Потом музыка оборвалась, и певица исчезла… Актеры снова начали ходить по сцене и говорить бессмысленные слова — а я ушла. Мне хотелось запомнить ее голос навсегда. И еще подумалось: вот если бы научиться танцевать вот так — чтобы показать это томительное, летящее чудо… Но я не умела так танцевать, и не думала, что кто‑то сможет научить меня.
Когда я лежала в кровати, завернувшись в одеяло, то решила, что никогда уже не спущусь и не пройду потайным коридором. Что‑то совершенно безумное было в сегодняшнем представлении… Кроме только того момента, когда пела та женщина. Оказывается, искусство может дать почувствовать неведомое, скрытое даже от тебя. Если чувства и ощущения, которые в себе и не подозреваешь — что‑то чудесное, свободное, летящее от одного света и силы к еще большей силе и ярчайшему свету, то это — великое волшебство. Но, получается, искусство может показать и нечто ужасное, на грани сумасшествия, темное и запрятанное глубоко, как угрюмые подземные потоки. И тогда вот это, темное, страшное и дикое прикасается к твоей душе. Этого я не хочу… Если бы можно было кому‑нибудь рассказать о потаенной жизни Театра… Да и вообще, столько вопросов теперь у меня, столько сомнений, а поделиться не с кем. Слишком все это неопределенно даже для меня, слишком необычно.
К Стелле меня приглашали почти каждый выходной, по крайней мере, раз в две недели. Мы втроем сидели в гостиной или уходили в ее комнату, и там обсуждали, что кому удалось узнать за это время. Я читала книги в библиотеке училища, Стелла — в своей новой школе, а Райнель — в городской библиотеке. Пока наши усилия почти ничего не принесли. Единственно, Райнель раздобыл сведения, что до того, как Марна изгнали из Тиеренны, он жил в Фарлайн и там тоже создал театр. Но что именно за театр и как создал — может, построил здание, может, собрал бродячую труппу — было непонятно.
Все в эти дни было чудесно: прогулки в парке около дома Тирлисов, разговоры за обедом, игры в путешествия или в прятки и еще одна прогулка, вечерняя, когда Райнель провожал меня в училище. Снег скрипел под ногами, когда мы шли по маленьким переулкам, гулко стучали каблуки на промерзлом камне вычищенных широких улиц. Холодный воздух и алмазный блеск снега под светом газовых фонарей, шаги Райнеля рядом — все это помогало забыть и призрачные спектали, и неразрешимые пока что вопросы…
Когда я возвращалась в училище и все ложились спать, я иногда потихоньку пробиралась в соседнюю комнату, вставала коленями на стул и смотрела, как летают серебристые снежинки, а свет фонаря блестит на их ломких краях, как мерцают снежные искорки на сугробах. На черных ветках лежали белые шарфы снега, и все было тихо и спокойно — и в мире, и на душе. Я смотрела в окно и думала о брате Стеллы. Я и сама не знала точно, что чувствую к Райнелю. Может быть, он мне как друг, может, как брат. И я не знала, что он думает обо мне… но уверена, что он относится намного нежнее, чем можно было отнестись просто к подруге сестры. А что из этого всего выйдет в будущем- я пока не хотела задумываться.
Нерселен сказал, что премьера «Войны трех царств» должна быть в начале весны, значит, до нее еще около двух недель. Я совершенно не боялась, хотя знала, что многие придут посмотреть на «волшебную лань». Уже несколько недель у меня снова появилось чувство, что время остановилось. Все было безмятежным, привычным, неизменным — запутанные, с невысокими потолками коридоры училища, подруги, учителя, неяркое зимнее солнце, голубоватые сугробы, хрупкие, прозрачные сосульки. Даже ветер, который уже был предвесенним, немного тревожным, обещавшим запах растаявшего снега, все равно, казалось, говорил только о неизменном.
Но вот, в какой‑то из дней я неожиданно почувствовала, как меняется что‑то. Не здесь, но связано это со мной. Это чувство тревожило, но я понимала, что ничего не могу сделать — где‑то, на какой‑то несуществующей башне спали остановившиеся часы, а потом неожиданно в них что‑то звякнуло, распрямилась какая‑то пружина, и они пошли; первые минуты их стрелкам мешала паутина и забившаяся за долгие месяцы пыль, а потом они стряхнули этот хлам, и начали отсчитывать время деловито и без остановки.
