К полуночи веселье достигло разгара. Ревела радиола во все свои четыре динамика, один из танцоров настойчиво пытался выключить свет, за столом смешивали спирт с шампанским, делая «северное сияние», на сцене на чьих-то пальто спали те, кто уже «насиялся». Кто-то пытался затеять драку, но подскочили миротворцы, вытолкали задиру, вдогонку выбросили шапку и плащ. Стол напоминал поле брани, дощатый пол дрожал от топота. И как оправдание этому неуемному разгулу гремела песня:

Заблоцкий в общем веселье не участвовал. Он спал, уткнувшись лицом в скрещенные на столе руки. Князев и Переверцев отвели его за кулисы и уложили на стульях.

– Кто это? – спросил Переверцев.

– Геолог, моя кадра. Хороший парень. Пить только не умеет.

– Научится, – сказал Переверцев.

– Он еще многому научится. Дай-ка то пальтишко, я его укрою…

Позади остались бесчисленные «посошки», обмен адресами, прощальные рукопожатия, трогательные мужские поцелуи. Сезонных рабочих рассчитали, и они уехали – кто теплоходом, просиживать в ресторане со случайными, но падкими на дармовое угощение попутчиками свои кровные, потом и мозолями заработанные, кто самолетом. Проводили Тапочкина, Федотыча, кое-кого из горняков. А Заблоцкий все метался, вечером склоняясь к одному решению, утром принимая другое. Страшно было рвать живые корни, которые пустил на новой почве. Князева он старался избегать, но однажды, когда они остались вдвоем, спросил:

– Как у вас насчет квартир?

Он надеялся, что Князев забыл то, о чем они говорили дождливой осенью полмесяца назад, а если и не забыл, то не будет настаивать на своем.

– Каких квартир? Кому?

– Ну вот мне, например.

Князев искоса взглянул на него.

– Вы что, раздумали уезжать?

– И не собирался, – призвав все свое нахальство, отрезал Заблоцкий.

– Вот как? Ну, смотрите…

– Никто меня отсюда не вытурит, – упрямо повторил Заблоцкий.

– Никто вас не гонит, работайте на здоровье. Только учтите, что квартиру у нас одинокому трудно получить, рассчитывайте пока на общежитие ИТР.

– Вы не обижайтесь, Александрович. Я долго думал над вашим советом, но честное слово… Зачем мне ехать обратно? Я сам знаю, где мне лучше. Устроюсь здесь, обживусь, осмотрюсь, и приступим к осуществлению наших планов.

– Что вы имеете в виду? – холодно спросил Князев.

– Ну, помните, о чем мы тогда в палатке говорили? За коньяком?

– О том разговоре забудьте. Не было его! Оставайтесь, работайте, с нового года будете на инженерной должности. А о том забудьте.

– Но почему?

– Там у вас не пошло – сбежали. Здесь не пойдет – тоже сбежите?

– А-а, -сказал Заблоцкий и вышел, засунув руки в карманы и подняв плечи.

Он долго бродил по улицам, вышел к пристани. Спускаясь по лестнице, отсчитывал ступеньки: «ехать – не ехать, ехать – не ехать». Получилось «ехать». Он спустился к самой воде и медленно пошел вдоль берега. Не было ни мыслей, ничего – одна пустота, растерянность. Незаметно он очутился далеко от поселка, один на пустынном берегу. У ног его ровно поплескивала и дышала холодом Нижняя Тунгуска, над бесконечным обрывом теснились старые ели, равнодушные к людским страстям.

«А ведь сейчас мне никто не поможет», – подумал Заблоцкий.

Он взобрался на береговой обрыв и долго стоял у самого края.

Над головой глухо и ровно шумела тайга, штормило, Тунгуска катила белые гребни волн, а с севера шли и шли тучи. И Заблоцкий вдруг понял, что не просто стоит, не просто смотрит – он прощается. Для него нет других путей кроме того, на который направляет его Князев, – надо внушить себе это. Он должен ехать, и он поедет.

