Впрочем, не сказать, чтобы девушке так уж хотелось поглядеть, чего же там, за дверьми. Ей хватало впечатлений и от открытой части храмового зала.

Где-то там, в первых рядах людей, обступавших возвышение со столбом, среди типов в странных коротких халатах цвета ржавого железа, взгляд выхватил знакомую фигуру. Кажется, этого красивого мужчину девушка видела на балу и даже запомнила имя — посол Лисардан. Красивый и учтиво-холодный тип, он улыбался тогда ей, когда дарил диадему. Только улыбка этого человека была не более, чем движением губ, безукоризненным, но не дополненным хотя бы искрой душевного света. Что-то зажглось в его глазах лишь тогда, когда разразился скандал с отравленным подношением. Запомнил ли ее посол? Сможет ли узнать в страннице, запыленной дорогой, ту девушку в роскошном платье с дорогими украшениями и изысканной прической?

Ника невольно отступила, попятилась и уперлась лопатками в холодную стену. Ладонь Садовника выскользнула из ее ладони, словно намыленная, только Ника этого почти не заметила, уставившись на сборище у столба. Пусть не увидит, пусть не узнает! Почему-то ей казалось, что от этого человека можно ждать беды.

От присутствия в самом храме страшно уже не было. Сердце только в первые секунды странного проникновения в зал билось, как сумасшедшее, а теперь утихомирилось. Осталось лишь двойственное чувство: общее ощущение неуюта и чуждости от здания, древнего и подавляющего мощью, и спокойное стороннее любопытство кого-то неизмеримо более могущественного, чем самое грандиозное сооружение из камня.

Девушка осторожно искоса поглядывала на посла. Только искоса потому, что знала: некоторые люди способны чувствовать чужой взгляд, как прикосновение. В какую-то секунду, Ника не смогла сказать точно, когда именно, камня под ее спиной не стало, или он стал жидким, и оставшаяся без опоры жертва рухнула спиной назад. Нет, не на тот самый огромный двор-колодец, где оставалась клетка и лошадь Садовника, спокойная, как философ-стоик.

За спиной оказался каменный коридор. В свете ламп-рук, держащих шары, где мельтешили какие-то золотистые мошки, Вероника разглядела отчетливо лишь кладку стен из серых блоков. Шириной коридор был достаточно велик, чтобы тут плечом к плечу встал пяток девушек, до потолка она не достала бы и кончиками пальцев, даже привстав на носочки и вытянувшись в струну. А еще тут было пусто, насколько хватало взгляда, лишь встречались все те же светильники-руки, вплавленные в камень через каждый десяток шагов позади и впереди. Коридор плавно изгибался. Почему-то Нике представилась огромная каменная улитка, в чью раковину, закрученную спиралью, она перенеслась прямо из Зала-Ключа.

Кричать, чтобы позвать на помощь, девушка не стала. Друзей в этом странном месте у нее быть не могло, а вот если не врагов, то фанатиков или расчетливых субъектов, готовых с охотой использовать ее жизнь, точнее смерть, в своих целях — имелось с избытком. Ника постояла на месте, вернее, примерно на том самом месте, куда угодила из зала, даже попробовала потыкать в стену и постучать. Костяшки отшибла — вот и весь результат.

— Даже если вас проглотили, существует два выхода, — пробормотала себе под нос девушка присловье и решила: — Если со стороны входа выхода нет, значит, следует его осторожно поискать в другом месте.

Мела, чтобы рисовать крестики на стенах или булочки в кармане, чтобы бросать крошки, у Вероники не имелось, значит, полагаться следовало только на память и крохотный гвоздик, которые девушка отыскала в сене и машинально сунула в карман плаща. Подойдя к ближайшему из череды светильников, Ника присела и нацарапала гвоздиком на полу единичку.

— Не нить Ариадны, но для сельской местности сойдет, — резюмировала Ника, оценивая плоды наскально-арифметической живописи.

Чутко прислушиваясь к тишине коридора, девушка зашагала вперед, останавливаясь лишь для того, чтобы нацарапать очередную циферку под каждым четвертым светильником. Истерики, ожидаемой от попадания в очередную неприятность, не накатило. Может, та самая притупляющая чувства отрава, которым пичкал пленницу Садовник, запоздало выдала терапевтический эффект?