Я старалась понять, чего же мне ждать от будущего, но предчувствия ничего не говорили, только поселилось в душе ощущение, что пусть и не будет беды — но что‑то непоправимо изменится. Но, думала я, бывает ведь, что меняется к лучшему. С другой стороны, казалось, что лучше того, что сейчас, ничего быть не может. Буду танцевать, меня возьмут в Театр, не надо будет беспокоиться о будущем, о том, как прожить.
За день до генеральной репетиции нашего балета меня вдруг вызвали к госпоже Фарриста. Мне стало не по себе. Никакого дела у начальницы училища ко мне быть не могло. Значит, что‑то неприятное… Я поднималась по лестнице и перебирала все, что случилось в последние дни. Кое‑что было — в прошлые выходные опоздала на ужин, когда вернулась от Тирлисов; кто‑то из девочек, наверняка Ирмина или ее подружки, облили мне водой платье в умывальнике, я не видела, потому что смывала с лица мыло. Я набрала воды и плеснула наугад, довольно метко, и облила троих; конечно, одна и была зачинщица, она убежала, а две другие пострадали ни за что, но я перед ними извинилась, ведь это с моей стороны действительно было несправедливо.
Что же натворила еще… Ночью пошла пить воду, а потом не могла уснуть, но не легла, а сидела у окна и смотрела на звезды, довольно долго. Нет, все это, пожалуй, пустяки. За такое не стали бы вызывать. Я постояла у двери в кабинет начальницы училища. Но, стой не стой, а идти надо… Собралась духом и постучала. Помощница госпожи Фарриста сказала:
— Иди сразу, тебя уже ждут.
В кабинете за рядом со столом госпожи Фарриста сидел незнакомый человек. Худой, высокий, черноволосый. То есть, нет, не человек, конечно, а эльф. Он увидел меня и шагнул мне навстречу. Госпожа Фарриста подняла руку, как будто хотела ему сказать: «Подождите немного». Незнакомец остановился.
— Растанна, дорогая моя, я спешу порадовать тебя. Это — господин Вельнеддиг. Ты, конечно, видела свои документы, и это имя тебе знакомо…
Конечно, я их не видела.
— …посмотри на него внимательно, дитя мое, может быть, ты, наверно, уже догадалась, кто это и почему он хочет тебя видеть.
Господин Вельнеддиг смотрел на меня, и я видела, что он волнуется. Я не могла угадать, кто это. Может быть, какой‑нибудь давний мамин знакомый из Анларда, которого я не помню, и вот он нашел меня… У него был нос с небольшой горбинкой, черные глаза, а голос оказался очень красивым, только немного глуховатым, может быть, от волнения.
— Растанна, я приехал за тобой… То есть, если ты захочешь… Я- твой отец. Мы с твоей мамой потеряли друг друга, но вот теперь…
— Я думаю, — сладким голосом сказала госпожа Фарриста, — вам нужно побеседовать наедине. Вы можете пойти погулять, только к ужину надо вернуться. Растанна, надень плащ, а твой отец подождет тебя в вестибюле.
Мы вышли из кабинета и остановились у двери. Отец взял меня за руку:
— Послушай, я хочу сказать… Я очень жалею, что нашел тебя так поздно. И жалею, что не нашел вас еще в Анларде…
Я была совершенно растеряна. Конечно, я радовалась, но у меня все дрожало внутри, так я волновалась, и вдруг сказала, сама не ожидая, что заговорю именно об этом:
— А тот человек в коричневом плаще, я думала, это ты! Он напугал меня, ты что‑нибудь знаешь про него?
Ох, конечно, не об этом надо было говорить! Мы итак не знаем, с чего начать разговор… Но, как ни странно, отец кивнул, как будто он сразу понял, о ком я говорю:
— Это мой друг. Он — торговец, у него были дела в Тиеренне. Я попросил его разузнать о тебе… осторожно… Но он — человек простой, таится не умеет, вот и… Он очень основательный человек, и, с одной стороны, боялся что‑то напутать, с другой, решил разузнать все как можно точнее. Он мне даже написал, на какую сторону выходят окна твоей спальни и во что ты одета на прогулке, хотя таких подробностей я от него не требовал, разумеется.