- Безопасная? Не скажите, молодой человек, не скажите. А хотите, милый корнет, случай?

- Хочу! тряхнув чубом, юный корнет сделал ну уж совсем лишний глоток пунша.

- Ну-с, слушайте-с,- седой поручик глубоко затянулся и ушёл взором в прошлое.- Служили в нашем полку некие Конский и Аголицын (опустим их звания и заслуги перед отечеством). И вот они как-то повздорили за карточной игрой. В результате Конский кинул свою грязную перчатку в лицо Аголицыну и предложил тому дуэль - стреляться с двадцати четырёх шагов.

Аголицын был не трус. С трудом отодрав перчатку от лица, он принял предложение Конского.

И вот дуэль. Её решили состряпать по-тихому. Нас было всего четверо: двое стреляющихся и двое секундантов. Я был секундантом со стороны Аголицына и я был, замечу, черноволос как арап. А секундант Конского, отмечу, имел отменное здоровье. Сейчас вы поймёте к чему я это говорю.

Итак. Дуэлянты взяли в руки пистолеты и заняли позиции. Кстати, была зима, падал снег. Был чудный день, лесной чистый воздух внушал радость к жизни. Хотелось жить!...

Между ними было ровно двадцать четыре шага, отмеренных мной.

- Господа! Не хотите ли примириться, - предложил я.

- Ни в коем случае!- заверещал Конский. - Только стреляться! Причём предлагаю уменьшить расстояние между нами на...двенадцать шагов!

- На двенадцать?- поперхнулся вишнёвой косточкой Аголицын, но тут же оправился: - С двенадцати шагов пусть дети стреляются! Я предлагаю стреляться!... с восьми...

-Ха-аааа-а!!!- после некоторой паузы нервно заржал Конский.- А я не буду стреляться с восьми, я буду... с шести!

- С четырёх!- рубанул Аголицын

- Ха-ааа-а!!!- вновь заржал Конский. - С трёх!

Я посмотрел на второго секунданта, тот держался за сердце. Мне и самому становилось дурно от такой "торговли", но она продолжалась.

Аголицын сквозь зубы:

- С двух!

Конский:

- С одного!

Аголицын:

- С пол-шага, милостливый государь.

И тут я не выдержал и закричал:

- Стоп! Господа гусары, дальше торговаться некуда, поэтому прошу стреляться... с пол-шага! Точка!

Дуэлянты со мной согласились. Я отмерил пол-шага, начертил на снегу две черты и объявил:

- Господа! Приступайте!

Дуэлянты сошлись и упёрлись дулами своих пистолетов друг другу в животы.

- Конский, стреляйте первым,- обречённо сказал Аголицын.

- И стрельну,- брызнул слюной Конский.

Внимание! Барабанная дробь. Конский взвёл курок и... тут... мать его! Конский решил поиграть в благородство. Ба-бах!- он выстрелил в воздух.

- Ваш выстрел,- напомнил я Аголицыну.

Аголицын тоже: ба-бах! - в воздух.

Я, почуяв неладное, взглянул на второго секунданта. Тот лежал на снегу, на спине, раскинув руки как Христос. Как потом выяснилось- он умер прямо на месте, от разрыва сердца.

- Господа,- просипел я,- дуэль завершена....

Но дуэлянты уже меня не слышали, они обнимались.

Дома я подошёл к зеркалу, я был белый как лунь.

Вот такой случай был, милый корнет. А вы говорите, быть секундантом - дело безопасное...

Седой не по годам поручик, закончив свой рассказ, принялся по-новой набивать трубку. В камине трещали дрова, безусый корнет плакал как ребёнок.

Не-а!

( монолог чересчур упрямого человека)

- Послушай друг, упрямства во мне чересчур. Даже больше, чем у того животного, про которого вы подумали. Вот, например, мне тут говорят, после работы

- На, Витёк, держи стакан. Угостись и катись.

- Не-а,- говорю я им, головой мотая.- Либо угощайте как следует, до икоты, либо нечего мне рот одним стаканом марать.

Или другой пример. Собирали мы тут в лесу ягоды - малину. Мне говорят:

- Виталий Осло...Петрович. Пойдёмте в другое место ягоды собирать, слышите - медведь утробой урчит, малину жрёт где-то рядышком. А я в ответ им головой мотаю:

- Не-а! Никуда я отсюда не пойду, ведь малинник-то вон какой знатный. А медведь паршивый мне не авторитет.

Смотрю - товарищи мои вёдра в зубы и бежать, а я упрямо руку тяну к ягоде. Рву и в ведро, рву и в ведро, рву и...простите, это у меня нервное, я вам потом пуговицы пришью. В общем, пока медведя за нос к ведру не притянул не успокоился. Вернее, это медведь меня успокоил. На полгода. Полгода я в гипсе провалялся. И всё равно он мне не авторитет!

А вот ещё: жена первого апреля сообразила. Тут я поподробнее, можно?

Возвращаюсь из командировки как раз первого апреля. Поздно. На цыпочках прохожу в спальню, она же зала, она же столовая, она же...простите, больше мата не будет. Значит прохожу, только собираюсь открыть шкаф, чтобы пиджак повесить, жена как завопит:

- Не надо!!!

Вот тебе и спящая красавица. От её крика люстра зажглась во все шесть ламп, и на стене наш свадебный фотопортрет качнулся.

- Это почему не надо?- спрашиваю её.

- Потому, - отвечает Верка.- Лучше тебе его не открывать.

- Это почему лучше мне его не открывать, Вера?!- спрашиваю опять.- Вера,- говорю, скажи честно - в шкафу твой любовник?

- Да! - рубит она.

 Тут у меня воздух в груди закончился, я рубаху на себе рванул и лбом об шкаф - бомм! Потом ещё - боммм! Потом ещё - бом, бом, бом! Последние разы об косяк получилось. Простите, я сейчас всё подниму. Нет, мне не больно. А вашему лбу?...Вот и жена как закричит:

- Витя! Ты же так искалечишь...шкаф! Да открой ты его! Там одежда одна, нет там никакого любовника. Дурень! Сегодня же первое апреля, я пошутила. Ха-ха-ха! Разве тебе не смешно?

- Не-а,- говорю.

Распахнул я шкаф, а в нём и вправду одни вещи и никакого любовника. Верка смеётся, а я чувствую: ни  ревность, не обида, а упрямство меня захлёстывает.

- Не-е-е,- блею.- Он где-то зде-е-есь.

Верка креститься давай - вот прямо как вы сейчас. Оправдывается:

-Первое же апреля, Витя, я пошутила.