Мы вышли из гавани. Натужно ревя дизелями, подводная лодка медленно набирала ход, все-таки 45 тонн бензина, принятые в цистерны главного балласта, сильно увеличили осадку корабля. А в кильватерной струе предательски бурлил просочившийся наружу бензин. Но на этом неприятности не заканчивались.

Пока мы шли над водой, пары бензина нас особо не беспокоили, потому что работа дизелей на полную мощность и полноценная вентиляция отсеков заставляли воздух циркулировать. Но утром, приблизившись к подходной точке минного поля, мы были вынуждены погрузиться. К Севастополю мы шли уже на перископной глубине и лишь изредка, когда позволяла обстановка, всплывали в позиционное положение для кратковременной вентиляции.

Между тем проникающие в отсеки через манжеты кингстонов пары бензина все больше накапливались, не только отравляя личный состав, но и создавая угрозу взрыва. С увеличением концентрации паров бензина у людей нарастала вялость и сонливость, появлялась тошнота, снижалась работоспособность. Особенно страдали [154] от этого акустики Крылов и Ферапонов и радисты Ефимов и Миронов, так как из-за почти отсутствующей вентиляции в акустической рубке и радиорубке концентрация паров бензина там была наибольшей. При каждом всплытии подводной лодки мы приглашали акустиков и радистов в центральный пост, чтобы дать им подышать свежим воздухом.

В связи с появившейся угрозой отравления мы утвердили еще одно положение: запретили личному составу спать во время подводного плавания и поручили каждому следить не только за собой, но и за поведением соседа. Эти меры позволили предотвратить случаи тяжелого отравления.

Подойдя к Херсонесу, мы увидели, как наши самолеты, базировавшиеся на мысе, гибли на земле от артиллерийского огня противника, не будучи в состоянии подняться в воздух из-за отсутствия бензина. Мы воочию убедились, что наш риск при доставке бензина вполне оправдан.

К Камышевой бухте мы подходили на перископной глубине. Все побережье бухты и ее акватория подвергались интенсивному обстрелу береговой артиллерии немцев. На Северной стороне захватчики подошли к бухте Голландия. Обороняющиеся и жители города были вынуждены отходить к Стрелецкой и Камышевой бухтам.

Сюда же, на побережье Камышевой бухты, поступали раненые. Измученные, голодные, потрясенные событиями этих тяжелых дней, они все же продолжали твердо верить, что придет время, когда правда и справедливость восторжествуют и фашистов выбросят из Севастополя.

Войдя в Камышевую бухту, мы увидели, что разрушений прибавилось. На поврежденных причалах - груды разбитых автомашин, около стенки из воды торчали остовы потопленных кораблей, судов и барж. Были уничтожены все навигационные знаки, посты наблюдения и связи. Несмотря на ночное время, в зареве бескрайних пожаров и непрекращающихся взрывов хорошо был виден каждый клочок земли и вся акватория бухты.

На берегу бухты скопились дети, женщины и раненые в изодранной одежде, с окровавленными повязками. Усталые, [155] хмурые лица, почерневшие от бесконечного горя и копоти пожарищ.

Мы подошли к полузатонувшему судну, лежащему на грунте у самой пристани. Там тоже собралась встревоженная толпа. Народ заметно волновался и суетился, но паники не было.

Выгрузка боезапаса прошла, как всегда, быстро и организованно. Значительно труднее сказалось передать на берег доставленный нами бензин. Как уже ранее указывалось, цистерны главного балласта не были приспособлены ни для хранения бензина, ни для его откачки. Пришлось использовать гибкие пожарные шланги, из-за негерметичности которых часть бензина неизбежно разливалась по бухте, создавая опасность возгорания. Но это уже никого не заботило; важно было как можно скорее закончить сдачу топлива, так как в бухту одна за другой входили наши подводные лодки, распределяясь по акватории в ожидании разгрузки.