Тишина и шорох шагов по камню, свет шариков в металлических дланях, похожих как руки близнецов, едва заметное ощущение поворота влево. А потом начали встречаться статуи в нишах, изображающие Сарстисара. После храмового зала Ника с уверенностью могла сказать, что мужчина, изваянный в камне, именно бог узарцев, тех самых, не чокнутых фанатиков, но расчетливых торгашей и политиков, пожелавших стереть Альрахан с политической доски, убив ее — не Видящую, но Демиурга.

Нет, Ника не ненавидела Узар, даже в какой-то степени понимала. Вот только сама-то она была по другую сторону линии фронта. А если бы можно было возвысить Альрахан всего лишь убив одного человека, вот, скажем, того же неприятного Лисардана? Смогла бы она? Нет, не убить лично. В том, что у нее не хватит духу поднять руку на кого-то, девушка была совершенно уверена, потому вопрос стоял по-другому. Смогла бы она не убить самой, а всего лишь поведать о способе возвышения мира тому, кто способен и захочет убить? Например, Эльсору или Инзору с Глеану? Невелика ведь плата — один не очень хороший человек за выгоду для всего мира, даже только политическую или торговую выгоду? Позволила бы совесть? Точного ответа на этот вопрос Ника не знала.

Шагала и думала, думала… Скульптуры — чудесные работы разных, но неизменно искусных мастеров сменились настенной живописью. Каждый метр камня занимало панорамное полотно или, если картина была нанесена прямо на камни стены, ее стоило именовать фреской? Ника не смогла вспомнить, только шла и смотрела, позабыв про то, что она в ловушке, далеко от мира, ставшего новым домом и семьи. Скульптуры были красивы. В глазницах сияли драгоценные камни, но все равно оставались холодны. А картины жили, дышали, звенели оружием, почти кричали. Они завораживали Веронику.

Первым, нарисованным на правой стене, чтобы светильники левой давали вдоволь света для изучения, было огромное поле, где каждому воину было уделено равное внимание. Армия стояла напротив армии, готовясь сойтись в бою. Сарстисар тоже был там. Не в строю, не во главе. Между. Он будто оценивал противников, решал, выбирал, чью сторону ему принять. Мимо второй картины Ника прошла, стараясь не приглядываться особо, ибо мастерство неизвестного художника оживляло изнанку войны: кровь, ярость, страдания, боль, смерть. Третья была триумфом победы выживших. Четвертая стала неожиданностью.

Вместо битвы, проигравших и победителей, вместо торжествующего божества, там было поле. Колосящееся поле. Непривычного сиреневатого оттенка чешуйки и волоски не меняли сути. Поле зерна колыхалось там, где кипела кровавая битва, и этот мирный урожай тоже благословлял Сарстисар. Его полупрозрачная фигура, парящая над посевами, раскидывала руки, меч висел в ножнах на поясе, а на суровых губах играло подобие умиротворенной улыбки.

«Как странно, интересно, какая же картина будет следующей? Снопы урожая, или снова битва, чтобы поведать, что мирная пора скоротечна и бранная сеча непременно сменить страду? Или смысл картин совсем в другом? Именно ради этого поля и проливалась кровь?» — задумалась девушка.

Она настолько привыкла к одинокой прогулке в тишине, к свету шаров в металлических руках, к покою и безопасности загадочного коридора в недрах храма, что забыла об осторожности. Ника не успела даже испугаться, когда пол ушел из-под ног, и после краткого мига падения пришла невозможная, режущая, жалящая, пронзающая всеохватная боль.

Падение… Там внизу оказался целый арсенал, изготовленный для славной сечи: копья, ножи, мечи, сабли, дротики, топоры. Все устремленное вверх не безопасными рукоятками, а лезвиями и остриями. Жертва успела заметить и это, прежде, чем ее низало, как бабочку и болью взорвалось тело.

От таких травм не выживают.

«Несовместимые с жизнь, кажется, так принято говорить», — мелькнула в водовороте боли нелепая мысль.