— Ну, царь–государь не так решит это дело, — твердо произнесла боярыня Хитрово.

 — Я уже велел князю Пронскому свою дочь мне показать, — сказал в примирительном тоне Алексей Михайлович. — Она сама поведает мне, люб ли ей Черкасский или нет?

 — Да это я могу тебе, государь, сказать, — поспешно проговорила Хитрово. — Я знаю, ненавистен ей князь!

 — А ненавистен — стало быть, и толковать нечего; не силком же под венец тащить девок.

 — Как же так? Неужели волю девкам давать? — озлобленно спросил его Милославский. — Не дело ты говоришь, царь!

 — Молчи, не тебе, холопу, учить меня! — вспыхнул Алексей Михайлович. — Не быть княжне Пронской за Черкасским, вот тебе моя царская воля!

 Милославский, хорошо зная вспыльчивость царя, покорно склонил голову. Боярыня Хитрово победоносно поглядывала на царского тестя. Государь сидел насупившись и нервно постукивал пальцами о ручку кресла. Наступило неловкое молчание.

 Наконец царице Марии Ильиничне наскучила эта внезапно наступившая тишина, и она решилась заговорить первая:

 — Что, пред походом поедем помолиться в монастыри?

 - Поедем, как же!.. Беспременно надо поехать святым угодникам помолиться!

 — Иван Выговской–то метит в гетманы, — заговорил Милославский. — Беспременно много нам смут причинит.

 — Куракина Федора пошлю на него да Ромодановского Григория — авось они его угомонят.

 Милославский покрутил толстыми пальцами свою бороду и хвастливо проговорил:

 — Если государь пожалует, даст мне начальство над войском, то я скоро приведу Выговского да и самого польского короля пленниками.

 Ничто так не раздражало царя, как самонадеянность тестя; он опять вышел из себя, услыхав это, и крикнул:

 — Как ты смеешь, страдник {Бранное слово, привычное Тишайшему. (Примеч. авт.) То есть смерд.}, худой человечишка, хвастаться своим искусством в деле ратном? Когда ты ходил с полками? Какие такие победы показал над неприятелем? Или ты смеешься надо мною?

 Положительно Милославскому не везло в этот вечер, и он с мольбой посмотрел на дочь. Та поняла его безмолвную просьбу.

 — Не гневайся на батюшку, государь! — плаксиво проговорила она, зная, как слаб царь к женским слезам. — Он не со зла сболтнул: тебе послужить верой и правдой хочет. И что вы о делах не наговоритесь на сидении! — с тоской Докончила она.

 — И то правда! — поддержал ее супруг.

 Но боярыня Хитрово была с ними не согласна; она еще не все высказала, что хотела, и потому, выразительно глядя на царя, проговорила робким голоском:

 Царю–батюшке, конечно, надоели дела, а как быть? На то он Господом поставлен над нами, за то он и есть наш кормилец и отец, а мы — его покорливые детки…

 — Ишь, Лиса Патрикеевна, — улыбнулся Алексей Михайлович. — Ну, говори, лиса, что еще на хвосте принесла?

 — Да вот… царевна грузинская просит повидать тебя, да и войско, какое ни на есть, послать бы им на подмогу.

 — Эх, бабы! — нетерпеливо произнес Алексей Михайлович. — Что это им покойно не сидится? Ну, бабье ли это дело, скажи?

 — Так она за тем сюда и прислана.

 — И вовсе же нет! Прислана потому, что негде ей там укрыться! И жила бы себе здесь в холе да в покое… А придет время — и подсобим.

 — Не очень–то они нам и нужны! — опять вмешался Милославский. — Не велика в них и корысть–то… Кабы взаправду в подданство наше поддались, а то все это одно пустословие! Помощи нашей просят и золотые горы сулят, а поможем — так отплатят, как теперь казаки, — смутой!

 — Нет, в подданство они отдадутся непременно, — возразил Алексей Михайлович. — А только что нам с ними делать? Воевод своих туда слать? Далеко да и опасливо: неравно и в самом деле на другую сторону перекинутся…

 — Если воеводство… то… оно конечно! — замялся было Милославский, понявший всю выгоду от воеводства в такой стране, как далекая, но неистощимо богатая Грузия.

 — Особливо если воеводство дать… примерно князю Пронскому Борису Алексеевичу, — подзадорила жадность боярина и его ненависть к Пронскому Елена Дмитриевна.

