Воздушный флот Рихтгофена работал с напряжением. Из каждых четырех самолетов, поднявшихся в сталинградское небо, три были немецкие. Без господства в воздухе люфтваффе наступление наземных войск могло захлебнуться. Русские дрались насмерть, выполняя приказ Сталина: «Ни шагу назад». Чтобы захватить какую-либо безымянную высотку, нужно было убить всех обороняющихся. Раненые продолжали сражаться. Выбить оружие из их рук могла только смерть.

— Дави их всех! — наставлял Келленберг. — Русских должен охватывать панический ужас при виде черных крестов и песьих пастей, нарисованных на наших «мессершмиттах». Один звук «Даймлер-Венцев» должен парализовать их способность к сопротивлению. А для этого нужно всех подряд убивать, убивать! Патроны и снаряды домой привозить запрещаю. Между Доном и Волгой достаточно любых целей для ваших «эрликонов».

И «Гончие псы» старались. Три-четыре боевых вылета стало их ежедневной нормой.

Немногочисленная советская истребительная авиация использовалась в основном для сопровождения штурмовиков прикрытия переправ через Дон. Поэтому, если вылеты обходились без встреч с воздушным противником, «Гончие псы» безнаказанно свирепствовали над оборонительными рубежами русских и в их ближайших тылах. Над железнодорожными перегонами и заводскими поселками они летать не любили. Здесь можно было напороться на огонь зенитных пушек бронепоездов и батарей ПВО Сталинграда.

Для броска за Дон командование 6-й полевой армии начало сосредоточивать части 14-го танкового корпуса в районе хуторов Липологовский, Венцы, Осиповка.

Танковый корпус — не иголка, а донская степь — не стог, в котором она могла бы потеряться. Не помогли ни балки, поросшие кустарником, ни закапывание танков в землю, ни маскировочные сетки. Советская разведка быстро определила место сосредоточения ударной группировки, готовящейся к форсированию Дона. Переброшенные под Сталинград штурмовые авиадивизии, вооруженные самолетами Ил-2, начали наносить удары по скоплению танков и мотопехоты.

В последних числах июля для истребительной эскадры «Хорст Вессель» настало сумасшедшее время. Теперь для прикрытия района сосредоточения войск «мессершмиттам» приходилось висеть в воздухе с рассвета до заката, отражать налеты «илов» и Пе-2, вступать в бой с прикрывающими их «яками» и «лагами». Смерть резвилась в воздухе и на земле… Человеческая жизнь здесь не стоила и пфеннига.

На пути атакующих штурмовиков Ил-2 над Липологовским вставала сплошная завеса из пламени рвущихся снарядов и густо разлетающихся осколков. Огонь по ним вели из всех видов оружия. Требовалась нечеловеческая сила воли, чтобы не сойти с пылающего боевого курса, нашпигованного тысячами пуль и рваных кусков стали. Не всем штурмовикам удавалось прорваться сквозь стальную пургу, но те, кто сумел избежать гибели, сбрасывали на танки бомбы, хлестали ракетными залпами и пулеметно-пушечными очередями по автомобилям и солдатам, забившимся в укрытия.

Чтобы помешать атакам штурмовиков и пикировщиков Пе-2, за зенитной завесой их ждали «мессершмитты».

На проклятый богом участок степи, как осенние листья, падали самолеты. Порою и смерть не могла примирить поверженных на землю врагов. Кое-где рухнувшие с неба тяжелые иловские плоскости с красными звездами продолжали давить подмятые обломки фюзеляжей со свастиками на хвостовых оперениях.

Для уменьшения пассивного времени полета[64] авиагруппу Келленберга перебазировали на аэродром Евлампиевский, расположенный вблизи сосредоточения 14-го танкового корпуса.

Новое место понравилось летчикам. Полевой аэродром находился в неширокой долине, зажатой между меловыми кручами и прозрачной речушкой Голубая. Речка струилась среди высоких верб и густого кустарника, подступавшего к самой воде. Неподалеку от аэродрома находился хутор Евлампиевский, строения которого едва проглядывались из-за деревьев. Окрестности аэродрома казались оазисом среди выжженной солнцем степи. Яркая зелень садов смотрелась особенно контрастно на фоне бурой земли, вытоптанной отарами скота, угнанного на восток.

