- Я поняла, поняла, - устало заверила её Александра, и попросила разрешения идти - её ждал второй день практики у Воробьёва.

"Практика у Воробьёва" на деле оказалась практикой у Сидоренко, которого, почему-то, не наблюдалось на месте с самого утра. Викентия Иннокентьевича тоже не было, но если он мог уехать на выезд к пациенту, то куда запропастился Ипполит Афанасьевич - совершенно неясно, ибо его пациенты терпеливо ожидали в подвале больничного морга. В виду отсутствия обоих начальников, Александра поначалу растерялась. Вера совершала утренний осмотр, и получить задание было решительно не у кого, больница словно вымерла, и даже привычные стоны не доносились из травматологического отделения.

Полнейшая тишина способствовала размышлениям, и Саша решила, что не будет ничего страшного, если она проявит инициативу - в конце концов, вчера Викентий Иннокентьевич щедро подарил ей двух безнадёжных пациентов, так почему бы не начать с них?

А, точнее, с Владимира Петровича Владимирцева, ибо Александра к стыду своему, так и не спросила Воробьёва вчера, где находится палата выжившей из ума Никифоровой, и совершенно не представляла себе, где её искать. Про Владимирцева было известно от Веры, она упомянула вскользь, что его палата поначалу была у самого входа, на первом этаже, но потом, по настоянию князя Волконского, его товарища перевели в самую дальнюю, где было поспокойнее. Стоны больных до туда не доходили, да и окнами новая палата Владимира Петровича выходила в тихий больничный двор, а не на оживлённую улицу. Всё это было сказано в восторженном запале, исключительно с одной целью: подчеркнуть, какой молодец князь Михаил Иванович, что позаботился о друге!

Вот только Владимирцев этого совсем не оценил. Ему было всё равно, что узенькая комнатушка с шумными соседями, что личные апартаменты, просторные, почти королевские, в тишине и покое, с видом на цветущий сад. Какая разница, если жизнь для него давно уже утратила смысл?

"Неужели и впрямь так плох?" - озадачилась тогда Александра, а ныне получила ярчайшее подтверждение всем своим самым страшным опасениям. Сказать, что Владимирцев был плох - не сказать ничего.

Она не знала его в прошлой жизни, но нетрудно было догадаться, каким он был. Лицо его, совсем ещё молодое, хранило следы былой красоты, но она казалась безнадёжно увядающей, чему способствовали тёмные круги под глазами от бесконечного недосыпа, двухнедельная щетина и потухший, безжизненный взгляд. Взгляд человека, потерявшего в жизни самое дорогое.

Сашеньке и без того было безмерно жаль его, а теперь, при личном, так сказать, знакомстве, чувство жалости её удвоилось. Она едва сдерживалась, чтобы не выказать ему своего сочувствия, но таких слов он наверное слышал уже немало на своём коротком веку, да и что ему теперь слова? Помогут они ему встать на ноги?

Очень вряд ли.

- Доброе утро. - Сказала она ровным голосом, переступая порог больничной палаты. - Меня зовут Александра, я ваша новая медсестра. Напрасно окно открыли, весна нынче обманчивая, простудиться недолго.

Всё это было сказано на одном дыхании, после чего Саша решительно пересекла комнату, и закрыла окно, распахнутое настежь.

- Оставь, - велел Владимирцев.

- Простудитесь! - Справедливо заметила она.

- Издеваешься? По-твоему, мне есть до этого дело?!

- Вам, может, и нет, - согласилась Александра. - А мне - очень даже! Вы теперь мой личный пациент, и доктор Воробьёв не засчитает мне практику, если с вами случится что-нибудь ещё, помимо всего того, что уже случилось.

Ну, это она перефразировала, причём очень и очень мягко. Но говорить Владимирцеву, что ей велели поставить его на ноги - вот это точно было бы издевательством чистой воды! Достаточно взглянуть на его унылое лицо, чтобы сразу же отбросить эту идею.

- А что, мысль хорошая, - хмыкнул он, откинувшись на спинку своей инвалидной коляски, и закрыв глаза. - Пустить в расход, так сказать. Чтобы рабочий материал не пропадал даром.

- О чём это вы? - Не поняла Александра.

- О себе, разумеется. Пациент в любом случае обречён, так пускай студенты потренируются на славу! А после, вероятно, станете практиковать анатомию на моём бренном теле?

