- Бред! – фыркнула Юлия Дмитриевна, - это мог быть кто угодно!

- Кто угодно, да не кто угодно, - ухмыльнулась я, - я сразу на вас подумала, но не предполагала, что Яков Михайлович защищает не вас, а Гольдштейн. Мои предположения только подтвердились, когда я узнала, что вы в девичестве Прокофьева, и Артем Дмитриевич, владелец галереи, ваш родной брат. А кто мог беспрепятственно пройти в галерею, убить человека, и выйти? Только вы там знаете все ходы и выходы, и могли проскочить мимо Маши. Я вот, работая в издательстве, знаю, что наша секретарша Лена любит курить в туалете. Она обедает в строго определённые часы, курить бегает тоже, или кофе подаёт генеральному. Зная эти особенности, можно легко пройти в помещение, и остаться незамеченным. Только вы могли пройти в галерею, и выйти, не привлекая внимания.

- Вы этого всё равно не докажете, - ласково, но с иезуитской улыбкой произнесла Юлия Дмитриевна, - и лишний труп на меня не повесите.

- Вы так уверены? – не менее иезуитским тоном спросила я, и потихоньку включила в кармане диктофон, - а у меня есть доказательства, что именно вы убили Эллу. Вы кое-что потеряли на месте преступления, это раз, а во-вторых, вас видела соседка. Она не просто слышала разговор, она вас видела.

- Врёшь! – по-детски воскликнула Юлия Дмитриевна.

- Отнюдь, - улыбнулась я, - и она вас даже сфотографировала.

- Почему же она до сих пор молчала? – прищурилась художница.

- Боялась, - ответила я, - но я её успокоила, и расколола. Перестаньте ломать комедию, ваша песенка спета. Вы убили Эллу? Впрочем, можете не говорить, и так всё известно. Но вы только усугубляете своё положение. Суд мог бы зачесть чистосердечное.

- Ещё и за эту чёртову жидовку отвечать! – зарычала Юлия Дмитриевна, - срок давности, дорогуша!

- Никакого вам срока давности не будет, - улыбнулась я, - ответите.

- Чёртова ищейка! – оскалилась Юлия Дмитриевна, - если бы не Голубева, вы бы ни за что не доказали, что я убила Гольдштейн. Эта еврейка вздумала со мной тягаться, и я её в окошко вышвырнула! – и я засмеялась.

- У меня не было никаких доказательств, что вы убили Эллу,

вы сами признались, - хмыкнула я.

- Что значит... – у Юлии Дмитриевны вытянулось лицо, - а фотографии?

- Не было никаких фотографий, - ответила я, - соседка и голос-то ваш забыла. Что ей делать с фотоаппаратом не балконе? Сомневаюсь, что она художественные фотографии делает, голубей фотографируя в чёрно-белом фоне, одновременно развешивая бельё.

- Сучка! – рявкнула Дьякова, - я не подпишу ничего!

- И не надо, - хмыкнула я, и вынула из кармана диктофон, - ваше признание здесь.

И тут из уст художницы полился такой отборный мат, что все оторопели.

Но ещё больше все опешили, когда Инесса Никифоровна, не произнеся ни слова, вдруг, с неожиданной для её престарелого возраста, прытью, сиганула через стол.

Юлия Дмитриевна едва успела отскочить со стулом, а я порадовалась, что они не рядом сидят.

Мы с Максом схватили пожилую женщину за руки, и рванули назад.

- Инесса Никифоровна, успокойтесь! – воскликнула я, - она ответит за всё.

- Ненавижу! – прохрипела пожилая женщина, - Эллочка в могиле, Измаил умер, не пережил гибель дочери, Марго в больнице! Чтоб тебе в аду сгореть! Падла! Да ещё и правнуков моих убила! – и она схватилась за сердце.

- Вам плохо? – подскочила я, - воды?

- Нет, благодарю, уже лучше, - ответила Инесса Никифоровна, а я подняла глаза на Якова Михайловича, и поперхнулась.

Он плакал. Господи, как же он её любил! И до сих пор любит!

- Как ты могла? – повернулся он к жене.

- А что такое? – прищурилась та, - мне морготно было смотреть на вашу любовь-морковь! Сюси-муси! И Элка меня бесила! Вечно улыбается, вежливая, добренькая, как сладкий сироп. Тошнит меня от неё! Мало ей!

- Мразь! – тихо и как-то зловеще проговорил Яков Михайлович, вскочил, и вцепился ей в глотку, - водила меня за нос! Убила мою любимую и детей! Да я тебя сейчас к праотцам

отправлю!

