Армия есть армия. Приказали — выполняй. Так и случилось с Малышкиным. Вызвал к себе командир роты, худой, высоченный, чем-то очень похожий на черкасовского добряка Паганеля, капитан Ковальчук. Спросил:
— Финансово-экономический техникум окончили?
— Так точно.
— В финансовом отделе работали?
— Так точно.
— С сегодняшнего дня направляетесь в распоряжение начальника финчасти подполковника Иванова. Временно. — И нашел нужным коротко пояснить: — Что-то там у них с кадрами. Кто-то демобилизовался, кто-то из служащих заболел. В общем, срочно требуется соответствующий работник. Понятно?
— Понятно, товарищ капитан. — Малышкин щелкнул каблуками, скромно улыбнулся: командир роты дипломатично умолчал про «писаря» — и это понравилось Малышкину.
Капитан тоже улыбнулся, дружески похлопал по плечу и обыденным, неофициальным голосом сказал:
— Ну и добро. Заранее знаю, что не посрамите мотострелков. Исполняйте!
Четкий поворот, три уставных строевых шага в сторону двери, прямым путем из ротной канцелярии в штаб соединения — вот и вся процедура перевоплощения.
Подполковник Иванов принял радушно. Сразу оторвался от бумаг, снял очки, обрадованно замигал утомленными близорукими глазами, поздоровался за руку, со старомодной интеллигентной любезностью пригласил пройти в соседнюю комнату, указал рабочий стол… и тут же усадил заполнять платежные ведомости.
Вот так и служил последний месяц рядовой стрелок, «соответствующий работник», а фактически писарь Петя Малышкин. Переписывал ведомости, заполнял денежные аттестаты, оформлял лаконичные банковские поручения — и все на том. Ничего сложного. Жил, состоял на всех видах довольствия в своей родной роте и ходил в штаб, как чиновник на службу, «от звонка до звонка», ибо в армии в этом деле тоже железный порядок.
Подполковнику Иванову, очевидно, понравился симпатичный чернобровый паренек, и он в последнее время все чаще предлагал Малышкину перейти в финчасть на постоянную штатную должность, но тот неизменно отказывался. И в том был свой резон. Молчун Малышкин, на удивление самому себе, сделал открытие, что, оказывается, очень привык к своей роте, к острой на язык и быстрой на подначку шумной ротной братии, привык к командирам, к ночным маршам на бронетранспортерах, полевым учениям и даже регулярным караулам. Без всего этого тихие будни финчасти казались Малышкину нудными, а работа непролазно скучной.
На заводе Малышкину работалось куда веселее. Там постоянные финансовые конфликты с поставщиками, составление обоснований для банков и Госарбитража, вечные споры из-за источников финансирования и еще великое множество «горящих», важнейших дел, ежедневно проворачиваемых их финотделом. Перед уходом в армию начальник отдела уже доверял Малышкину подготовку инеем в министерство и прочие высокие государственные инстанции.
Во всех этих бумагах бурлила многосложная жизнь большого квалифицированного коллектива, физически слышалось ритмичное или аритмичное — в зависимости от обстоятельств — дыхание огромного предприятия. В про ходящих через его руки документах Малышкин видел завод как бы обнаженным.
Если содрать с корабля обшивку, оставив всю внутреннюю оснастку, то сквозь ребра шпангоутов станет видна его сложная анатомия. Нечто подобное представлялось и Малышкину. За официальными строками документов виделся ему весь завод, с которого вдруг сняли кирпичные чехлы цеховых строений и представили «живые внутренности» на всеобщее обозрение. Там была видна жизнь. Да и в самом отделе кипели страсти, гремела телефонная ругань, сыпались проклятия в адрес точно таких же финансовых «чинодралов»…
А тут аттестаты да платежки, платежки да аттестаты… Скукота. Малышкин чувствовал себя, подобно виртуозу-музыканту, которому приказали сыграть на детской погремушке. Он все-таки был честолюбив, молчун Малышкин, и потому с нетерпением ждал дня, когда подполковник Иванов подыщет ему замену.
