Анна Павловна заставила Малышкина тщательно пересчитать полученную сумму, сама проверила дважды и тоже, но уже с заботой в голосе, прочитала Малышкину «посошок». Слушать добрейшую Анну Павловну было и смешно, и скучно, но так уж он был устроен, рядовой Малышкин, что не умел скалиться или выказывать нетерпение, когда с ним говорили серьезно, К тому же Анна Павловна и в самом деле была всегда добра к Малышкину: в обеденный перерыв угощала домашней снедью, стряпать которую была великой мастерицей, доверительно рассказывала об очередных проказах и хворях своих четырех сорванцов, не раз приглашала в гости — разделить с ее мужем воскресный досуг за шахматами, до которых тот якобы был великий охотник.

Такую добрейшую женщину не мог Малышкин выслушать без внимания, зато торчавшие у двери Шубин с Перехватовым, все слышавшие и видевшие, не могли сдержать ухмылок, то и дело перемигивались: «Вот дает главкасса! Будто сопливчиком нос вытирает!»

— Ну, с богом! Будь внимателен, Петя, — вздохнула на прощание Anna Павловна, и Малышкин понял, что она чувствует себя очень виноватой — как-никак выдавать деньги полагалось ехать ей, а у нее заболел один из сорванцов, и вот теперь ехать приходится ему, Пете Малышкину.

Подполковник Иванов тоже пересчитал деньги, сверил сумму с платежками и самолично сложил пачки ассигнаций в сумку.

— Езжайте. Помните инструктаж! — хмуро и строго напомнил он. — По приезде — доложить. Я буду ждать.

И Малышкин опять удивился Иванову. За весь этот всполошный день подполковник ни разу не улыбнулся, ни разу не проявил своей старомодной любезности.

Откуда мог знать рядовой Малышкин, что накануне вызывали командира соединения и, начфинчасти в штаб округа, где услышал Иванов столько неприятных слов, сколько не слыхивал за всю свою многолетнюю безупречную службу. Оказывается, командующий округом лично посетил новый полигон и узнал, что там задержана выплата денежного довольствия солдатам и офицерам. Тут же в кабинете, в присутствии начальника политуправления, окружного прокурора и начфина округа, командующий устроил такой разнос, какого не слышали от него со дня вступления в должность.

Напрасно Иванов оправдывался, доказывал, что у него в финчасти двух сверхсрочников демобилизовали, а замены не прислали, что две сотрудницы болеют, старший кассир на справке, а его, Иванова, заместитель задерживается в отпуске — это еще больше рассердило командующего, и он в категорической форме приказал на следующий же день выдать денежное довольствие.

Всего этого рядовой Малышкин, разумеется, не мог знать. Потому он лишь удивился начфину и в отличном настроении занял генеральское место рядом с развеселым Эдькой Шубиным, поправил на боку кобуру с пистолетом, а сумку положил на колени. Как-никак в ней находилось несколько тысяч рублей, и такая сумма уже сама по себе вызывала у рядового Петра Малышкина, отродясь не державшего в руках столько денег, невольное почтение и опасение.

4

Пока ехали по асфальту, в «газике» было весело. Сперва Перехватов рассказал несколько свеженьких солдатских баек, потом Эдька, перелицевав затасканный армейский анекдот, изобразил в лицах, как выпивали якобы вместе в ресторане «батя» (так заглазно именовали солдаты генерала Каратаева) с ефрейтором Яшей Шваленко. Суть инсценировки была банальна и заранее известна: когда генерал в конце концов спросит подвыпившего ефрейтора, до какого часа у него увольнительная, тот панибратски похлопает генерала по плечу и изречет: «Нам ли, начальству, об этом говорить!»

Все это было заведомым враньем, но Эдька так умело подражал каратаевскому басу и с такой уморительной мимикой изображал Яшу, что Перехватов своим хохотом заглушил рев двигателя, а Малышкин чуть не задохнулся от трудно сдерживаемого внутреннего смеха, так как смеяться открыто не умел и почему-то стеснялся. Было в самом деле потешно представить себе генерала в обществе Яши, ибо всем в военном городке было известно, что писарь продчасти Шваленко панически боится всякого начальства, а особенно «батю», которому когда-то что-то напутал в продаттестате, за что отхватил несколько суток ареста.