Квартирьер — лейтенант из аэродромного отдела эскадры — предложил фон Риттену разместить летчиков в хуторе. Карл поехал с ним посмотреть жилье.

Хутор, оставленный жителями, казался мертвым. Видимо, пропагандистские листовки с обращением атамана Краснова, обещавшего райскую жизнь при «новом порядке», не достигли цели. Хуторские казаки поспешно отошли с Красной Армией, угнав скот и сельскохозяйственные машины. С северного конца хутора послышались автоматные очереди.

— Что это, — насторожился Карл, — не партизаны?

— Нет, — засмеялся лейтенант, — это солдаты из аэродромной охраны охотятся за гусями, курами.

Автомобиль остановился у квадратного дома, крытого черепицей.

— Вот ваша вилла, герр гауптман, — сказал лейтенант, открывая дверцу автомобиля. — Наши саперы проверили ее. — Он указал на табличку с надписью «Мин нет».

Карл поднялся на крыльцо. Входная дверь была сорвана с петель. Он прошел через сени и оказался в кухне, добрую половину которой занимала печь. Обоняние Карла ощутило запах заброшенного жилья.

— Сюда, герр гауптман. — Лейтенант предупредительно открыл дверь в помещение, служившее хозяину дома спальней.

Карл подергал за спинку скрипучей деревянной кровати, на которой, судя по ее почтенному возрасту, родилось и ушло из жизни не одно казацкое поколение,

— Клопов нет? — строго спросил он квартирьера.

— Сейчас прикажу сделать дезинфекцию, — щелкнул каблуками лейтенант.

Карл оглядел помещение. Взгляд его скользил по керосиновой лампе, подвешенной к потолку, по разбитому окну, через которое с занавоженного база налетели полчища лютых августовских мух, по потускневшей позолоте образов, висящих в углу спальни. С аскетического лика, изображенного на старинной иконе, на Карла строго и осуждающе глядели глаза византийского святого, а поднятая рука, казалось, не благословляла, а указывала ему на дверь.

Карлу не захотелось жить в этом неуютном доме, наполненном злыми мухами и иконами незнакомых святых.

— Приготовьте для нас палатки в роще у аэродрома, — распорядился он и, пнув ногой пустое ведро, стоящее у входа, вышел из куреня.

Восьмого августа 14-й танковый корпус начал выдвигаться к Дону, имея задачу с ходу форсировать водную преграду. К этому времени во всей эскадре «Хорст Вессель» осталось меньше половины летного состава и полтора десятка исправных «мессершмиттов».

От постоянного нервного напряжения Карл фон Риттен потерял аппетит и стал плохо спать. Сны его постоянно сопровождались кошмарными видениями, от которых он просыпался в холодном поту. Накопившаяся усталость не оставляла и после ночи. Характер его стал портиться. Появилась желчность и раздражительность. Иногда он мог вспыхнуть из-за пустяка.

После двух неудачных боев, проведенных с новыми русскими истребителями Ла-5, Карл начал терять уверенность в себе.

— Послушай, Эрвин, — признался он однажды вечером, укладываясь на походную кровать, — черт знает что со мной творится. Думал, не доживу сегодня до вечера. В каждом полете ощущал, что рядом на сиденье пристроилась «безносая». Она только и ждала, чтобы я допустил какую-нибудь ошибку. Временами было просто жутко…

— Неприятное соседство, — посочувствовал Эрвин, — чего хуже, когда рядом пристроится «костлявая». Но это у тебя от переутомления… Да и всем нам пора отдохнуть.

Казалось бы, пустяковый разговор, но как много значит, когда рядом есть человек, на чье плечо можно опереться в минуту душевной слабости.

Вскоре измученным «псам» разрешили отдохнуть. Их подменили летчики свежей авиагруппы из группы армий «Центр».

— Чую носом, — оживленно комментировал это событие Руди Шмидт, — скоро поедем в фатерлянд на укомплектование.

— Неплохо бы и во Францию, — поддержал разговор Ганс Хенске, вспомнив свою крошку Николь, с которой познакомился в госпитале после неудачного прыжка с парашютом.