Она отбежала на несколько шагов, пригнулась к земле. И тут послышался ее взволнованный, полный радости и удивления крик:

— Ой, батюшки! Так ведь это ж березка к небу тянется. Ленка, погляди! Самая настоящая березка. Из того же корня выпрыснула. А может, и раньше росла, да мы не замечали.

Лена подбежала к Кате и увидела тоненький коричневый прутик. Он покачивался на легком вечернем ветру, пружинил и весело трепетал угловатыми клейкими листьями.

— Вот, Люсенька, — беря дочь из рук Бориса, сказала Катя, — наша березка, наша с Ленкой! И твоя, и твоя. Если бы ты знала, как это здорово! Будут еще ласточки лепить гнезда. И Касатка наша до-о-олго будет жить!

Глава двадцать третья

ПУСК

Через оконные стекла, через кирпичные стены беспрепятственно просачивались глухие звуки. Где-то глухо бил барабан, играл духовой оркестр. Прорывающаяся временами звенящая медь была совсем такой, как в голубом пионерском детстве, как в веселый праздник Первомая, — весна и музыка, с самого раннего утра. Василий сразу вспомнил о необычности дня. В город, в каждый дом пришел праздник — люди передавали государству построенный ими гидроузел.

Все устремились к реке, к перегородившей ее плотине, туда, где сверкал на солнце водный простор и от берега до берега трепетали флаги. Пробраться к трибуне, алевшей у подножия козлового крана, Василий не смог. Пришлось довольствоваться бетонированным уступом, который разделял шоссейную и железную дороги, идущие через плотину. Отсюда было видно все: трибуна, на которой толпились руководители стройки и гости, люди, облепившие оба склона земляной насыпи и все подходы к станции. Очертания огромного сооружения стерлись, их серая однотонность, пронизанная сталью и скованная бетоном, расцветилась праздничной одеждой строителей. «Не только для себя строим, — говаривал бывший начальник управления Груздев, — но и для тех, кто будет после нас». Вот и теперь здесь были те, кто жил после него. И наступит время, придут сюда новые люди, еще не родившиеся, которым уже теперь приготовлено в наследство чудо, дающее тепло и свет. Об этом говорил сейчас с трибуны парторг Соколков, и громовые репродукторы далеко окрест разносили его голос. Василий внимательно слушал и одновременно разглядывал тех, кто стоял рядом и поодаль, отыскивая все новые лица строителей, с которыми когда-то вместе работал. Никто не разговаривал, никто не переходил с места на место. Речь Соколкова звучала в полной тишине, и это внимание, и эта настороженность, которую испытывали люди, выражали одно высокое, одно общее чувство гордости за свершенное. Это видел Василий, понимал и ощущал сам. Здесь каждый осознавал себя причастным к большой победе, к празднику. Об этой победе и говорил парторг. Строители уменьшили стоимость работ на миллион рублей. Они сократили сроки пуска.

Радиодинамики четко доносили имена лучших строителей, и Василию очень хотелось, чтобы среди других была названа Лена Крисанова. Она заслужила это, она действительно была в числе тех, кто преодолел все и вынес основную тяжесть строительства, и он услыхал ее имя и так разволновался, как будто повстречался с ней самой. Имя Лены прозвучало над вольным простором реки, над свинцовой гладью моря и отозвалось эхом где-то у левобережной скалы. Василию подумалось: а вдруг Лена где-то здесь, среди этой разноликой толпы? Стоит и слушает простые и в то же время хорошие слова о рабочем человеке.

Митинг закончился. Где-то глубоко в теле станции, скрытые от глаз, вращались турбины. По нависшим над рекою проводам, от опоры к опоре шел незримый ток. Возле трибуны гремел оркестр, а вокруг все ликовало. Люди обнимались, целовались, стискивали руки. Неожиданно мелькнуло смеющееся лицо Кати. Она обхватила за плечи двух подруг, кружила их, выкрикивала что-то веселое и вдруг остановилась, завидев Василия, бросилась к нему.

— Василий Иванович! Радость-то какая! — Она поцеловала его в щеку, затем широко размахнулась по-мужски, с разлету ударила ладонью о его ладонь. — Поздравляю! С пуском! Отработались, а шабашить некогда. Выйду с декретного — на комбинат двину. Уезжать от Касатки-то не хочется.

— Не хочется, — подтвердил Василий. — А вас, как я вижу, тоже поздравить можно.

