В 1942 году, еще до того, как Лен приехал в Англию, я завязала важное знакомство с офицером ВВС, чьи жена и ребенок эвакуировались в Оксфорд. Сварщик по профессии, он был одним из немногих офицеров — выходцев из рабочего класса. Он сохранил свои прогрессивные политические взгляды, усвоенные им еще в шестнадцатилетнем возрасте. С Джеймсом я познакомилась через его жену. Он интересовался международной политикой и увлеченно беседовал со мной на эту тему. Было ясно, что он уважает Советский Союз и возмущен тем, как неудовлетворительно выполняет Англия свое обещание активно поддержать СССР в борьбе против Гитлера, открыв второй фронт. Джеймс приезжал в Оксфорд нечасто, и потребовалось довольно много времени, прежде чем я узнала о нем достаточно, чтобы предложить Центру его сотрудничество. Центр согласился. Я была уверена, что Джеймс не выдаст меня, если откажется от работы, испугавшись связанного с ней риска. Мы беседовали часами; я все ближе подбиралась к решающему вопросу, так что под конец он сам смог почти догадаться, куда я клоню, — и ответил согласием.
По роду своей службы Джеймс имел отношение к авиастроению и пользовался доступом к какой-то части новшеств в этой области. Он снабжал нас точными данными, например сведениями о весе, габаритах, грузоподъемности, особых характеристиках, и даже скалькированными чертежами машин, которые еще и не поднимались в воздух. Припоминаю одно изобретение, небольшую конструкцию, которую он притащил мне в оригинале. Вещи такого рода были пронумерованы и хранились под замком. Исчезновение этой штуки вызвало огромный переполох.
Джеймс был человеком скромным и веселым. Он стал нашим другом. Я встречалась с ним один-два раза в месяц в нескольких стах километрах от Оксфорда (к тому времени его семья покинула город) и всегда получала что-нибудь стоящее. Джеймс не брал у нас денег, он не считал себя «шпионом». Он помогал стране-союзнице, которая вела с фашизмом титаническую борьбу и приносила при этом большие жертвы, чем кто-либо другой.
Любительская радиосвязь была запрещена; мой передатчик мог быть засечен и обнаружен в любой момент. Центр высказал пожелание, чтобы я подобрала еще одного сотрудника и выучила его на радиста. Я нашла Тома. Его не призвали в армию из-за дефекта зрения.
С этим человеком можно было смело пойти на все. Он работал слесарем в автомастерской. Без колебаний и ненужных размышлений делал он то, что требовалось. Том обладал тактом, чувством юмора и чуткостью, был надежен, а когда того требовали обстоятельства, тверд и даже суров. Чтобы подготовить из него радиста, Лену или мне приходилось бывать у него дома или он приходил к нам. Том тоже отказался брать деньги. Ему хотелось иметь больше времени для занятий, и он подыскал себе работу, отнимавшую не весь день: стал расклейщиком афиш и плакатов.
Вскоре после своего возвращения Лен также установил связи, о которых я не знала. Случайно он встретил одного из знакомых ему бывших сочувствовавших, специалиста по водному танковому десантированию. От него мы, помимо сведений о средствах высадки танковых десантов, получили важный инструмент, использовавшийся в радиолокационных устройствах на подводных лодках. Тогда радиолокаторы еще были новинкой, и Центр очень интересовался ими. Подобного рода ценности мы прятали, зарывая их в землю, до следующей встречи с Сергеем или, если дело казалось нам особенно важным, устраивали внеочередное свидание. Делалось это так: я отправлялась в Лондон, роняла в определенное время на определенном месте кусочек мела и наступала на него. Такая меловая отметка означала, что мы должны встретиться в этот же вечер.
Лен установил контакт с одним химиком, от которого тоже получал сведения.
