Под высоким скалистым мысом нашли песчаный пляж с несколькими пальмами, почти не дававшими тени. Арабы с удивлением смотрели, как немцы весело плескались в прибрежных волнах. Хотя вода в море была совсем теплая, а воздух прогрелся градусов до тридцати, купальный сезон в Бенгази еще не начался.

Волнами к берегу прибило раздувшийся труп в мундире английского солдата. На войне это дело обычное, но купаться больше никто не захотел.

Эрвин предложил осмотреть старинную мечеть Джамиль аль Кебир. Большинство летчиков согласилось, но Руди Шмидт со своими ведомыми предпочли поискать какую-нибудь турецкую кофейню.

Перед закатом солнца, возвращаясь в гостиницу, летчики услышали чьи-то пронзительные крики и крепкую ругань по-немецки. Это солдаты военного патруля выталкивали прикладами постоянных клиентов из ночного клуба «Али-Баба». Оказывается, Руди Шмидт, проявив солдатскую находчивость, позаботился превратить самый фешенебельный вертеп Бенгази в заведение для немецких летчиков.

— Заткнись, — прервал Руди причитания владельца «Али-Баба», выразительно похлопав по кобуре вальтера, — не обеднеешь от того, что твои красотки сегодня переспят с германцами… Хайль Гитлер! — завопил он, увидя своих. — Заходите, камерады!

Удобно подоткнув под бока расшитые шелком атласные подушки, летчики улеглись на коврах, потягивая табачный дым из булькающих кальянов, поданных черными слугами.

Хозяин «Али-Баба» — не то перс, не то турок, одетый в черный фрак и красную феску, — после вооруженного вторжения немцев в его заведение утратил важность и солидность. Сейчас он по-настоящему понял, что с завоевателями шутки плохи, и из шкуры лез, стараясь угодить немецким офицерам. Правда, сначала он пытался заявить, что у него в заведении нет напитков, запрещенных Кораном.

Но Руди это заявление не смутило:

— Если нет в твоем борделе, сгоняй к соседу. Марш! — рявкнул он на перса-турка, чей огромный нос в красных прожилках, отливавший сизыми оттенками, красноречиво уличал хозяина во лжи.

Хозяин исчез с резвостью арабского скакуна, а вскоре на расстеленных скатертях появились закуска, фрукты, охлажденный шербет и сосуды с дьявольским зельем, отвергнутым Магометом.

Под звуки флейт, каких-то незнакомых смычковых инструментов и дробь барабанов из-за ковра, висящего на стене, выскользнула танцовщица.

Сильно насурмленные брови и ресницы не могли скрыть ее юного возраста. Гибкая в талии фигура зрелой женщины странно совмещалась с юным лицом падшего ангелочка. Грудь ее была закована в позолоченные металлические чаши, скрепленные цепочкой, но шальвары из прозрачного газа почти не скрывали таинства прекрасного женского тела.

В каждом изгибе ее рук, каждом трепете мышц живота, сокращавшихся в такт заунывной арабской музыке, было столько волнующей чувственности, что ее, казалось, хватило бы на взвод белокурых «валькирий» из батальона связи, ромогавших пилотам скрашивать тяготы походной жизни.

Танцовщиц было несколько, но Карл любовался только той, с лицом падшего ангела. Впрочем, ее танцами пленился не он один. Карл уловил волчий блеск в глазах всех своих «псов». Даже обычно сдержанный Эрвин сегодня сидел как на иголках.

— Сколько стоит эта девчонка? — спросил Карл у хозяина, указав глазами на танцовщицу.

— О-о! — протянул турок, блаженно прищурив выпуклые глаза. — Синьора Лолла — это очень дорогой персик, сладкий и благоуханный. — Он причмокнул губами. — Синьора Лолла берет только английскими фунтами.

— Что?! — зарычал Руди, слышавший их разговор. Он схватил хозяина за борт фрака и так встряхнул, что у того свалилась феска, обнажив плешивую голову. — Ты, сын собаки, кажется, объелся ишачьих мозгов? — спросил Руди свистящим шепотом. — Скажешь спасибо, если мы заплатим тебе хотя бы оккупационными марками. Хочешь, я завтра «случайно» уроню фугаску на твой вертеп? А?

— Извините, эффенди, — низко кланялся хозяин, пряча за полузакрытыми веками глаз жгучую ненависть к проклятым гяурам, хозяйничавшим в его заведении. «Придется смирить гордыню, — внушал он себе, поднимая с пола феску, — пока не получил пулю, как ходжа Адиб, которого вчера застрелил пьяный фельдфебель».