И еще было хорошо и весело Пете Малышкину оттого, что подполковник Иванов пообещал удовлетворить его просьбу — дать на два дня, субботу и воскресенье, увольнение в город. А с этим увольнением Малышкин связывал столько надежд…

«Газик» тем временем сбежал с асфальта на избитый проселок и затрясся на частых колдобинах. Эдька выругался:

— Лешачья дорога! Случись что при такой погодке…

Только теперь Малышкин обратил внимание на то, что холодное сентябрьское небо забито низкими синюшными облаками, которые осыпают поникший лес мелкой водяной моросью, а шальной северный ветер собирает эту морось в пригоршни и швыряет в ветровое стекло, которое еле поспевает очищать трудолюбивый «дворник».

— М-да… Не сладко им сейчас в палаточках-то… — сочувственно вздохнул Перехватов.

— Не сладко, — согласился Эдька, зябко поведя плечами.

И разговор как-то сам собой сменился, посерьезнел. Вместо смешливых баек заговорили о тех, к кому они сейчас ехали. До них, строителей нового полигона, было еще около сорока километров долгого тряского пути, но трое солдат хорошо представляли, каково сейчас там их однокашникам под этой студеной моросью, на резком, пронизывающем ветру.

Старый полигон оказался в районе важных новостроек, и командование округа еще весной подыскало площадку для строительства нового. Туда срочно выехали саперное подразделение, а также многие офицеры из штаба соединения. Летом поочередно выезжали помогать строителям и другие части. Пришлось поработать там и Петру Малышкину с Перехватовым. Теперь строительство полигона завершалось, но это обстоятельство не могло уменьшить их сочувствия к остававшимся там постоянно саперам. Глушь. На десять верст ни одной деревни, ни одной живой души. Летом в свободное время можно было усладиться малиной, развлечься сбором грибов, а теперь, в этакую слякотную пору… Не сладко ребятам в отсыревших палатках.

5

Мальчишка появился перед радиатором внезапно. Он тугим цветастым шариком вдруг выкатился откуда-то с обочины прямо на середину дороги и по-взрослому властно поднял ручонку.

— Эх ты!.. — вытаращив цыгановатые глаза, ахнул Шубин, всем телом навалившись на педаль тормоза.

Малышкин рванул на себя ручник. Машина проползла с полметра по вязкой глине и замерла, уткнувшись в рытвину.

— Я те сейчас, постреленок! Жить надоело?! — выскочил на дорогу Эдька.

Но мальчуган, не обращая внимания на рассвирепевшего верзилу-шофера, замахал ручонками куда-то в сторону лесной чащи, звонко, счастливо закричал:

— Мама! Они остановились! Мама!

Малышкин тоже распахнул дверку, выглянул. Только теперь разглядел промокших путников: мужчину с задранной штаниной, присевшего на пень возле разлапистой ели, и женщину с грудным ребенком, топтавшуюся рядом. Понял сразу: что-то тут стряслось. Накинув ремень сумки на плечо, выскочил из машины.

Следом за ним, закинув за спину автомат, вывалился Перехватов.

— Вы что же парнишку на дорогу отпускаете! — орал Эдька, перепрыгивая лужи. — Вам что, дитя своего не жалко, а? Да за такое дело вас… — И осекся, заледенев рядом с женщиной.

Малышкин с Перехватовым тоже подбежали к ним. Обнаженная нога мужчины была окровавлена, вдоль наружной стороны икры сочилась длинная рваная рана.

— М-м… — промычал Шубин, что-то соображая. — Ага! Сейчас поможем. У меня аптечка с собой. — И опрометью бросился к глухо урчащему «газику».

— Как же это вас угораздило? — спросил Перехватов.

— Да вон об эту дрянь зацепился, — кивнул мужчина на моток ржавой колючей проволоки, валявшийся около придорожной тропы.

— Смотреть надо было.

— Недоглядел… — Мужчина виновато улыбнулся. — Ребенка нес. Не видно было под ногами. А как зацепился, стал падать, — другой ногой уперся, чтобы младенца не зашибить, — хрястнуло там что-то… Сейчас встать не могу.