент он снимает и вешает на спинку стула штатское драповое пальто, протирает рукавом запотевшие стекла очков, представился весь невоенный вид майора Жичигина и полковник невольно усмехнулся. После камеры и ее враждебных обитателей это самое: “Добрый день, " — было бальзамом на раны и светом в оконце.

— Прошу простить меня, я был вынужден задержаться, — продолжал Жичигин. — Скажите, Альберт Федорович, — усаживаясь на стул спиной к камере, спросил контрразведчик, — вы хотите чаю? Лично я — очень.

— Да, — выдавил из себя Мухановский, видимо все еще не веря, что человек, сидящий напротив него не собирается загонять ему иглы под ногти и зажимать гениталии в тиски. — Спасибо.

Жичигин нажал на кнопку вызова охранника. Тот появился в дверях тотчас же и, сурово посмотрев на пациента, глухо поинтересовался:

— Увести?

Эта сцена тоже была разыграна по нотам. При звуке такого вопроса в возбужденном мозгу недавнего дипломата тотчас же всплыла картина ждущих его возвращения сокамерников, и он с надеждой, как утопающий на соломинку, бросил взгляд на следователя.

— Нет, — покачал головой Жичигин, — если возможно, принесите сюда, пожалуйста, пару стаканов чаю.

— Ну что ж, Альберт Федорович, — выкладывая перед собой на стол чистые листы бумаги и авторучку, начал Жичигин, — давайте, пока суд да дело, займемся нашими проблемами. Думаю, не стоит вам рассказывать, что чистосердечное признание…

— Нет, — прервал его Мухановский. — Это лишнее. Я готов ответить на любые ваши вопросы.

— Вот и славно, — кивнул майор. — Вот и славно. А то ведь, что получается. У нас и у милиции на вас имеется по собственному зубу. Для контрразведки вы — американский шпион, а для органов Внутренних Дел — торговец наркотиками и соучастник в нападении на оперативную группу Управления по борьбе с организованной преступностью.

На лице Мухановского отразилось выражение глубокого замешательства:

— Я?!

— Ну, да, — бесцветно, словно сообщая подследственному, что в детстве он прогуливал школу, произнес “следователь”. — Нападение произошло возле ночного клуба “Фугас” чуть меньше месяца назад. Трое сотрудников милиции получили травмы средней тяжести.

— Да, но я… — начал было припоминать Мухановский. — Меня действительно задерживали… Для проверки документов.

— Ну, да, конечно. Дальше вы спокойно пошли домой и ничего о нападении не знаете.

— Так оно и было, — подавленно прошептал вчерашний дипломат.

— Предположим, что я вам верю, — согласился Жичигин. — В конце концов, к нашему делу это отношения не имеет. Но милиция располагает данными, что за несколько минут перед “проверкой документов” вы встречались с торговцем наркотиками из Нигерии Мабуно, который сейчас находится в следственном изоляторе. С ним вам стоило бы устроить очную ставку, потому что в РУОПе никак не могут понять, каким образом вы общались с Мабуно, если, как тот утверждает, никакими другими языками, кроме нигерийского, он не владеет. Но мы опять уклонились в сторону. Поймите меня правильно, я не пытаюсь вас запугать, я просто пытаюсь объяснить вам ваше положение. А оно усугубляется тем, что этот самый Мабуно, не желающий говорить, работал на крупного наркодельца Тахонгу, тоже нигерийского происхождения, погибшего в ту же ночь в результате теракта. Так что букет, как вы сами видите, у вас получается очень ароматный.

В помещение вошел охранник с двумя стаканами полупрозрачного чая.

— Благодарю вас, — произнес Жичигин, глядя на поставленные перед ним стаканы. — Угощайтесь, Альберт Федорович. Не Бог вест что, конечно, но, как говориться, чем богаты.

— Послушайте, — не обращая внимания на поставленный перед ним чай, нервно произнес Мухановский, — это же нелепо. Я не убивал Тахонгу!

