… «Газик» противоборствует ветру, торопится, трясется, подпрыгивает, но это не мешает Груздеву думать. Вот вспомнил Веру Николаевну, самого близкого друга. С нею пройдено по жизни тридцать с лишним лет. Не всегда под одной крышей прожиты эти тридцать с лишним лет, но все равно вместе. А разлучали их чаще всего новые стройки. Каждый раз, когда Груздев уезжал, Вера Николаевна на полгода, а то и на год задерживалась на прежнем, обжитом, месте. В молодые годы ее связывала учебная программа — не могла же она уехать, не доведя свои классы до летних каникул. А потом начиналась оздоровительная кампания. В пионерские лагеря Вера Николаевна не ездила, она занималась детскими городскими площадками. Это у нее получалось, не в пример другим воспитателям, хорошо. О детских площадках писали в газетах, опытом Веры Николаевны интересовались представители других городов.

После выхода на пенсию свободного времени у нее не стало вовсе. С утра до поздних сумерек пропадала она на заседаниях в гороно, горкоме комсомола, в горисполкоме, выговаривала там для ребячьих площадок строительные материалы, спортивный инвентарь, всевозможные игры, книги. Весело, шумно жил детский улей Веры Николаевны, и всякий раз ей было жаль оставлять его.

Груздеву стало не по себе: сегодня он как будто бы обидел Веру Николаевну — не согласился пойти в кино. А ведь если не теперь, то когда в другой раз выберутся они? Но мысль эта тотчас ушла.

«Газик» остановился возле железнодорожной колеи, от которой высоко вверх поднимались стальные ноги портального крана. Вдоль колеи громоздились щетинистые кипы арматуры. Около одной из них стояли рабочие с угрюмыми, озабоченными лицами.

Груздев разглядел заместителя начальника цеха Петрова. По его жестам можно было понять, что он недоволен работой. А когда Петров увидел Груздева, заговорил с жаром, ища поддержки:

— Вот посмотрите, Илья Петрович! Они утверждают, что арматура соответствует новой технологии. А я же на глаз вижу — не то! И мерять незачем.

— Да, братцы, слабоваты прутики, да и редковаты, — согласился Груздев, обойдя кран. Он протянул пальцы к арматуре, ощупал ее. — Не такую вроде мы технологию утверждали. Что же это? А? — Он обвел вопросительным взглядом лица рабочих.

Ответил за всех один, самый неказистый, в рыжем от ржавчины ватнике:

— Нам-то что? Мы любое изобразить можем. Как инженеры намозговали, так и мы изготовили. Тютелька в тютельку! Вот. — Он подал замызганный лист картона, с чертежом. — Вот, полюбопытствуйте…

Петров перехватал протянутый Груздеву чертеж, вспылил:

— Сколько можно объяснять — не ту технологию взяли?! Поправки где? Где картонка с поправками?

— Поправки общественного бюро? — уточнил Груздев.

— Вот именно, именно! — восторжествовал Петров. — Сколько тут лучшие головы мараковали!

— Кострова не обошли?

— И Кострова Василия Ивановича приглашали! А как же! Прямо скажу, Илья Петрович, трудно нам все это дается, да и металл на исходе.

— Трудное не есть невозможное, — по-доброму улыбнулся Груздев. — Трудное и труд, дорогой товарищ Петров, от одного корня, между прочим. Согласны? — обратился он к рабочим и, увидев их одобрение, сказал: — По-настоящему работать — это значит так, чтобы трудно было. Поднажать нам всем надо. Немного нам тут осталось всех дел. А где Степаныч? — обратился Груздев к Петрову.

— Пошел к себе. Оперативка сейчас будет.

— Пойду, приму участие в вашей оперативке. Бывайте!

Совсем по-молодому, отстукивая каблуками сапог по гладко выложенной брусчатке, пошел Груздев в кабинет Степаныча — начальника цеха. И твердая уверенность была у него: надо преодолеть и можно преодолеть все. Достаточно перешагнуть еще один год, до весны. А там, после этой, еще не близкой, весны, можно будет двинуть на восток!