— Спасибо! — опустив глаза, сказала Катя. — С этим мы справились.

— Девочка или мальчик?

— Люсенька. Заходите, крестным отцом станете. Может, сейчас заглянете? Борька там, в новой квартире, сегодня вместо няньки.

— С удовольствием бы, но надо в институт. А потом, как вы сказали, — тоже двину. На стройку. Я же говорил вам.

— А по-моему, вам это ни к чему. В институте вы нужнее. Вон как вас Лена нахваливала.

При упоминании о Лене Василий одновременно ощутил и радость, и тоску.

— Может быть, вы и правы, — согласился он. — Посмотрим. Одно скажу: стройка для меня — магнит. Идемте. До центра нам по пути.

Когда они вышли на дорогу, ведущую в город, Василий спросил:

— Что слышно о Лене?

— Ни одной весточки. Как в воду канула.

— Мне почему-то все думалось, — сказал Василий, — что она была сегодня здесь, на митинге. Такой день — и без нее…

— Ох, Василий Иванович! Понимаю я вас, ну вот как понимаю! — Катя остановилась и прижала руки к груди. — И мне без Ленки тоскливо. Звала она нас с собой, но как теперь двинешься? — Она посмотрела внимательно на Василия из-под тонких вразлет бровей, улыбнулась загадочно, покачала головой. — Все я понимаю… Ясное дело: ей ведь тоже трудно без вас. Вместе бы вам быть надо, сердцем чувствую!

Весь конец дня Василий думал о словах, сказанных Катей: «Ей ведь тоже трудно без вас…» Почему же тогда она уехала и ничего не сказала ему об этом?

На другой день за Василием зашел Борис. Они обменялись обычными при встрече вопросами — о самочувствии и о том, как идет жизнь, — и Василий уже согласился пойти в магазин культтоваров, посмотреть приглянувшуюся Борису радиолу, а мысль о неожиданном отъезде Лены вновь и вновь приходила к нему.

— Какой-то не такой вы сегодня, — сказал Борис. — Все равно, что отсутствуете…

— Так, ничего, — ответил Василий. — Сон видел, как всегда сумбурный: сначала Любу, потом Лену… И, представьте, — Коростелева. Снится в последнее время всякая чепуха.

Борис хмыкнул, посмотрел по сторонам и тихо присвистнул.

— А сон-то в руку, Василий Иванович. Поглядите. Ведь это же Коростелев стоит. Во-он, на обрыве. Как памятник. Станцией, знать, любуется. Сматываться вознамерился, а станцию бросать жаль.

В стороне от дороги, на ее крутом изгибе, действительно стоял Коростелев. Он был в светлом прямом плаще, в руке держал шляпу и был столь недвижим, что и в самом деле напоминал памятник.

— Подойдемте, поинтересуемся, о чем он тут раздумывает, — предложил Борис.

— Думы его известны, не будем мешать.

Они повернули за угол и оказались на небольшой площади старого поселка. Дальше плотно стояли новые большие дома, начинался центр города, а здесь, чуть отступая от тротуара и замыкая площадь, вытянулось одноэтажное здание, обшитое досками и оштукатуренное. В нем, с первых и до последних дней стройки, помещались партком и его библиотека.

Два средних окна были распахнуты. Василий увидел плотную фигуру Соколкова, хотел было окликнуть и поздороваться с ним, но передумал: надо сначала выполнить просьбу Бориса и успеть к открытию магазина.

Задержаться им все же пришлось. Позади, взвизгнув тормозами, остановился «газик». Из него вышел Петухов и сразу направился к Василию.

— Вот кого давно не видел! Гамарджоба — здравствуйте, Василий Иванович! Если б сейчас не встретил, все равно бы нашел. Позарез нужны!

Он сунул руку и Борису, назвал ему себя. Борис растерялся и выговорил не сразу:

— Борис… Сергеевич.

— Очень хорошо! Кáрги, как говорят братья-грузины. Куда направились, на субботу глядя?

Василий объяснил: идут покупать радиолу.

— Зачем покупать? — удивился Петухов. — Кому покупать? Сейчас не покупать — продавать надо! Стройка на финише, о другой пора думать. А ну, идемте! Заходите, Василий Иванович, и вы, Борис Сергеевич. Потолкуем вместе с Соколковым, авось дотолкуемся до чего-нибудь полезного. Прошу!