— Обошли! — охнул Сахнов.

— Без паники! — строго оборвал Глеб.

«Неужели там засада?» — подумал он. Но в это время послышался радостный крик Зубца:

— Товарищи, партизаны!

Теперь уже ясно видно, как, стреляя на ходу, перебегают партизаны. Они что-то кричат женщинам, указывая в сторону леса. Арестованные бросились туда. Несколько раненых лежало на месте.

Все это произошло в очень короткое время, едва ли более длительное, чем одна-две минуты, но они показались вечностью. Из деревни послышалась стрельба из пулеметов и автоматов. Небольшие группы немцев безуспешно и, видимо, без особого старания пытались пробиться к сараю, занятому разведчиками. Партизаны вынесли раненых женщин к занимаемой ими риге. Завязалась длительная перестрелка.

Минут через двадцать послышалась стрельба справа. Немцы встрепенулись. Видно было, как они поднимают голову, прислушиваясь. Вдруг загудели моторы автомашин. Это подействовало как сигнал. Немцы суматошно вскакивали и бежали вдоль улицы, видно боясь, что их могут оставить здесь.

— Вот бы теперь преследовать! — сказал Глеб и огорченно добавил: — Да патронов нема…

Патронов не было ни у кого. Не было их и у партизан.

Преследование было бесцельным, и с новым донесением Глеб отправил Зубца.

Из деревни, покинутой немцами, бежали женщины, старики, дети. Они толпились у сарая, шумно кричали, приветствуя солдат и партизан, собравшихся теперь на полянке. Внизу Глеб повстречался с командиром партизанского отряда. Им оказался молодой высокий парень с черными глазами и курчавой бородкой.

— Спасибо, товарищи, — начал он взволнованно, — от всех партизан спасибо и от советских людей, которых спасли вы от неминуемой смерти. За все спасибо! — сказал он, обеими руками пожимая руку Глебу.

Встреча была радостной и взволнованной, и разговор стал всеобщим.

— А ведь мы так и не познакомились еще, — произнес Глеб, обращаясь к партизанам.

— Командир партизанского отряда «Во имя Родины» Николай Голев, — представился командир отряда.

— Голев?.. — удивился Глеб.

— Да.

— Не с Урала?..

— Оттуда.

— Николай Тарасович?..

— Он самый и есть, — удивляясь в свою очередь, произнес командир отряда. — Да откуда вы знаете?.. — спросил он.

— Ваш отец с нами, и он мой лучший друг!

— Отец?

— Жив, здоров, теперь-то уж мы порадуем старика.

Удивлению присутствующих нет границ.

— А сестра где?.. — снова начал Глеб. — Тарас Григорьевич и о ней рассказал. Думал, вас обоих в Германию угнали.

— Нет, не угнали, с первых дней войны партизаню. А сестра не знаю где… Была в партизанах. Пошла в разведку… И к немцам попала. Но те не дознались, что партизанка, и просто забрали ее.

— Будет срок, и ее найдем, — ободряюще сказал Глеб. — Всех вызволим, товарищи, всех.

К ним приблизилась группа женщин из тех, что вели на расстрел.

— Родненькие наши! — зашумели они обрадованно. — Знали, не забудете, дождались наконец, радость-то какая!

— Спасли вы нас от неминучей смерти!

— Если бы не вы, пропадать бы нам.

Они обнимали и целовали солдат и партизан, плакали от радости, все еще никак не могли прийти в себя от пережитого.

— Троих убили, окаянные! — заговорила пожилая женщина с сухим изможденным лицом. — Да скольких поранили. Вот они лежат туточки.

Разведчики прошли к риге, где находились раненые. На сене лежали двое детей, три женщины и мужчина. Они улыбались своим избавителям.

— Не придут немцы? — был их первый вопрос.

— Нет, товарищи, поправляйтесь, выздоравливайте. Вы свободны…

— Спасибо вам! — трогательно произнес мальчик лет двенадцати, у которого немцы перебили руку.

