— Посидите, его Москва вызвала.

Говорила она неторопливо, вполголоса, видимо, подчеркивая этим, что здесь соблюдают тишину.

А в приемной действительно было тихо, немножко таинственно, настороженно.

На столе секретарши — четыре телефона. Они, сбежавшись в кучу, на уголок стола, сейчас молчали, но вот-вот могли звякнуть. Высокая дверь в кабинет секретаря обкома была толсто обита, она не пропускала в приемную ни одного звука.

Белые шелковые шторы на окнах тяжело свисали почти до пола, возле стен выстроились темно-коричневые полированные стулья. На полу намертво разлеглись толстые ковры: ноги утопали в них, как во мху, и от этого шаги становились совершенно беззвучными.

Зазвонил телефон. Девушка взяла трубку и все так же вполголоса, лаконично проговорила:

— Он занят. Что? Одну минуточку. Позвоните, пожалуйста, в финхозсектор.

Шмагин по привычке полез в карман, блеснул было крышкой серебряного портсигара, но взглянул на секретаршу и… стал крутить портсигар, рассматривая его рубиновую защелку.

А Павел в это время сидел, откинувшись на спинку стула, касаясь затылком стены. Он смотрел на маленькие лампочки люстры и думал о предстоящей встрече с первым секретарем обкома. Он ни разу еще не видел Богунцова, но слышал, что первый секретарь очень хороший руководитель.

«Организовал массовый воскресник по благоустройству города. Отучил некоторых руководителей гонять служебные автомобили по базарам да охотничьим угодьям. А история с орехами… Семен Давыдович прогуливался по городу. Увидел лоточницу. Она продавала кедровые орехи. Взвешивала их и ссыпала, кому в карман, кому в шапку… Попросил и он орехов. Она взвесила и спросила:

— Куда вам?

— А вы в кулечек. У меня ничего с собой нет.

— Ничего нет — подставляйте карман.

— Да нет вы уж заверните.

— Бумаги нет. Подумаешь, антилигенция!

Богунцов ссыпал орехи в карман. Но на другой день в обкоме состоялась беседа с работниками торговли…

А в деревнях как! Предшественник его, бывало, прикатит в колхоз, к председателю: «Ну, как у тебя…» Выслушает, даст «указания» и — был таков. А этот нет! Сначала побывает на полях да на фермах, с колхозниками посоветуется, а то и чайку с ними попьет, потом собирает правление колхоза и спрашивает: «Почему же у вас, товарищи…» И учит, и учится.

Это — совсем иное дело!

…Интересно, как он нас встретит? Богунцов…»

Вдруг никелированная тарелочка над дверью брызнула коротким звонком и умолкла.

Девушка тут же вернулась и пригласила журналистов в кабинет.

Богунцов встретил Шмагина и Грибанова приветливо, как старых знакомых.

— Здравствуйте, здравствуйте, грозные газетчики. И вечером от вас покоя нет. — Он говорил и смеялся. На верхней губе у него двумя столбиками чернели усы, и когда он улыбался, усы топорщились, и лицо его становилось еще более простым и добродушным.

Потом стал серьезным, посмотрел на журналистов, сказал:

— Ну, слушаю вас. Что случилось?

Когда Павел кончил объяснять содержание статьи, Богунцов спросил Шмагина:

— А вы как думаете? Со всем согласны?

— Безусловно. Грибанов прав. Могу только дополнить. В музее есть кирка, лопата и тачка. Это — орудия древности. Есть и шахтерский обушок. А где врубовка и другие шахтерские новинки, где драга? Это же пловучая фабрика, целое предприятие! Не показывают, даже рисунка не вывесили.

— А по строительству, — подсказал Павел.

— Да, вот по строительству. Мы почти ежедневно печатаем информации: в Хилкове построен Дворец культуры, в Нарымской — стадион, в Дульдарге — школа, а какие вырастают предприятия, рабочие поселки. Колхозы создают водоемы, разводят фруктовые сады. Музей — ни гу-гу.

— Правильно, товарищи, правильно. В нашем городе — море огней, заводы! И это на месте грязного, купеческого городка. Покажи-ка это в музее — душа запоет. Недаром же наши добрые соседи — китайцы говорят: охраняй прошлое, но знай новое.

— О нашем городе в статье тоже есть, — вставил Грибанов.

