Для тех лет, когда недоверие вспыхивало так легко и просто, характерно требование всех шести читателей: коммунист и первая страна социализма не могут перевоспитать белоэмигрантку, она должна остаться врагом, увлекающим своего мужа в пучину гибели!

Это было время культа личности и нарушений социалистической законности. Было бы ошибкой обходить молчанием этот период, обернувшийся трагедией для множества людей.

Навестив своих старых друзей в Сокольниках, я нашла там только Лизу и ребятишек, глава семьи был арестован. Лиза спокойно и уверенно сказала мне, что никогда ее муж не совершал никакого преступления против партии или Советского Союза.

Обе мы одинаково объясняли происшедшее. Могло случиться, что он допустил какую-то серьезную ошибку по работе. В момент, когда империалисты, яростно боровшиеся против СССР, не скупились на засылку своих агентов, ответственным инстанциям не всегда было легко провести грань между ошибками честных товарищей и преступными деяниями врагов. При таком множестве виновных кое-кто мог пострадать и безвинно, но со временем все это выяснится. Озверевший капитализм защищался особенно отчаянно и умело. Он пускал в ход все, чтобы повредить Советскому Союзу и уничтожить страну изнутри.

Последствия того времени затронули друзей, которым я верила, как самой себе, и, естественно, это было для меня глубоким потрясением. Я не потеряла уверенности в том, что они коммунисты, а никакие не враги, но они могли допустить ошибки, навлекшие на них подозрение. Я сама тайно работала в военном аппарате, где одна-единственная ошибка могла поставить под удар многих сотрудников, и, безусловно, виновного нужно было привлекать к ответственности.

Прошли годы, прежде чем я узнала, что эти приговоры означали серьезное нарушение социалистических правовых норм и бороться с этим было нелегко.

У Карлоша тоже были свои заботы. Однажды, прощаясь со мной, он сказал: «Ах, Соня, по крайней мере у тебя можно побыть в хорошем настроении». Больше я его не видела.

Часть этого времени я провела с семьей товарища Андрея и с ним самим, многое почерпнув из бесед с этим умным человеком. Затем мне дали квартиру в доме для семей военнослужащих. Оттуда я ездила в радиошколу и училась собирать сложный передатчик. Он назывался пушпульным. Моим инструктором был корректный американец по имени Джордж: хороший учитель и такой же хороший товарищ. Позднее в Москву приехали его жена и двое детей. Я часто бывала у них во время моего второго визита туда в 1938 году.

В Москве я вновь встретила Гришу из Шанхая, и мы нередко виделись друг с другом. Незадолго до этого был открыт канал Москва — Волга с речным вокзалом в Химках. Желая доставить мне удовольствие, Гриша пригласил меня в плавание по каналу, продолжавшееся несколько дней. Он пришел в восторг, узнав, что меня наградили орденом Красного Знамени, и просил, если это дозволяется правилами конспирации, рассказать, за что именно. Я была смущена тем, что не могла поведать ему ничего героического, хотя, разумеется, так и так ничего не сказала бы. Он не знал даже, что я жила на его родине, в Польше.

Вспоминаю, как он смеялся надо мной однажды, когда мы были в кино. Корабль терпит бедствие в море; радист пытается передать сигнал SOS, но передатчик выходит из строя. Тогда он, во власти смертельного страха, хватает аппарат и начинает бешено трясти его. Я шепнула Грише: «Я тоже так делаю, когда мой начинает дурить».

Это был последний раз, когда я видела Гришу. В связи с новыми поездками за границу приходилось рвать контакты даже с самыми лучшими друзьями.

Началась война, и все стало еще труднее.

Останься Гриша в живых, он попытался бы разыскать меня, и это ему удалось бы. Такие возможности были. Он знал мою девичью фамилию и настоящее имя. Он мог бы связаться с моим отцом или Юргеном, книги которых были известны товарищам. Ведь другие поступали именно так.

Особенно большую радость доставила мне встреча с Изой. Мы сразу же стали прежними старыми и добрыми подругами. Иза была хорошо знакома и с Фридой Рубинер. Покидая страну, я простилась с Изой навсегда. В пятидесятых годах она направила Юргену письмо в ГДР:

«Глубокоуважаемый профессор!