Мимо промчался передовой отряд на машинах. А вскоре послышалась песня, боевая русская песня: то приближались головные роты.

Разведчики вместе с партизанами вышли к дороге. Сейчас подойдет Голев. Глеб знал: он следует в головной колонне. Вот она уже близко. Вон и сам Голев.

— Иди сюда, Тарас Григорьевич! — крикнул Глеб.

Но Николай не вытерпел и бросился навстречу. Старый уралец сразу понял все. Он Обнял сына и долго стоял, не в силах вымолвить слова. Только потом уж спросил:

— А Людка жива?

— Жива, отец. Была жива, когда попала к немцам.

— И то добро, разыщем, сынок, разыщем и ее.

На улице полно людей. А солдаты все идут и идут. Одна песня сменяет другую, и любая из них западает в душу. Долго не слышали здесь советских песен.

Сельские мальчишки, завороженные мощью советского оружия, влюбленные в каждого солдата и офицера, сидят на повозках и лафетах орудий, с радостью взбираются на самоходки и танки или же шагают в ногу с солдатами, повторяя слова волнующей песни:

Кто не видел освобожденных городов и сел, кто не заглядывал в просветленные лица людей, вызволенных из неволи, кто не слышал их облегченного вздоха и не видел блеска их глаз, полных ликующей радости, кто не перечувствовал их дружеских объятий и крепких поцелуев, — тот не пережил высшей радости и счастья воина-освободителя, тот не ощутил, как закипает сердце солдата, идущего на врага с великой миссией освобождения.

Сотни деревень и городов прошли войска с боями и всюду приносили людям радость освобождения — высшее счастье, с которым ничто не сравнится.

Хорти никогда не любил весну. За ее непостоянство. За ее изменчивость. Эта же весна подавляла втройне, вселяя ужас: гул советских орудий подкатывался к самым границам Венгрии.

А тут еще вызов в Зальцбург на переговоры с фюрером. Все настораживало и тревожило. Адольф Гитлер! Как паук, раскинул он свои сети над всей Европой. Хорти сам помогал ему. Чего же он хочет еще? Новую армию на русский фронт? Или новых ресурсов? И так все высосано. Венгрия дорого, слишком дорого платит за свою дружбу с фюрером. Нет, пора противиться. Сохранить уцелевшее. Приятно иль нет, а приходится сознаться: главный козырь он взял не из той колоды.

Самолет сильно покачивало. «Как и всю Венгрию», — подумал Хорти. Ощущение падения, тошнотной невесомости убивало последние остатки душевного спокойствия. Когда машина пошла на посадку, ему показалось, он проваливается в пропасть…

Как и ожидал он, фюрер начал с упреков. Позиция Венгрии не надежна. Курс регента слишком вял. Оппозиция распоясалась. На русском фронте венгры воюют плохо. У него, у фюрера, нет уверенности, что Хорти справится с положением, и в интересах совместной борьбы против большевизма фюрер отдал приказ…

Хорти вздрогнул и насторожился…

— Приказ оккупировать Венгрию. Германские войска уже вступили на ее территорию. — Гитлер встал и сделал театральный жест.

Хорти рассвирепел. Так не поступают с друзьями. Этот удар не в спину даже, в самое сердце. Он, Хорти, протестует, требует вывода немецких войск.

День за днем шли переговоры, нудные и тяжелые. С Хорти не считались. Следовал нажим за нажимом, угроза за угрозой. Хорти понимал: если не уступит, его карьера кончена. Хоть бы что-нибудь выторговать!

Ничего не получилось, пришлось согласиться с формированием нового правительства. В премьеры фюрер подсунул ему его же посланника в Берлине — Стояи. Не прошло и дня, как только что родившееся правительство опубликовало декларацию об укреплении немецко-венгерской дружбы и тесной связи судеб обеих стран. Согласие регента уже не спрашивалось, и Хорти зло иронизировал сам над собой. Конь и всадник тоже дружат. Он, конечно, взнузданный конь, которому пребольно вонзили в бока шпоры.