— Значит, редактор отказывается публиковать статью? — переспросил Богунцов.

— Видите ли, дело не только в нем, — заговорил Грибанов. — Сам редактор, пожалуй, опубликовал бы ее, но помешала консультация. Со Щавелевым он советовался.

— А-а! Почему же вы раньше не пришли, не рассказали?

— Надеялись, — ответил Шмагин, — думали, уж раз работник обкома…

— Да и в обкоме работники бывают разные. Здесь ведь не боги сидят — простые люди.

— Это не все. У нас еще один вопрос — Шмагин посмотрел на Павла, потом на секретаря обкома. — Вопрос очень серьезный. Грибанова решили перевести в отдел пропаганды.

— Перевести? Позвольте, на бюро вас когда утвердили? — обратился Богунцов к Павлу.

— В мае.

— Полгода работы — мало. Пропаганда — дело важное, но кадры — не шахматные фигурки. А как вы сами-то?

— Несогласен. Но они настаивают.

— Кто?

— Ряшков и Щавелев. Уже приказ подписан.

— Гм…

Он поднял трубку и попросил соединить его со Щавелевым. Шмагин и Грибанов переглянулись.

— Вениамин Юрьевич? Прошу зайти на минутку. Да, да, — Положил трубку, встал. — Тут и мы виноваты. За дело поругали нас на пленуме. Конечно, сейчас, после войны, самое главное — восстановить хозяйство, укрепить и развить дальше экономику. Но эту задачу не решить без усиления идеологической работы. Мы сами допустили ошибку. Давайте вместе исправлять положение. Вскрывайте недостатки и не стесняйтесь. Смелее выступайте. Вот с рудником у вас хорошо получилось. Сегодня из министерства получили сообщение. — Он открыл папку, порылся в бумагах, взял одну из них. — Вот слушайте: «Учитывая особенности залегания руды, поддерживая инициативу передовых горняков, о которой говорят материалы местной печати, построить на Бурканском месторождении разрез, добычу руды вести в дальнейшем двумя способами: подземным и открытым…» Видите как.

В это время обитая дверь бесшумно растворилась. Грузно шагая, вошел Щавелев. Прошел к столу, с беспокойством посматривая то на секретаря обкома, то на журналистов, сел. Богунцов спросил:

— Вы статью о музее читали?

— О музее? Нет, нет…

— Вот тебе и на! Какой же вы зав. отделом…

— Позвольте, о музее? А, да, да! Я не читал, но знаю. Редактор информировал.

— Что же вы решили?

— Так ведь, редактор…

— Но он же вас информировал? Вы то… ну, хорошо, минутку, — Подошел к Шмагину и Грибанову. — Спасибо вам, товарищи, мы тут… выясним.

…Когда Грибанов закрывал за собой дверь кабинета, то увидел, что секретарь обкома резко повернулся к Щавелеву, но что он ему сказал, Павел уже не расслышал.

Разговаривая вполголоса, они торопливо шагали по коридору к выходу. Особенно радовался Грибанов: кто-кто, а уж первый-то секретарь внушит редактору!

Когда поравнялись они с дверью кабинета заведующего промышленным отделом Юрмакова, Павел заметил на диване знакомое лицо. Остановился.

Человек вскочил с дивана:

— Здравствуйте!

— Костя! Здравствуй, дорогой! Каким ветром? Дмитрий Алексеевич, знакомься, это тот самый шофер Александровского сельпо… Ну как там у вас, что с базой?

— Ужалгина сняли.

— Сняли?! А нам до сих пор не сообщили. — Он обратился к Шмагину. — Ответа ведь не было.

— Ну, ответ! Ужалгин долго под следствием был, — словно оправдывая руководителей облпотребсоюза, сказал Костя. — Его только вчера судили. В тюрьму! А на его месте — Бугрова.

— Никиту Степановича? — оживился Павел. — Правильно.

— Сижу вот жду его. Сюда зашел, — шофер показал на дверь. — Автомашины ремонтировать надо, а в мастерской пусто. Сюда приехали, может, запасными частями помогут нам.

— Помогут, заводы помогут, — начал уверять Павел, — сейчас о торговле все заботятся. А как ваши залежи?

— Разворошили, — Костя заулыбался. — Никита Семенович такой. Приезжайте, опять прокатимся.

— Да уж по той дороге… — Павел покачал головой. — А как там Евсеич поживает?