— Подойди сюда! — позвал Карл танцовщицу, когда музыка смолкла.

Звякнув позолоченной цепочкой, тяжело дышащая Лолла опустилась на ковер рядом с фон Риттеном. — Ты будешь пить вино, дитя мое? — спросил он ее по-французски.

— Наливайте, гауптман, — сказала синьора Лолла на верхнесаксонском диалекте, — с завтрашнего дня я уже не танцую в этом шантане.

Карл удивленно свистнул. Экзотическая гурия, выкраденная из бедуинских шатров, внезапно превратилась в соотечественницу из ведомства адмирала Канариса.

Новоявленная Мата Хари, выдув три рюмки коньяка, ушла переодеваться.

Карл был разочарован.

— Надо же, как не повезло: ухитриться отыскать в мусульманском притоне баядерку с клеймом «Made in Germany»!

Почта из-за моря ходила не регулярно. В этот раз Карл получил десятка полтора писем и кипу газет. В последнем номере «Фолькишер-Беобахтен» он увидел портрет Эрнста Удета и набранную жирным шрифтом заметку, обведенную траурной каемкой.

«Генерал-полковник люфтваффе Эрнст Удет погиб во время испытательного полета».

Не стало его давнишнего кумира, которому Карл пытался подражать во всем. Оказывается, смерть не щадила даже таких гроссмейстеров летного дела.

Через несколько дней на стоянку самолетов зарулил Ю-52. В числе его пассажиров прилетел полковник фон Эккарт. Он казался бледным и утомленным, сильно проигрывая рядом с Карлом, лицо которого продубилось под африканским солнцем и ветром. Гуго был у них совсем мало — только то время, которое потребовалось на дозаправку самолета топливом, но он успел под большим секретом рассказать Карлу о причинах гибели Удета.

— Я ездил хоронить Эрнста, — говорил Гуго, дымя сигаретой, — ведь мы были старыми приятелями. Никто не видел его тела, кроме гробовщика. Хоронили, как обычно хоронят летчиков — в закрытом гробу. Позже узнал истинную причину смерти Удета. Оказалось, Эрнст застрелился. Его, как человека ответственного за снабжение люфтваффе авиатехникой, сделали козлом отпущения за все наши грехи и неудачи. И больше всего на него наклепал Мильх. А ты знаешь, что он, как первый заместитель Геринга, был вхож к фюреру.

— А куда же смотрел рейхсмаршал? Почему он не защитил его?

— Герман сначала пытался примирить их, но безрезультатно… А потом, Удет своей смертью обелил и его в глазах фюрера. Говорят, на письменном схоле Эрнста нашли письмо Мильха, в котором он писал: «Официальное смещение Удета с его поста было бы козырем в руках вражеской пропаганды, а следовательно, недопустимо. По ряду военно-политических причин Вы стали неприемлемы для люфтваффе и рейха. Поэтому мы взываем к Вашей чести».

— Боже! Какая подлость… Кому же теперь можно верить?

— Поглядел бы, Карл, какие были на похоронах скорбные лица у Германа и особенно у Мильха. Как же — старые фронтовые друзья… И речи… О мертвых не говорят дурно. Ладно, хватит! Молчи об услышанном, если тебе дорога твоя шкура.

Гуго улетел в Сицилию, а Карл еще долго пребывал в скверном расположении духа. С кумиров, которым он слепо поклонялся, начала сползать позолота.

«Как же так, — размышлял Карл, — всесильный «наци номер два» ради своего престижа не захотел уберечь от гибели фронтового друга? Неужели в погоне за вершинами карьеры нужно начисто утратить человеческую порядочность и уподобиться крысам в стеклянной банке, пожирающим друг друга?..» Вероятно, слухи о том, что Герман Геринг сказочно разбогател за счет побед германского оружия, не были вымыслом, порочащим «великого человека».

А ради чего он, Карл фон Риттен, рискует своей шкурой в каждом вылете? Ради «Великой Германии» — сказочного рая для немцев с порядками прусской казармы?

Честно говоря, в эту сказку он не очень верил, но, пока вермахт владел стратегической инициативой и их дела шли хорошо, такие раздумья, которыми Карл не стал бы делиться ни с Гуго, ни с Эрвином, к нему приходили не часто.