— Спасибо. А ты что такой пришибленный? Это не на тебя свалилась балка в блиндаже во время ночной бомбежки?

— Нет. На меня свалилось кое-что похуже — немилость начальства.

— Тогда понятно…

Третий штурм Севастополя начался второго июня. Ценой значительных потерь и больших усилий немецкой авиации совместно с артиллерией удалось подавить единственный аэродром в осажденном городе, расположенный на мысе Херсонес. К концу июня защитники Севастополя остались без авиационного прикрытия.

В разгар штурма советской морской базы авиагруппу Келленберга неожиданно перебросили на Украину, где шли ожесточенные бои под Харьковом.

Карл фон Риттен проснулся за две минуты до назначенного срока, как будто внутри его сработал какой-то таинственный будильник. С недавних пор он начал замечать, что у него появилось обостренное чувство времени, которое не оставляло его даже во сне.

Усилием воли он стряхнул навалившиеся на него лень и расслабленность. Усевшись на пледе, разостланном в тени самолетной плоскости, осмотрелся по сторонам. По пшеничному полю, неподалеку от самолетной стоянки, бродил Руди Шмидт. Его сапоги ломали стебли, втаптывали в землю колосья с неналившимся зерном. Руди время от времени нагибался и финским ножом срезал василек. Полюбовавшись ярко-синими лепестками, присоединял цветок к букету.

Пшеница была густая и на удивление чистая, почти без сорных трав. Немалых усилий, видимо, стоило взрастить такую ниву в военную пору, когда мужчин из деревень подчистую вымела мобилизация. Чтобы собрать букет васильков, летчик вытоптал почти полгектара посева.

«Разве мог Руди позволить такое в фатерлянде? — думал Карл, наблюдая за подчиненным. — Нет, Руди Шмидт приучен к порядку и дисциплине с детства». Карл невольно вспомнил балтийский курорт Раушен. Возвращаясь подгулявшей компанией из гаштета, проходили мимо городского сквера. Эльза, подружка Руди, споткнулась и свалилась за низенький символический заборчик. Руди поспешил к ней на помощь в обход, через калитку, ибо, как дисциплинированный немец, знал — ходить принято по асфальту, а не по газонам. В России же Руди Шмидт спокойно топтал пшеницу…

Набрав букет, он вернулся к лесопосадке, где у выкошенного участка поля стояли «мессершмитты», накрытые маскировочными сетями. Аккуратно расстелив носовой платок, летчик присел в тень крыла истребителя. Достал из планшета фотографию молодой, улыбающейся женщины с тонкими бровками и прислонил ее к щитку шасси. Священнодействуя, вложил букетик в стреляную гильзу от авиапушки «эрликон» и поставил перед фотографией.

«Не ожидал подобных сантиментов от этой бестии», — пожал плечами Карл фон Риттен. Сегодняшний Руди отнюдь не походил на вчерашнего, который при возвращении с неудачной охоты расстрелял боекомплект по толпе беженцев.

А Руди Шмидт, поглядывая на портрет невесты, выводил вечным пером готические завитушки: «Дорогая и нежно любимая Гретхен! Поздравляю тебя с днем рождения. Жаль, что я не увижу огоньков девятнадцати свечей над праздничным тортом. Мечтаю о скорой встрече, любимая. Наши дела великолепны. Фюрер скоро приведет нас к окончательной победе. Я рад, что вырвался из африканского пекла. Да и работа здесь посерьезнее… В ней преуспеваю. Меня представили к Германскому кресту.

Вчера отправил посылку. Надеюсь, кружева и чернобурки порадуют тебя».

Выбрав самый красивый василек из букета, Руди вложил его в письмо и преобразился: не мечтательность — холод в глазах, в углах рта прорезались жесткие морщинки. Поднялся из-под крыла, издав «тевтонский рык»:

— Гросс! Сколько можно валяться, дьявол неумытый? Ко мне!

Механик, спавший под соседним крылом, ошалело вскочил, стукнулся головой об обшивку.

— Бегом на полевую почту, отправь письмо, — приказал Руди и посмотрел на часы. — До вылета двадцать семь минут. Через двенадцать минут быть у самолета.

— Слушаюсь! — рявкнул механик, приняв стойку «смирно».

Пока Руди прятал в планшет фотографию, Гросс, тяжело топая подкованными сапогами, умчался в конец лесопосадки.