Голос у него был крайне раздражённым, что неудивительно. Александра и сама была не в восторге, но не говорить же ему об этом, в самом деле? Тогда он и вовсе перестанет с ней разгова...

Стоп.

А разве Вера не предупреждала вчера, что Владимирцев ни с кем не разговаривает, кроме своего единственного посетителя, князя Волконского? Одно это заставило Александру обрадовано улыбнуться. Хорошо ещё, что Владимир Петрович закрыл глаза, удобно устроившись в кресле, и улыбки её этой не видел. А то, как пить дать, понял бы неправильно.

"С Волконским он говорит, а я чем хуже?!", оптимистично подумала она, и, казалось бы, совершенно ни к месту спросила:

- Сколько вам лет?

От такой наглости Владимирцев даже глаза открыл, с недоумением уставившись на свою новую сиделку - хорошенькую девушку, надо отметить! Беда была лишь в том, что он в её услугах не нуждался, а в противном случае, где-нибудь в другой жизни, они непременно поладили бы, это точно.

- Что, прости? - Переспросил он, думая, что ослышался. Предыдущие медсёстры, ни одна на его памяти, не были столь фамильярными и бесцеремонными.

- Вы меня прекрасно слышали, - поразила очередной бестактностью эта удивительная особа. Владимирцев невольно заинтересовался, приняв потребную позу в своём инвалидном кресле, как будто восседал на приёме у какого-нибудь министра, не меньше. И окинул её суровым, оценивающим взглядом, из-под сдвинутых на переносице, пшеничного цвета бровей.

Что ж, барышня, бесспорно, хороша. Среднего роста, фигуристая, и такая изящная... она облокотилась о подоконник, взявшись за него обеими руками, и была в этой её расслабленной позе некая грация - Владимирцев невольно залюбовался, но тотчас же прогнал наваждение прочь. Ещё чего не хватало! И нарочито грубо произнёс:

- Бог ты мой, ну и манеры!

- О-о, я это в последнее время слышу всё чаще и чаще! - Согласилась с ним Александра, и мягко улыбнулась, чуть склонив голову на плечо. Волосы её, заплетённые в косу, свесились вниз, и солнце, бившее ей в спину, золотило вьющиеся пряди. Зрелище было поистине волшебным, но Владимирцева девичьей красотой было уже не пронять, он лучше других знал, чего всё это на самом деле стоило, и какие лживые натуры крылись порой под миловидным личиком. - А вы, тем временем, не ответили, и это тоже невежливо. Мне простительно, я простолюдинка, а вы-то, кажется, дворянин. Так сколько? Не больше двадцати пяти, ведь так?

- К чему эти вопросы? - Хмуро спросил Владимир Петрович. - Посмотри в моей карте, если так интересно!

- Непременно посмотрю. - Пообещала Александра, с тоской отметив это самое "ты", болезненно резанувшее слух вот уже в который раз. - А это я к тому, что вам, драгоценный мой Владимир Петрович, пока ещё рано умирать в таком возрасте. Так что, будьте спокойны, над вашим бренным телом в анатомическом отделении студенты издеваться не будут! Ну, в ближайшее лет сорок, по крайней мере.

Он невесело усмехнулся, не глядя на неё. Очевидно, имел собственное мнение на этот счёт. И больше ни слова не сказал.

"Всё, - поняла Александра, - теперь он будет молчать!"

И перешла в наступление:

- Позвольте осмотреть вашу рану.

Владимирцева как хлыстом ударили - он резко выпрямился в своём кресле, ощутив вдруг острый приступ стыда и противной беспомощности, от осознания того, что придётся раздеваться перед этой молоденькой девчонкой-медсестрой.

- Не позволю! - Решительно сказал он, и, на всякий случай, скрестил руки на груди, как будто опасаясь, что Александра набросится на него и начнёт раздевать силой.

- Вам нужно сменить перевязку, - как можно мягче сказала она, еле сдерживаясь, чтобы не высказать этому упрямцу всё, что она думает, сопроводив свои горячие высказывания хорошенькой затрещиной. В случае с младшим братом это всегда срабатывало, но от осознания того, что ей действительно пришла в голову мысль поднять руку на инвалида, а в прошлом и героя войны, Александре сделалось не по себе.