- Кто-нибудь, остановите его! – вскричала я, вскочила, и повисла на нём, - перестаньте! Ради памяти Эллы, не губите свою душу! Эта тварь недостойна, чтобы об неё руки марать! Одна добрая женщина когда-то сказала мне, что не надо сожалеть о прошлом, надо глядеть в будущее. Что мёртвые должны лежать в могиле, а живые жить дальше. Вы любили Гольдштейн, и до сих пор любите, но она наверняка всё видит с небес.

- Вы хоть раз любили? – прохрипел Яков Михайлович, - вы хоть знаете, что такое любовь?

- Знаю! Когда утопаешь в глазах любимого, когда рядом с любимым такое ощущение, будто падаешь с гигантской высоты. Когда по телу бегут тысячи мурашек, а душе порхают миллионы бабочек.

- Поэтично, - вздохнул следователь, и в этот момент дверь распахнулась, и в помещение вошли трое.

Аська, одетая в элегантный, бирюзовый костюм, на шпильках, в длинном пальто, а с ней двое.

Яркая и изумительно красивая девушка с рыжими, вьющимися волосами и зелёными глазами, в дорогом, зелёном костюме, и светловолосый парень.

- Элла! – произнёс Яков Михайлович, его пальцы разжались, и Юлия Дмитриевна упала на пол.

- Знакомьтесь, Натали и Филипп Макиавелли, - сказала я, - извините, что не сказала этого сразу, Яков Михайлович, но ваши дети живы. Медсестра, которой Юлия Дмитриевна заплатила за их убийство, не решилась их убить. В это время в тот роддом совершенно случайно попала Жаклин Макиавелли, французская миллионерша и аристократка. Она тоже родила двойню, мальчика и девочку, но дети умерли, и медсестра подменила малышей. Она и за свою жизнь боялась, и совершать тяжкое преступление не хотела.

- Господи! – схватилась за сердце Инесса Никифоровна, Яков Михайлович не сводил взгляда с детей, а у Юлии Дмитриевны было такое выражение лица, что я едва сдержала усмешку.

- Копия матери, - сдавленно проговорила Юлия Дмитриевна, - даже красивее, - и она перекосилась.

- Они по-русски говорят? – сдавленно спросил Яков

Михайлович.

- Говорят, - засмеялась Натали, - нас с детства учили двум языкам. Дедушка служит дипломатом, и он общается с Россией. Значит, вы наш отец? Нам всё рассказали, и мы ближайшим рейсом поспешили в Россию, - красивым голосом проговорила Натали.

Голос у неё был дивный, и, насколько я успела узнать, эта милая девушка по профессии врач, что несколько странно для девушки, которую вырастили в аристократической семье. И в данный момент она учится в консерватории, в вокальном классе.

Инесса Никифоровна сорвалась с места, и бросилась обнимать внуков, Яков Михайлович тоже вышел из ступора, и бросился к детям.

Лишь Юлия Дмитриевна сидела на стуле, нахохлившись, Антон Антонович успел сковать ей руки наручниками.

Они смеялись и рыдали, и звонкий голос Натали звенел в помещении.

- И что теперь? – негромко спросила Аська, когда я вместе с Максом подошла к ней.

- Теперь всё хорошо, - улыбнулась я, глядя на них, - теперь всё будет хорошо.

- Но кое-что осталось, - вдруг сказала Ася, - а как же лекарство, введённое Анастасии?

- Не было никакого лекарства, - улыбнулась я, - я поговорила с её лечащим врачом, и тот сказал, что у Анастасии, от того, что она много сидела за компьютером, и перенапряглась, лопнул сосуд.

- Банально, - вздохнул Максим, а Ася не сводила с меня своих голубых глаз.

- Это правда? – спросила она, когда мой супруг отошёл.

- Правда, - лаконично ответила я, и, не выдержав её взгляда, вздохнула, - кое-что лучше не обнародовать.

- Инесса Никифоровна, - кивнула Ася.

- Блондинка на выданье, - ухмыльнулась я, покосившись на сестру.

- Вот спасибо на добром слове, - надулась Аська.

- Я же любя, - пихнула я её локтём, - а то в последнее время что-то твердят, что блондинки тупые.

- И ты так считаешь? – засмеялась Ася.

- Глядя на тебя, преуспевающего адвоката, изучавшего прикладную математику, и меня, - я дёрнула себя за смоляную прядь, - дальше таблицы умножения не сдвинувшуюся, не думаю.