Из соседней рощи, где укрылась батарея 88-миллиметровых зенитных пушек, донеслись трели. Для голосистых курских соловьев июньская ночь была коротка. Соловью откликнулась кукушка. «Сколько мне лет осталось жить?» — загадал Карл фон Риттен. Взглянул на Руди Шмидта — он тоже шевелил губами: «Один, два, три…» Сорок раз прокуковала щедрая русская птица. «Красиво врешь, — улыбнувшись, покачал головой фон Риттен. — Кто же на войне так долго живет? Тут протянуть бы любую половину…»

Прибежал запыхавшийся Гросс, доложил:

— Герр лейтенант, письмо отправлено.

Фон Риттен взглянул на хронометр, мысленно похвалил обер-ефрейтора за точность, но ничего не сказал — так и положено солдату фюрера. Пора было готовиться к вылету. Встал с самолетного чехла и направился к бачку с водой.

Механик опередил его, протянул мыло и чистое полотенце. Стянув комбинезон по пояс, фон Риттен обнажил тренированное, покрытое африканским загаром тело. «Ну и крепок же наш штаффелькапитан», — оценил механик, поливая из кружки на спину и плечи, бугрившиеся мышцами. С шеи фон Риттена свисал на золотой цепочке амулет — клык тигра, убитого Карлом фон Риттеном-старшим в джунглях Бирмы. Штаффелькапитан верил: амулет — память об отце — приносит удачу, и никогда не расставался с ним.

Освежившись, фон Риттен застегнул молнии комбинезона и натянул на шелковый подшлемник, задубевший от пота, коричневый шлемофон. Распорядился:

— По самолетам! — Сказал вполголоса, но его команда, подхваченная другими голосами, покатилась эхом вдоль стоянки. Будто порыв ветра выдул Руди Шмидта из-под самолета. Пнув ногой эрликоновскую гильзу с букетом васильков, он вскочил в кабину и, сжавшись как боевая пружина, изготовился к старту в чужое небо, полное неожиданностей и смертельно опасных сюрпризов.

«Браво, Руди! — подумал фон Риттен. — Что ни говори, а лейтенант Шмидт — великолепный вояка, настоящий «гончий пес».

…Было лето 1942 года — кульминация побед германского оружия. Фон Риттен, как и многие его коллеги, считал, что теперь до самых предгорий Кавказа у русских нет реальной силы, способной сдержать натиск их бронированных группировок. «Сегодня для нас поют русские соловьи, — торжествовал фон Риттен, — а завтра услышим, как кричат индийские павлины». Летчики из авиагруппы «Гончие псы» уже видели, как на горизонте серебром отливал широкий Дон. Карл фон Риттен ликовал: сбывалось то, о чем мечтал с детства. У него есть слава, почет, ордена… Но еще не окончились боевые действия. Их ждали новые подвиги, окончательная победа и заслуженные награды: земельные наделы, поместья, толпы восточных рабов. «Посмотрим, что скажет Луиза, когда мы закончим войну», — думал он о несговорчивой девушке.

Над лесопосадкой вспыхнули две зеленые ракеты.

— Запуск! — передал по радио фон Риттен и нажал на кнопку стартера. Вскоре, надменно-уверенный в превосходстве над любым противником, он вел группу истребителей на восток. В стае с «гончими псами» он чувствовал себя хозяином чужого неба.

Чадили подожженные танки и автомобили, жарко полыхала на корню созревшая пшеница. Пятна гари, как проказа, расползались по золоту неубранных полей. Горячая придорожная пыль, поднятая войсковыми колоннами, возносилась вверх на сотни метров, перемешиваясь с дымной горечью сгоревшего металла и некошеных хлебов. Чтобы определить в дымно-пыльной мгле, свои это войска или противник, нужно было снижаться почти до бреющего полета. Своих Карл фон Риттен определял по тупоносым грузовикам «бюссинг», по камуфляжу на танках Т-III и Т-IV, по мчавшимся впереди колонн разъездам мотоциклистов.

Если же в движущейся колонне почти не было танков, а автомобильный поток состоял из ЗИСов и «фордов» — это были русские. Кроме того, по обочинам дорог, вдоль всего потока советских войск, тянулись подводы с беженцами, ехали трактора с прицепным инвентарем и гнали колхозный скот.

Отступающие массы войск, техники, беженцев, огромные отары и стада скапливались на донских переправах. И тогда прилетали «юнкерсы», чтобы мешать кровь с землей.