Много лет размышлял я над жизнью земной.

Непонятного нет для меня под луной.

Мне известно, что мне ничего не известно,—

Вот последняя правда, открытая мной.

В мире временном, сущность которого — тлен,

Не сдавайся вещам несущественным в плен.

Сущим в мире считай только дух вездесущий,

Чуждый всяких вещественных перемен.

Мне заповедь — любовь, а не Коран, о нет!

Я — скромный муравей, не Сулейман, о нет!

Найдете у меня лишь бледные ланиты

И рубище — не шелк и не сафьян, о нет!

То, что судьба тебе решила дать,

Нельзя ни увеличить, ни отнять.

Заботься не о том, чем не владеешь,

А от того, что есть, свободным стать.

В этом мире глупцов, подлецов, торгашей

Уши, мудрый, заткни, рот надежно зашей,

Веки плотно зажмурь — хоть немного подумай

О сохранности глаз, языка и ушей!

Несовместимых мы всегда полны желаний:

В одной руке — бокал, другая — на Коране.

И так вот мы живем под сводом голубым —

Полубезбожники и полумусульмане.

Мой враг меня философом нарек,—

Клевещет этот злобный человек!

Будь я философ, в эту область горя —

На муки — не пришел бы я вовек!

Скажи, за что меня преследуешь, о небо?

Будь камни у тебя, ты все их слало мне бы.

Чтоб воду получить, я должен спину гнуть,

Бродяжить должен я из-за краюхи хлеба.

О небо! Я твоим вращеньем утомлен,

К тебе без отклика вздымается мой стон.

Невежд и дурней лишь ты милуешь, — так знай же:

Не так уже я мудр, не так уж просвещен.

У тлена смрадного весь этот мир в плену;

Грешно ль, что я влекусь к душистому вину?

Твердят: «Раскаянье пошли тебе всевышний!»

Не надо! Все равно сей дар ему верну.

Не дай тискам печали себя зажать, Хайям!

Ни дня в пустых заботах нельзя терять, Хайям!

Впивай же свежесть луга, стихов и милых губ,

Потом в могиле душной ты будешь спать, Хайям.

Услышь, о муфтий, пьяницы рассказ!

Трезвей тебя я пьяный во сто раз:

Мне — кровь лозы, тебе же — кровь людей.

Так кто же кровожаднее из нас?

Если скажут, будто я пьян, — я таков!

Если «безбожник», скажут, «буян», — я таков!

Для этих — мудрец, для тех — отшельник, безумец,

А я такой, каким я дан. Я таков!

О, если б, захватив с собой стихов диван

Да в кувшине вина и сунув хлеб в карман,

Мне провести с тобой денек среди развалин,—

Мне позавидовать бы мог любой султан!

И я, седобородый, в силок любви попал,

И вот в руке сверкает искрящийся фиал!

Рассудок терпеливый мне сшил халат заслуг,

А рок мой прихотливый все в клочья изорвал.

Я — словно старый дуб, что бурею разбит;

Увял и пожелтел гранат моих ланит,

Все естество мое — основа, стены, кровля,—

Развалиною став, о смерти говорит.

Отшельником не буду жить в сырой и мрачной келье,

Хотя я сед, я буду пить вино, ценя безделье.

Стал ныне кубок дней моих семидесятилетним,

Когда ж, как не теперь, искать отраду и веселье?

Влек и меня ученых ореол,

Я смолоду их слушал, споры вел,

Сидел у них… Но той же самой дверью

Я выходил, которою вошел.

Будь вольнодумцем! Помни наш зарок:

«Святоша узок, лицемер жесток».

Звучит упрямо проповедь Хайяма:

«Кем хочешь стань, по сердцем будь широк!»

Доколь мне в обмане жить, как в тумане бродить?

Доколь мне, о жизнь, осадки мутные пить?

Наскучила мне твоя хитрость, саки вероломный,

И жизнь я готов, как из чаши, остатки пролить.

Когда вселенную настигнет день конечный,

И рухнут небеса, и Путь померкнет Млечный,—

Я, за полу схватив создателя, спрошу:

«За что же ты меня убил, владыка вечный?»