В тот же день он купил билет. И все то, что еще вчера волновало и заботило, сегодня сделалось почти чужим, даже чуть нереальным, как приснившиеся под утро короткий светлый сон. А утром надо вставать и идти на работу…

На пристани было малолюдно и тихо, только трактор тарахтел неподалеку, вытаскивая из воды баржу. Дебаркадер уже убрали, трап спускался прямо на гальку. Теплоход был белый, как берег, как небо, редкие снежинки таяли в свинцовой воде. Заблоцкий грел руки в карманах подаренного Князевым ватника и прохаживался взад-вперед.

Заблоцкий ждал Князева. Надо было по-хорошему, без спешки проститься с ним, сказать ему многое, а лучше ничего не говорить – просто пожать руку. Коротко и ясно, без пижонства.

Теплоход прогудел два раза. Заблоцкий с беспокойством поглядел на часы. Оставалось минут десять.

С угора по крутой дороге юзил «газик». Хлопнула дверца, выскочил Князев, машина развернулась и покатила обратно.

– Я думал, не придете, – сказал Заблоцкий, не скрывая обиды. Князев стоял перед ним в распахнутой меховой куртке, в меховых сапогах на «молниях», большой, спокойный.

– Пришел, – сказал он, улыбаясь. – Как не прийти. А где вещи?

– В каюте.

Оба замолчали.

– Каким классом едете?

– Вторым.

– Самолетом не захотели, значит? Вообще-то теплоходом интересней, берега посмотрите.

– Полечу от Красноярска.

– Ну, ладно… – Князев взглянул на часы, протянул руку. – Ну, желаю…

Заблоцкий изо всех сил сжал его твердую ладонь, коротко встряхнул, отпустил и все стоял перед Князевым.

– Идите, сейчас трап уберут…

Заблоцкий, как во сне, сделал несколько шагов, обернулся, держась за поручни трапа.

– Андрей…

Князев повелительно махнул рукой.

– Идите, отстанете!

Заблоцкий взбежал по пружинящим доскам, поднялся на верхнюю палубу. Матросы убирали трап. Несколько человек на берегу, подняв лица, махали кому-то. Князева среди них не было, исчез, как в воду канул.

«Даже не дождался, пока отчалим… А ты рассчитывал на большее? У него свои дела и заботы. Кто ты ему?»

Над головой мощно взревело четыре раза. Никакого движения Заблоцкий не ощутил, только за кормой взбурлило, и полоса воды между бортом и берегом стала шириться. Домишко пристани, люди на берегу медленно поплыли вправо и постепенно начали отдаляться.

Заблоцкий стоял у борта, вцепившись в поручни, смотрел на белый склон берега, зажатый меж серым небом и черной водой, и с тоской и тревогой думал о будущем, о том, хватит ли у него сил вернуться к своему прошлому…

Князев постоял над береговым обрывом, глядя вслед теплоходу, и пошел обратно, стараясь ступать в свои чуть припорошенные снегом следы. Посадка молоденьких елей тянулась почти до самого поселка. Он задевал плечами ветки и задумчиво улыбался. Уехал Алексей, уплыл себе. Счастливого плавания! Все они вот так уезжают, а на следующий год приезжают другие, и все повторяется. Вроде курсов каких-то. Смешно даже. Ну, Лехе эти курсы на пользу. Важно понять жизнь и всегда гнуть свое, а кем ты при этом будешь – не важно.

Князев взглянул на часы и зашагал быстрее. Лесок кончился, откуда-то сбоку налетел с реки по-зимнему колючий ветер, ударил в лицо и сдул с его губ тень улыбки.

В камералке никто не работал, все сидели на столах, в комнате было сине от дыма.

– А накурено, – поморщился Князев, – хоть бы форточку открыли.

– Александрович, – сказали ему, – секретарша уже два раза прибегала. Техсовет собрался, но не начинают, ждут вас.

– Знаю, – сказал Князев, и раскрасневшееся от быстрой ходьбы лицо его напряглось.

Он молча разделся, пригладил волосы, одернул толстый мохнатый свитер. Вынул из стола зеленоватую картонную папку. Пять пар глаз неотрывно следили за ним. Кто-то тихо сказал ему вслед:

– Ни пуха, ни пера…

«К черту!» – мысленно ответил Князев. Сапоги его стучали по коридору громко и уверенно. Так и надо, подумал он. Пусть так и стучат. Чем громче, тем лучше. Пусть стучат.