 — Ну, ему этого воеводства не видать! — желчно заметил Милославский.

 — А почему? — наивно спросила Хитрово.

 — Рылом не вышел, вот почему! — дерзко крикнул ей Милославский, полагая, что Елена Дмитриевна хлопочет за своего милого дружка.

 Каковы ни были ее отношения к Пронскому, но слушать, как издевался над ним такой выскочка, как Милославский, боярыня никак не могла.

 — Чем князь Борис не воевода? И молод, и умен, и родовит, не чета многим прочим, — намекнула она, взглянув на Милославского.

 — Чего вы шкуру–то волчью делите, когда и волк–то по лесу бегает? — вмешался царь. — Еще Грузия не наша, не пришло нам время воевод там сажать… Да кабы и пришлось, князя Пронского мы туда воеводствовать не пошлем: он довольно богат и без этого. И тебя не посажу, — обернулся Алексей Михайлович к тестю, — знаю твою повадку: пусти козла в огород… Ну, а помощь грузинам посылать сейчас не могу, повременить надо. Вот молвят, будто сам царь Теймураз подымается в Москву… не дадим Грузии в обиду, это ты, боярыня, не бойся, а время терпит. Ты, Елена Дмитриевна, не серчай да царевне грузинской от меня передай, что, мол, мы завсегда рады ее видеть пред светлыми нашими очами, и делу ее мы помощники. Ну, а теперь можно бы было и повечерять? — обратился он к царице.

 Мария Ильинична сладко спала, опершись на руку и тихо посапывая.

 — Уморилась, бедная! — полунасмешливо, полупечально произнес Алексей.

 — Такое уж ее положение, — поспешил оправдать дочь Милославский, — да оно и лучше, когда баба не вмешивается в мужское дело, — многозначительно произнес он, кидая взгляд на боярыню Хитрово.

 Та сидела красивая и величественная, и казалось, не поняла намека; только когда царь поднялся с кресла, она тоже встала и поднесла его руку к своим губам.

 Лицо Алексея Михайловича вспыхнуло, в его глазах блеснул огонек, но он тотчас же совладал со своим волнением, троекратно облобызал боярыню и пошел к дверям.

 Елена Дмитриевна хотела тихонько последовать за ним, но в эту минуту ворвались в комнату царевны и разбудили царицу, крича:

 — Боярыня, Елена Дмитриевна! Освободилась ты? Теперь размысли, чем развеять нашу докуку!

 — Дмитриевна, а ты послала? — спросила царица боярыню, окончательно проснувшись.

 — Сейчас пошлю, — ответила Елена Дмитриевна.

 — Что такое? За кем послать? Куда? — обступили ее царевны, сгорая от любопытства.

 — Развеять вашу докуку, забаву придумала, — ответила Хитрово.

 Поклонившись царице и царевнам, она вышла из комнаты, поспешно прошла к себе, позвала мамушку Марковну и, велев ей сейчас же добыть и привезти ворожею Марфушу, сама стала надевать другой сарафан и убирать голову.

VI

СВИДАНИЕ СТАРЫХ ДРУЗЕЙ

 Недалеко от Сокольничьего поля, на извилистом рукаве Яузы, стоял питейный дом мещанки Ропкиной, прячась за густыми вязами и березками, в изобилии окружавшими ею. Из дома неслись громкий говор и хохот.

 Весенние сумерки медленно надвигались на алевшее на западе небо и разгоняли розоватые облачка, не хотевшие еще уходить. Легкий ветерок шелестел свежей листвой, и молодые листочки нежно трепетали и тихо перешептывались между собою. Где–то громкой трелью разлился соловей, и ему завторили другой, третий… Яуза отражала в своих чистых водах темную зелень садов и синеву неба.

 В палисаднике мещанки Ропкиной, за одним из столов, покрытым камчатной скатертью, за чаркою с вином тихо беседовали двое мужчин. Они не обращали внимания на шум и разгул, поднимавшийся в доме, а оба довольно усердно отдавали дань только что входившей в обычай греческой мальвазии, которая стоила дорого и требовалась только весьма богатыми людьми.

 Эти двое были Леон Вахтангович Джавахов и его случайный друг, молодой стрелец Дубнов. Дубнов сиял весельем и здоровьем, его зубы то и дело сверкали из–под русых усов, когда он оживленно рассказывал товарищу что–то, время от времени понижая голос до шепота.