Некоторое время назад я приобрела Вашу книгу «К истории германского империализма». Из предисловия к ней (на русском языке) я узнала, что Вы работаете в Берлинском университете. Обращаюсь к вам с просьбой: сообщите мне, пожалуйста, адрес Вашей сестры. Много лет мы были очень дружны, но в трудные военные и послевоенные годы потеряли друг друга из виду. Я была бы счастлива наконец снова установить контакт со старой подругой».

Я смогла написать Изе только несколько недель спустя и ответа не получила. После этого я навестила Фриду Рубинер, которая, вернувшись в ГДР, жила в Кляйн-Махнове и списалась со мной; Фрида очень обрадовалась моему визиту. Об Изе она слышала, но ее адреса не знала.

Насчет семьи Лизы мне также не удалось ничего разузнать. В 1959 году, приехав в Москву, чтобы собрать материал для моей книги об Ольге Бенарио, я побывала в парке Сокольники. Старые рубленые дома еще стояли на месте, но я уже не могла припомнить, в котором из них они жили. Почти не оставалось надежды разыскать семью по прошествии столь долгого времени.

В 1938 году я также вновь встретила в СССР Кэт из школы радистов и познакомилась с ее мужем. Каждая беседа с этим опытным товарищем и признанным ученым давала многое. Кэт снова ожидала ребенка. Я была рада, что у нее все благополучно.

Примерно в то время мой начальник и друг Андрей был переведен на другую работу — какую именно, мне неизвестно. Я очень сожалела об этом. Его преемник товарищ Хаджи был по национальности осетин. Он принимал участие в гражданской войне в Испании и был женат на иностранке. У Хаджи были коренастая фигура, коротко остриженные волосы, темные глаза и круглое лицо, часто принимавшее лукавое выражение.

Гораздо лучше, чем это могла бы сделать я, его описывает весьма способный разведчик Иван Винаров в своей книге «Солдаты бесшумного фронта», вышедшей в издательстве «Милитэрферлаг», ГДР.

«…Умар Джиорович Мамсуров-Хаджи набирался опыта еще в революционной борьбе против бандитов-белогвардейцев на Кавказе. Умара «открыл» Михаил Иванович Калинин. Во время одной из его поездок по еще неспокойной стране в 1922 году на Калинина в какой-то кавказской деревне напала банда. Среди красноармейцев, давших отпор бандитам, был и Умар. Возвращаясь в Москву, Калинин взял с собой молодого раненого коммуниста, которому и всего-то было лет двадцать, и рекомендовал его Берзину[30]. Так началась карьера этого замечательного советского разведчика».

В своей книге Винаров рассказывает забавный эпизод из тех времен, когда он вновь увиделся со своим другом в Испании. Там Хаджи успешно работал с партизанами, а позднее был советником Дурутти, анархиста, командира колонны республиканской армии Испании. На него «нацелился» писатель Хемингуэй, пожелавший познакомиться с кем-нибудь из партизанских вожаков, но Хаджи всячески уклонялся от этого знакомства.

Михаил Кольцов и Илья Эренбург, друзья Хемингуэя, тем не менее устроили их первую встречу. Хаджи ни в какую не желал говорить. «Он слишком много пьет, я не доверяю таким людям», — категорически заявлял он. «Когда он вообще пишет?» — спрашивал Хаджи у Кольцова, который заклинал его быть на сей раз дипломатом и рассказать Хемингуэю хоть что-нибудь из своей жизни. «Хемингуэй пишет хорошо, его испанские репортажи честнее и лучше всего, что появляется на эту тему в западных газетах. Нельзя же оскорблять такого человека», — доказывал Кольцов.

Хаджи, ценивший Кольцова, после долгих уговоров наконец согласился и терпеливо отвечал Хемингуэю на уйму вопросов насчет партизанской борьбы, подрыва мостов и пуска поездов под откос.

А я теперь знаю, почему Хемингуэю удалась посвященная Испании книга «По ком звонит колокол».

Я знала Хаджи не так хорошо, как Андрея, но тоже весьма ценила его. Эти глубоко порядочные и мужественные люди были дельными начальниками и хорошими товарищами в нелегкое время. Думаю, они были и моими «ангелами-хранителями».