К утру противник вновь усилил обстрел бухты. Снаряды врага рвались в непосредственной близости от штабелей ящиков с боезапасом и емкостей с бензином. Нетрудно себе представить последствия попадания хотя бы одного снаряда в многотонную гору пороха и бензина. Но никто не задумывался об очевидной опасности: останавливаться было нельзя. После окончания разгрузки боезапаса и откачки бензина, по указанию штаба флота, нам «предстояло принять с берега 67 человек: женщин с детьми, раненых солдат и матросов.

Изможденные полугодом пребывания в окопах и подвалах осажденного города, спотыкаясь, они поднимались на борт подводной лодки, где их тут же покидали силы. Краснофлотцы подхватывали ослабевших людей на руки и бережно спускали в концевые отсеки. Закончив посадку пассажиров, мы стали медленно выходить из бухты, маневрируя на малой акватории между загромождающими дорогу вспомогательными судами, буксирами и баржами…

Повсюду рвались артиллерийские снаряды, поднимая фонтаны мутной воды. Вибрирующий свист снарядов разрезал тугой утренний воздух. Они пролетали, казалось, [156] совсем рядом, в любой миг могли угодить в подводную лодку, и тогда - все…

Немцы, заметив наш выход из Камышевой бухты, сосредоточили весь огонь на подводной лодке. Мы же с надеждой смотрели вперед, где узкой тропой тянулся спасительный фарватер. Там наконец можно будет погрузиться и незаметно плыть под надежной толщей черноморской воды.

С Бельбека и Константиновского равелина вели огонь фашистские береговые батареи. Особенно усердствовали немцы с Северной стороны. Я в последний раз оглянулся на бухту и приказал вахтенному офицеру погружаться. После погружения подводная лодка продолжала движение на перископной глубине.

Надо сказать, что в последнее время немецкие самолеты стали все чаще и чаще преследовать наши подводные лодки, шедшие по фарватерам. Они вынуждали их уходить на глубину, но и тогда не оставляли в покое, буквально засыпали фарватеры авиационными и глубинными бомбами.

Вот и в этот раз у мыса Фиолент мы всплыли в подводное положение и пошли по фарватеру минного поля под дизелями, а когда впереди по курсу на большой высоте появился немецкий самолет, привычно приготовились к уклонению. Последовала команда вахтенного офицера:

- Срочное погружение!

Верхняя вахта быстро нырнула в рубочный люк, а я, как обычно, спустился с мостика последним и остался в боевой рубке, ожидая погружения с дифферентом 8 градусов.

Но что это? Дифферент стал стремительно увеличиться, а подводная лодка и не собиралась погружаться… Все объяснил четкий и невозмутимый доклад старшины трюмных мичмана Щукина:

- Не открылась машина вентиляции кормовой группы балластных цистерн.

Затем последовал доклад командира отделения рулевых Киселева:

- Подводная лодка не слушается вертикального руля! [157]

Вот нежданно-негаданно попали в переплет: в небе кружит самолет противника, а лодка, точно напоказ, выставила над водой корму.

Прошли секунды, но для меня они тянулись долго, очень долго…

В минуты опасности или сложной боевой обстановки я всегда с особой остротой ощущал важность и ответственность своей командирской должности, и это помогало собраться. Эта выработанная на флоте черта характера не раз выручала меня в почти безвыходных ситуациях.

Итак, уповать на чудо не приходилось, а времени на принятие решения почти не оставалось. Корабль с опущенным носом медленно относило в сторону минного поля. В голову пришла единственно верная мысль: надо всплывать и до выяснения причин аварийного дифферента отбиваться от самолета артиллерией.

- Артиллерийская тревога! - скомандовал я, склонившись в нижний рубочный люк.

Как только артиллерийский расчет собрался в боевой рубке, отдаю команду:

- Продуть главный балласт!

Тут же засвистел воздух высокого давления в цистернах главного балласта.

Подводная лодка всплыла быстро, дифферент стал понемногу отходить. Выскочив на мостик, мы обнаружили, что самолет, пролетев стороной, нас не заметил (а может быть, ему было не до нас) и продолжал следовать по направлению к городу. Все как один вздохнули с облегчением - повезло…