Правда, существовало еще одно немаловажное обстоятельство, из-за которого Малышкин не хотел оставаться в финчасти, но признаться в этом он боялся не только кому-либо постороннему, но даже самому себе.
В общем, он ждал… и дождался. Настал день, когда нежданно-негаданно очутился на гарнизонной гауптвахте.
3
В то утро Иванов пришел в штаб во время подъема и сразу позвонил в роту. Явившись к подполковнику, Малышкин очень удивился: ему было непривычно видеть всегда выдержанного, доброжелательного и вежливого начфина в таком раздраженном, явно неуравновешенном состоянии. Он говорил по телефону с кем-то из сотрудников отдела и, не стесняясь в выражениях, требовал, чтобы тот, несмотря на ранний час, немедленно явился на службу. От непривычно-громких слов подполковник то и дело кашлял и, очевидно, злясь на это, кричал в трубку еще громче, отчего его красивое тонконосое лицо покрылось багровыми пятнами, а большие близорукие глаза стали просто-таки огромными и свирепо сверкали за массивными очками.
— Безобразие! — продолжал шуметь подполковник, уже бросив трубку. — Не с кем работать! Две на больничном, третий в отпуске, а старший кассир, видите ли, на справке, у нее, видите ли, ребенок болен, она, видите ли, не может поехать! А люди должны сидеть без денег! Безобразие!
Выжидая, пока начфинчасти немного остынет, Малышкин дисциплинированно молчал, лишь поворачивал голову в ритм мечущемуся подполковнику.
— Платежные ведомости для полигонщиков подготовлены? — наконец сердито спросил Иванов.
— Так точно. Еще на прошлой неделе.
Этот ответ, видимо, отрезвил подполковника. Он сразу как-то обмяк, перестал метаться по кабинету.
— Да, да… Припоминаю. — Он снял очки, протер их скомканным носовым платком. — Вот что… Поскольку больше некому… Поедете сегодня на новый полигон. Повезете денежное довольствие солдатам и офицерам. Я вам доверяю.
— Спасибо, — польщено сказал Малышкин.
— Сейчас идите в роту, — продолжал подполковник, — получите оружие, а также подберите себе напарника в сопровождающие. Такого, на которого вы надеетесь. У вас есть друзья в роте?
— Так точно. Есть.
— Отлично. Так что оба подготовьтесь и ждите. По-моему сигналу тотчас быть в штабе. Командир роты в курсе дела. Все понятно?
— Так точно. Понятно.
Сопровождающим командир роты назначил рядового Перехватова. И как в воду глядел. Малышкин лишний раз убедился, что капитан Ковальчук отлично знает своих подчиненных. Были Перехватов с Малышкиным земляками, а до призыва даже работали на одном заводе. Правда, до армии они не были знакомы, но, оказавшись в одной роте, быстро сдружились, делились новостями, сладостями, получаемыми в посылках, по нужде перехватывали друг у друга деньжат на покрытие своих немудреных солдатских потребностей.
Лучшего попутчика Малышкин и желать не мог. Маленький, юркий, что волчок, Перехватов был всегда говорлив, весел, знал массу анекдотов и при своем бескорыстном характере, естественно, слыл рубахой-парнем, любимцем роты. Капитан, разумеется, знал об этом, как, очевидно, догадывался, что малословный Малышкин почему-то предпочитает общество веселое, шумное, а таких скучных молчальников, каким был сам, сторонится.
Вдобавок ко всему приятелей поджидал возле штаба сам Эдька Шубин, шофер командира соединения генерала Каратаева. Несмотря на важность, которую он порой на себя напускал, был Эдька тоже до чрезвычайности веселым и безобидным парнем, рядовых солдат не сторонился и потому считался во всех подразделениях своим человеком.
Компания подбиралась хорошая, и весьма довольный Малышкин бодро предстал перед озабоченным начфином с точностью флотского хронометра. Подполковник со строгостью в голосе прочитал писарю «посошок» — подробное наставление, которое сводилось к тому, что останавливаться нигде не следует, никаких попутчиков не брать, а сумку с деньгами и платежками никому не доверять. Малышкин очень серьезно выслушал его, получил новенькую офицерскую сумку и отправился к старшему кассиру Анне Павловне получать деньги.