— Вполне может быть, — согласился контрразведчик. — Но кто-то же его убил. И это был человек, имеющий на то достаточно веские основания. У вас такие основания были. Покойный знал, с кем пошел встречаться Мабуно, и вы первый, кого бы он сдал, начни милиция проверять связи Мабуно. Поэтому вы, что называется, главный подозреваемый, и коллеги из МВД требуют вас на растерзание. — И что же мне делать? — обескуражено пробормотал Мухановский. — Я уже сказал, что готов ответить на все ваши вопросы по моему делу честно и без утайки.

— По вашему делу, — усмехнулся Жичигин. — По вашему делу у нас вопросов почти что нет. Я повторяю, — у нас. Конечно, вы все изложите на бумаге: как и где происходила вербовка, сколько вы получили за переданные материалы, опишите, какие задания вам были еще даны… Тут я верю в вашу правдивость, тем более, что, действительно, это в ваших интересах. В принципе, у нас и так вполне достаточно документированных материалов для того, чтобы отдать вас под суд за шпионаж. — Что же вы хотите?

— Я хочу? Честно говоря, — прочувствовано произнес Жичигин, — больше всего я хочу сейчас пойти домой и отоспаться, но это, увы, невозможно.

Я глубоко уважаю вашего отца и мне очень грустно, что приходится беседовать с его сыном в подобных условиях. Если вы до сих пор не поняли, я попытаюсь помочь вам с наименьшими потерями выпутаться из того крайне гнусного положения, в которое вы угодили по собственной глупости. Поверьте, это очень сложно. Единственный выход для вас в этой ситуации, это дать полную и четкую информацию о круге лиц вашего общения с детальной характеристикой каждого из них, особенно это касается тех, с кем вместе вы работали в МИДе. Всех, без исключения.

— Вы хотите, чтобы я стучал? — заметно приуныв, произнес Мухановский.

— Тоже мне, диссидент, борец за идею, — хмыкнул полковник Коновалец, глядя на экран.

— Альберт Федорович, — укоризненно произнес на экране Жичигин, — если вы думаете, что мне из досужего любопытства интересно знать, кто с кем спит и кто о чем разговаривает, то вы глубоко заблуждаетесь. Я поставлен для того, чтобы охранять интересы и безопасность государства, которыми вы, как ни жаль, пренебрегаете. Возможность предупредить преступление, не дать ему состояться, для нас не менее важна, чем умение это преступление раскрыть. Давая нам, информацию вы, вполне может быть, спасете кого-нибудь из своих друзей от неприятностей, постигших вас. Кроме того, это дает возможность мне доложить начальству о вашей готовности сотрудничать с нами. А вы сами понимаете, что это совсем другие отношения. — Майор отхлебнул из стакана, для того, чтобы смочить горло. — В противном случае, как я уже говорил, вы получаете свою верхнюю планку за шпионаж. Плюс к этому, на вас вешают дело о соучастии в теракте, плюс нападение на сотрудников при исполнении, плюс торговля наркотиками, в общем, когда вы выйдете, если, конечно, выйдете, вам в лучшем случае придется просить милостыню где-нибудь в переходе метро. Так что, решайте сами…

Мухановский молчал, но полковника Коновальца не могло обмануть это молчание. В том, что вербовка завершена, можно было не сомневаться, теперь, окутав арест сотрудника МИДа пеленою слухов, можно было спокойно припрятать этот козырь в рукав и использовать при удобном случае.

— Хорошо, — прервал молчание Мухановский, — записывайте.

Появление майора Повитухина прибавило хорошего настроения Коновальцу. Слушая доклад, он улыбался загадочной улыбкой сфинкса, становившейся все более открытой по мере того, как Повитухин, карту за картой, раскладывал перед ним добытые результаты.

— Вот и славно — Геннадий Валерьянович положил руку на ксерокопию письма. — Как там говорил Карабас-Барабас, — еще сто тысяч ведер, и золотой ключик у нас в кармане. Надо будет пришпорить парижскую резидентуру, пусть для разминки раздобудут генеральский адресок, не все ж им в монмартрских кафе официанток вербовать.

— Молодец, Степан Назарович! — кивнул Коновалец. — Я тебе еще одну идейку подброшу, чтоб ты тут не скучал и не расслаблялся. Покрути, посмотри, может, вылезет чего. Давай, как ты умеешь. — Он встал, похлопал майора по плечу.