Петухов пропустил в дверь Василия и Бориса и затопал вслед за ними по деревянному полу коридора.

Соколков ходил в кабинете между беспорядочно стоявшими стульями, на которых лежали стопки книг и папок для бумаг. Увидев вошедших, он бросил потухшую папиросу в урну и заулыбался, как всегда широко и радушно.

— Вот это компания! Сбрасывайте свои доспехи, рассаживайтесь. Если не ошибаюсь, лэповец? — обратился он к Борису. — Как же, как же, встречались. Не в такую, само собой, весеннюю благодать. Вьюжило, помню, примораживало. Зато запомнилось крепче. Лэповцы нас не подводили никогда.

— Не подводили, а вот теперь подводят, — хитро прищурясь, вставил Петухов. — Еще как! Мы собираем костяк лучших рабочих на новую стройку, а вот эти белоручки радиолами обзаводятся, оседло жить хотят. Как ты смотришь, Валентин Александрович, порядок это?

— Так ведь вольному — воля, — развел руками Соколков. — Да и не приглашали их, видно, по-настоящему.

— Особое приглашение требуется?! А кто вот эту девушку приглашал? Она уже там бригаду сколотила, скоро первый бетон класть будет.

Петухов достал из бокового кармана сложенную вчетверо бумагу, расправил ее. Василий насторожился, возникшее вдруг предчувствие подсказало ему, что девушка, о которой шла речь, была — Леной. И в своем предположении он не ошибся.

— Сама приехала, — горячо продолжал Петухов. — Без приглашения, инкогнито, можно сказать. Вы знаете, сколько я бился, чтобы получить эту бумагу?.. А кто ее, думаете, подписал? Лучшая наша бетонщица Лена Крисанова. Какой заводилой тут была, а там — как будто подменили. Не буду, говорит, писать никакого обращения. Не хочу и все! Спрашиваю, почему? Молчит, как воды в рот набрала. Еле убедил. И вот — пожалуйста: обращение ко всем девушкам Речного, ко всему рабочему люду. Всех своих подруг неоседлых призывает строить новую ГЭС. Это же, черт побери, здорово! Возьми, Валентин Александрович, — он протянул бумагу Соколкову, — опубликуй в многотиражке. Только не тяни: бетонщицы нужны уже сейчас. Или тобою овладели местнические интересы? — Петухов повернулся к Василию. — Вы слыхали, Василий Иванович, Валентина-то Александровича в секретари горкома прочат.

Соколков разгладил несколько раз бумагу, пробежал по ней глазами.

— Кадров у нас хватит. Не зря столько лет их воспитывали. Вот и Костров, надеюсь, институт примет, — улыбаясь иронически и глядя на Василия, сказал он.

— Костров? — удивился Петухов. — Костров — институт? Да он же по всему своему призванию — строитель! Ты забыл, как он нас выручил в год большого бетона? И — потом, и — совсем недавно. Без него мы бы до сих пор блоки забивали. Его стерженьки кубы экономили, деньги, время!.. Нет, Кострова я забираю с собой. Зря он тогда с арматурного сбежал. Хватит наскоком жить — то тут, то там. Будет арматурное хозяйство разворачивать у нас, на востоке. Как?..

Он посмотрел черными жгучими глазами на Василия и увидел, что тот не собирается возражать, наоборот, даже обрадован предложением, — и заговорил спокойно, уже без кавказского акцента:

— Я только что прилетел оттуда, Василий Иванович. Край ну прямо сказочный! Горы кругом — зеленые, синие… Леса… А внизу петляет река. Не чета, конечно, нашей, поуже, но и посерьезнее нравом той, закавказской, где мы с Ильей Петровичем шесть лет оттрубили. Там она хотя и рычала тысячью барсов, но все же мелководнее была. Словом, интересная будет стройка. Проект — оригинальнейший и опять — нашего друга Весенина. Да… — помолчал он секунду. — Мечтал с Весениным еще раз поработать Груздев. Именно на востоке хотел последнюю свою станцию поставить. Мечтал…

Петухов внезапно сник, крепкие плечи его опустились. Он тяжело вздохнул и задумался.

— Так вот и живем, — сказал сам себе и потянулся к черной кожаной папке. Он бережно достал из нее небольшой лист ватмана, положил его на стол перед Соколковым. — Вот, Валентин Александрович, мой проект. Как и думали с тобой, обелиск сделаем из бетона. Из самого стойкого — как плиты водобоя. Стерженьки поставим костровские. Сварим каркас. И будет стоять наш памятник вечно.

Он повернул чертеж так, чтобы его было видно Василию и Борису, и показал пальцем на основание эскиза.

— Здесь, в квадрате, высечем слова: «Илье Груздеву — основателю города Речного».

Некоторое время все молчали. Соколков взял ватман, придвинул к себе, нащупал пальцами лежавший на столе карандаш.

— Если не возражаете, — сказал он, — добавим одно слово, в самом начале: «Коммунисту Илье Груздеву…»

— Возражений нет, — согласился Петухов, — именно коммунисту… Вот так… — Петухов поднялся и, заложив руки за спину, под полами пиджака, стал прохаживаться от стены к стене.

— Стало быть, бросаешь этот барак, переезжаешь на новые квартиры? Что ж, пора… Пора и горкому в городе быть, и исполкому. А нам — новую Касатку поднимать, новый город. Надеюсь, и Борис Сергеевич не отстанет в этом деле? — спросил он, остановившись возле Бориса и весело взглянув на него.

— Я бы с удовольствием…

— Что же мешает?

— Так ведь и здесь кому-то работать надо. Комбинат строить. А как построим, работать на нем. У меня Екатерина Леонидовна все наперед расписала. Касаткинская она и ни на шаг отсюда отрываться не хочет. Опять же — квартиру обживаем. Первая она у нас, хочется, чтобы все подомовитее было.

— Верно, верно, — проговорил Петухов, — кому-то и здесь работать надо. Такое время — только успевай везде и всюду. Ну, а с вами, Василий Иванович, считаю, договорились. Прощайтесь с нашим Речным и — в дорогу.

…Поздним вечером, после того как Василий распрощался с Борисом и Катей, вместе с ними оценив все достоинства купленной радиолы, он пришел к водохранилищу, поднялся на стрелу пирса и долго смотрел на переливы огней в неспокойной, хлюпающей воде и на те огни, которые опоясывали плотину, а дальше — соединялись с четко обрисованными квадратами городских кварталов и где-то на юго-западе, над строящимися корпусами комбината, сливались в сплошное море электрического света.

Василий не мог оторвать взгляда от этого великолепия. Казалось, так было всегда, испокон веков, но — он знал — все это пришло совсем недавно через тяжелый труд, через преодоление бесконечно возникающих сложностей, усталости, невзгод и радостей, которые тоже надо было уметь преодолеть, чтобы наверняка прийти к цели. Он прикрыл глаза и представил себе другие реки. Светом им служили пока лишь звезды и одиноко горящие костры. Брезент палаток был кровом для тех, кто отважился на такой же подвиг, какой был совершен здесь. И где-то среди этих отважных, настойчивых, все могущих и все умеющих людей строит сейчас новую жизнь, новый город Лена. Так же блестят задором ее большие серые глаза. Так же кричит она, взмахивая рукавицей: «Майна! Вира!» И так же тяжело стекает в свежесколоченный тесовый блок на стальные пики арматуры вязкий бетон. Так же, как на этих берегах, когда Василий впервые увидел стройку.