Если только оглянуться назад, если только вспомнить, сколько лет прошло с тех пор, как возникла мечта об электрификации всей России! А теперь дороги гидростроителей идут на восток, чтобы объединить все энергетические мощности в единую систему. А маневр этими мощностями между Европой и Азией, где разница во времени суток устраняет совпадение пиковых нагрузок, сулит торжество великого дела. Приблизить это торжество — долг каждого гидростроителя. Об этом он, Груздев, лишний раз напомнит сейчас на оперативке у начальника цеха, а потам, вечером, — на собрании монтажников. Он будет говорить об этом всегда, потому что убежден в великой полезности своего призвания и хочет, чтобы так же, как он, это призвание и долг понимали все. Главное состоит в том, снова подумал Груздев, чтобы с толком, с полной отдачей своих сил прожить этот наступивший день, этот год. Именно в преодолении всего трудного, всего сложного формируется человек таким, каким он должен в конце концов стать, для чего он пожаловал на белый свет. И чем раньше, чем быстрее произойдет становление человека, тем лучше. Ничего не преодолевший в жизни жил ли вообще?..

Кто отдавал труд и всего себя своему времени, тот делал это для всех времен. Так оно и есть, и так было всегда, рассуждал Груздев. Он объездил за день все строительные участки, беседовал со многими десятками людей, выслушивал их просьбы, принимал решения.

Уже затемно возвращаясь от монтажников к себе домой, он почувствовал, как устал. Силы враз оставили его, и тут вспомнилась постоянная просьба Веры Николаевны: береги себя! Груздев представил себе обостренное лицо жены с неизвестно когда появившимися поперечными складками на щеках, худенькие плечи, представил весь ее облик поблекшей, заметно стареющей женщины. Он по-прежнему любил ее, вдруг сдавшую, с пергаментной кожей рук, покоробленных временем; может быть, даже больше, чем молодую, стройную — в дни знакомства и сближения, статную, полнеющую — в годы, определившие их совместную жизнь.

И вновь стало не по себе Груздеву, когда он подумал, что вот сейчас она дама, а он так поздно возвращается к ней. Ведь далеко не всегда была она дома все эти годы. Каждый новый город, который приходилось обживать, задерживал ее. Но они все равно не разлучались. Никогда. Даже в самые трудные, в самые напряженные времена. Возможно, отчасти она стала причиной тому, что постепенно отдалились друзья. Но она не могла вытеснить их собою и не стремилась к этому. Друзья тоже стали общими. Их друзьями. Но очень жаль, признался себе Груздев, что для них и для Веры Николаевны ему редко удается выкроить время.

Глава четырнадцатая

В ПАРТКОМЕ

Новый секретарь парткома Валентин Александрович Соколков приступал к своим обязанностям не торопясь и осмотрительно. Ему никогда не приходилось занимать такого ответственного поста, и поэтому он предпочитал поначалу присмотреться к жизни партийных организаций, разобраться в сложном хозяйстве стройки. С особым вниманием он приглядывался к Илье Петровичу Груздеву, с которым раньше встречался не так уж часто.

Соколкову многое нравилось в Груздеве, прежде всего его манера разговаривать с людьми, простота и прямолинейность. Соколков и сам был таким же — камня за пазухой не носил, говорил, что думал. Он с уважением относился к высказываниям Груздева, одобрял его решения. На него не давил авторитет начальника. Скорее это уважение объяснялось родством душ.

«Да, каждому надо работать на совесть, отдавать весь запас сил общему делу! Забиваться в конуру личной жизни, ставить личное благо превыше всего — не свойственно человеку нашего общества. Есть такое поветрие, но оно, как и всякое поветрие, развеется рано или поздно…» Эти мысли Груздева, только что им высказанные в мирно протекавшей беседе, Соколков разделял полностью, но он был моложе на целых пятнадцать лет и поэтому, может быть, полнее воспринимал то, чего иной раз не мог различить Груздев. Люди стали другими, им больше дано, чем поколению Груздева, и они хотели еще большего для себя — сейчас, сегодня. И Соколков возразил, по форме, а не по существу:

— Со всем согласен, Илья Петрович, только не забывайте — жив человек не одной работой. Ему и книжку почитать хочется, и в кино сходить, и с детишками повозиться надо. А если он к тому же учится?