Хотя я столь коротко рассказываю о моих и Лена новых связях, практически это было делом гораздо более медленным. Само собой разумеется, Лен тоже должен был встречаться со своими знакомыми и постепенно настроить их желательным для нас образом. Конечно, и я в случае с Томом не рубила с плеча. После нескольких собеседований мы посылали те подробные сведения о товарищах, которые нам удавалось получить, Центру, а уж он отвечал согласием или отказом. Джеймс и Том знали, о работе на какую страну идет речь. Друзья Лена, возможно, догадывались. До самого конца войны нам было не так уж трудно вербовать людей, поскольку работа для Советского Союза была в то время работой на союзника Англии в войне с Гитлером.
Английский народ относился к СССР с глубокой симпатией. Если на военных предприятиях становилось известно, что их продукция идет в Мурманск, производительность заметно повышалась, иногда вдвое. Даже «дамы из высшего общества» не могли не поддаться общему настроению и вязали варежки для красноармейцев!
Проволо́чки Англии и США с открытием второго фронта на континенте вызывали у многих возмущение или по крайней мере чувство какой-то вины. Несмотря на все посулы, обе страны в течение долгого времени предоставляли своему союзнику — СССР сражаться и истекать кровью почти в одиночку, да и позднее не особенно расщедрились. (Число убитых по второй мировой войне: Советский Союз — 20 миллионов, Англия — 386 тысяч, США, включая потери, понесенные на Дальнем Востоке, — 259 тысяч[39].).
В 1942 году на стенах зданий в английских городах можно было видеть выведенную красной краской надпись: «Откройте второй фронт — и немедленно!» Это было требование английского народа.
Не остались в стороне даже дети. Миша в том же году нарисовал для какого-то журнала картинку: будни английского солдата — он чистит ботинки. Будни русского солдата — он обороняет аэродром.
О том, насколько оправданными были требование народных масс о помощи Советскому Союзу и наша работа в этом плане, свидетельствуют сейчас, спустя 35 лет, высказывания одного из виднейших знатоков военной науки в США Хэнсона У. Болдуина. В своей недавно опубликованной книге он пишет:
«Вторжение немцев в Россию позволило США избежать тотальной войны. Как показали послевоенные десятилетия, отнюдь не в интересах США и всего мира было заменять одну опасность (нацистскую Германию. — Р. В.) другой (Советским Союзом. — Р. В.). Уничтожение обоих принесло бы не вред, а только пользу»[40].
Нет нужды описывать здесь, как сами мы изо дня в день с напряженным вниманием следили за ходом боев в Советском Союзе, переживали за Москву и Ленинград, восхищались силой сопротивления их граждан, скорбели о погибших. Каждый успех в нашей работе казался нам теперь вдвойне важным. Мысль, будто тем самым мы или наши соратники предавали Англию, мы тогда отвергли бы столь же энергично, как отвергаем ее сейчас.
Лен добивался зачисления в ВВС, желая стать летчиком. Мне хотелось, прежде чем он окажется в опасности, иметь от него ребенка. Я стремилась к этому всем сердцем, и у меня по-прежнему был наготове тот довод, что грудные дети — великолепная маскировка для подпольщицы. Нине было уже шесть лет. Я настояла на своем, когда в конце 1942 года началось окружение немецкой армии под Сталинградом и на этом важном фронте наметилась победа. Лен наконец согласился, считая, что решение в подобном вопросе должно быть предоставлено мне. Со временем он стал гордым и безумно любящим свое чадо отцом.
Как-то в августе, в день встречи в Лондоне, за месяц до рождения Петера разразилась страшной силы гроза. Сергей был на условленном месте, хотя вряд ли ожидал моего появления при таких обстоятельствах. Он передал мне похвалу Директора за донесение, которое я отправила перед этим. Уж не знаю, то ли Сергей за это время побывал в Москве, то ли получил распоряжение пересказать мне все дословно. Директор сказал: «Имей мы в Англии пять Сонь, война кончилась бы раньше». Я не считала себя столь уж замечательным работником, но, услышав такую похвалу, почувствовала себя донельзя счастливой. Никто не мог бы лучше выразить смысл нашей деятельности: уничтожить фашизм и тем самым добиться конца войны для всех людей. Тут имел значение каждый час.